Лев Тихомиров - Руководящие идеи русской жизни
Государство не может появиться, пока в нации не явилось сознание Верховной власти и не имеется ее конкретных выразителей. Лишь тогда, когда выработано то и другое, может явиться государство как создание уже Верховной власти. Верховная власть сплачивает около себя нацию на основании своего собственного принципа. Делается это в течение нескольких месяцев или нескольких столетий, во всяком случае получается государство, то есть нация, соединенная под одной Верховной властью во всем, что, по сознанию нации, выражающемуся в данном принципе Верховной власти, требует общего, обязательного единства.
Необходимо тщательно разграничить эти три явления и понятия: нация, Верховная власть и государство. При самой тесной связи между собой они имеют каждое свое особое существование и могут даже приходить в столкновение. Это случаи, конечно, болезненные, но патология во многом объясняет законы физиологии.
Вообще нация есть вся масса лиц и групп, коих совместное историческое существование порождает идею Верховной власти, надо всеми ими одинаково владычествующей, а также выдвигает конкретных представителей этой идеи.
Верховная власть выражает то, что во мнении нации составляет объединяющую всех силу, и притом не в виде лишь отвлеченного принципа, а также в конкретном представительстве его.
Государство в широком смысле есть нация, поскольку она объединена Верховной властью в одной организации. Нация, однако, живет с государством лишь некоторой частью своего существования; также и каждый член нации есть лишь отчасти член государства, насколько этого требуют его права и обязанности, определяемые Верховной властью.
Государство в тесном смысле есть вся та организация нации, которая потребна для осуществления целей объединения ее. Не должно также смешивать государства с правительственным механизмом, которого задача быть орудием Верховной власти для осуществления целей государства. Эта организация системы управления тем более не должна быть смешиваема с Верховной властью.
Заметим также мимоходом, что самая идея управления, свойственная данной форме Верховной власти, должна быть лишь с большой осторожностью определяема по наличной системе управления, которая обуславливается не одной внутренней логикой Верховной власти, но множеством исторических случайностей, и представляет всегда многое, существующее даже в прямом противоречии с собственно идеей данной формы Верховной власти.
VII
Простота принципа Верховной власти. — Сложность принципов управления. — Монархия, теократия, демократия. — Ложное учение о «современном» государстве
Итак, Верховная власть есть объединительная национальная идея, воплотившаяся в конкретной силе и организующая государство.
Из истории известно, что организация управления государством представляет чрезвычайное разнообразие форм. Но собственно формы Верховной власти очень немногочисленны, и если организация управления представляет весьма сложное сочетание различных принципов, то принципы Верховной власти, наоборот, всегда просты. В этом случае приходится стать в полное противоречие с современным государственным правом, которое говорит о каких-то новых началах Верховной власти, будто бы открытых в настоящее время. Это несомненная ошибка, характеризующая лишь трудность разобраться в политических явлениях современности.
Оставаясь на почве фактов, современная политическая наука прекрасно знает, что все основные начала Верховной власти действовали у разных народов с незапамятных времен. Эти основные начала, создающие основные формы Верховной власти: монархия, аристократия и демократия. Ничего, кроме этих основных форм, оставаясь на почве фактов, нельзя найти и ныне, как не было никогда. Но, попадая под власть современных ходячих мнений, наши ученые, подобно массе общества, чувствуют потребность убедить себя, будто бы в настоящее время политическое творчество европейских народов создает что-то особенное, невиданное и неслыханное, и в то же время будто бы «совершенное». Популярное понятие о «прогрессе» подчиняет себе мысль людей ученого слоя. Отсюда возникает крайне спутанное учение о «современном государстве», его совершенстве, универсальности и т. п.
Особенно тяжело все это отзывается на русской науке, которая вместо изучения политических фактов, имеющихся у нее налицо, склонна усматривать свою задачу в пересадке к нам «совершенных» учреждений. Вина первоначальной ошибки лежит, впрочем, на европейских учителях нашей подражательной науки.
