Инна Андреева - Пасхальные люди. Рассказы о святых женах
Данная повесть основана на житии святой праведной Иулиании Лазаревской, составленном ее сыном Калистратом после кончины блаженной. Но сама эта повесть не является житием, а скорее личным авторским видением и осмыслением жизни святой.
Слепая страсть
Повествование о святой Мастридии Александрийской
В первые он увидел ее на одной из улочек города.
Она была одета в неприметный черный плат, и его широкие полы почти полностью закрывали ее лицо. Не слишком высокая. Не слишком низкая.
Кажется, она ничем не выделялась из толпы. Однако он заметил ее.
Заметил ее узкие белые руки, прячущиеся в складках плата. Ее по-особому прямые плечи. Ее парящую походку. Легкую, тихую, словно ее ступни вовсе не касались земли.
Он долго стоял посредине улицы, провожая незнакомку взглядом.
Через несколько дней он снова ее встретил. На этот раз на площади возле собора. Она выходила из церкви и остановилась. Должно быть, чтоб перекреститься. Когда она подняла вверх голову, плат спустился на плечи.
Быстрым движением она поправила его, пряча лицо в мягкие ткани, но юноша успел разглядеть, что кожа у нее – как фарфор – бледна и прозрачна. А глаза – словно звезды. Две яркие звезды.
Ему захотелось подойти к ней, он даже сделал первый шаг, но в этот момент кто-то ее окликнул. Это оказался старый священник. Ласково улыбаясь, иерей начал ей что-то говорить, и они неспешно двинулись по улице. За ними плелась пожилая старушка в холщовой накидке. Должно быть, ее служанка.
«Странная девушка, – подумал он. – Странная».
И весь день мысль о ней не покидала его.
На следующее утро он поднимался по ступеням храма. Он давно не заходил в церковь. И сейчас благолепие церковного убранства смутило его. Испугала строгость иконных ликов. Сосредоточенность молящихся. Величие служащего архиерея.
Ему невольно захотелось убежать, спрятаться, но он, пересиливая себя, прошел внутрь.
Шла утреня. Густой плотный дым от ладана стоял в воздухе.
Ее нигде не было.
«Господи, благодарю Тебя за эту тишину», – после службы она никогда сразу не уходила домой. Она любила сесть в уголке и остаться наедине со своими мыслями. Еще раз пережить совершившееся богослужение, возблагодарить Бога за Его дары, почувствовать всю полноту Его присутствия.
В храме мальчик, прислужник, гасил свечи. Его быстрые шаги гулко отдавались от мраморного пола. Не поднимая глаз, она могла сказать, что только что он затушил лампаду у иконы Матери Божией. А сейчас идет к левому паникадилу.
После службы она никогда сразу не уходила домой. Она любила сесть в уголке и остаться наедине со своими мыслями. Ее пальцы перебирали узелки четок
Ее пальцы перебирали шерстяные узелки четок. Она молилась:
«Благодарю Тебя, Господи, за то, что каждая минута моя наполнена Тобой, что Ты не оставляешь меня, Христе мой. И что я плыву по житейскому морю, и ни одна волна не тревожит меня