Под давлением популярного, уличного требования «свободы», под которой масса сама не знает, что понимать, такой крупный ум как Блюнчли пытается переделать классификацию государств, чтобы очистить в них место этой «свободе» в виде «контроля» подданных над правительством. Эта замечательная идея в сущности отрицает все, что сам же Блюнчли говорит о существе Верховной власти. В самом деле, если контроль подданных не может заставить Верховную власть изменить способ действия, то какой в нем смысл? Если же подданные в результате контроля могут заставить Верховную власть действовать иначе, то, значит, Верховная власть им подвластна. Значит, последнюю инстанцию составляют подданные, а не власть. Значит, настоящую Верховную власть составляют подданные.
Эту логическую нелепость учение Блюнчли принимает только потому, что не видит действительности «современного государства». На самом деле оно составляет не что-либо существенно новое, а просто-напросто есть новое появление демократии в качестве Верховной власти. Только поэтому и является требование «контроля» со стороны этих якобы «подданных». На самом деле они в Европе уже не подданные, а носители Верховной власти, то же «правительство», которое Блюнчли по старой памяти продолжает считать «Верховной властью», уже давно перестало ею быть, а стало лишь «делегированной» властью, народным комиссаром, исполняющим веления Верховной власти народа. Вот что имеется в европейской действительности. Что касается контроля подданных над Верховной властью, то этой возможности нет и теперь, как никогда не было. Отдельный гражданин «современного» государства точно так же не может «контролировать» самодержавной народной воли, как русский подданный не может этого делать в отношении своего Государя.
Не замечая абсурда, вводимого им в науку, Блюнчли рисует «современное» государство так:
«Хотя в период от конца средних веков до XVIII века в лице абсолютной королевской власти возобновился, казалось, абсолютизм древнеримских императоров, но народы скоро снова вспомнили свою естественную (?) свободу. Начинается борьба за политическую свободу против абсолютизма правительства. Государство снова становится народным, но в более благородных формах, чем в древности. Средневековое сословное устройство служит преддверием нового представительного государства, в котором народ представляет себя в лице лучших (?) и благороднейших (?) своих членов». Определяя новую «конституционную монархию», он говорит: «Конституционная монархия некоторым образом заключает в себе все другие государственные формы. Но, представляя собой наибольшее разнообразие, она не жертвует (?) для него гармонией и единством. Она предоставляет аристократии свободное поприще для проявления ее сил и ее духовных способностей; на демократическое направление народной жизни она не налагает оков, а оставляет за ним свободное развитие. Она признает даже идеократический элемент в виде почитания закона».
VIII
Русская наука о «современном» государстве. — Ложная идея сочетанной верховной власти. — Идеалы всемирной «нивелировки». — Воображаемая новизна этих идей
Эта политическая идиллия, основанная на абсурдном начале, имеет в выводе тот недостаток, что ни на одном пункте не соответствует действительности. Тем не менее, она совершенно вошла в quasi-научный обиход. Б.Н. Чичерин, тонко понимающий идею государства и Верховной власти, в рассуждении об организации ее также увлекается европейским способом понимания форм Верховной власти:
«Ограниченная монархия, — послушно повторяет он, — представляет сочетание монархического начала с аристократическим и демократическим. В этой политической форме выражается полнота развития всех элементов государства и гармоническое их сочетание. Монархия представляет начало власти, народ или его представители — начало свободы, аристократическое собрание — постоянство закона… Идея государства (будто бы) достигает здесь высшего развития»[5].
Нельзя сказать, чтобы наш ученый не видел существенных сторон «чистой монархии». «Изо всех политических форм, — говорит он, — это та, которая представляет во всей полноте единство государственной воли, а с тем имеет и единство государственного союза». «Чистая монархия, — говорит он, — представляет и высший нравственный порядок. Здесь Верховная власть независима от воли народной: поэтому здесь господствует начало обязанности или подчинения высшему порядку». Другими словами, следовало бы сделать вывод, что чистая монархия представляет самое чистое выражение вообще государственной идеи. Но Б.Н. Чичерин тут же замечает: «Что касается до начала свободы, то оно в этой государственной форме проявляется только (?) в подчиненных (??) сферах». Замечание мудреное! Как сказано выше, эта злополучная «свобода» именно сбивает с толку современных государственников.
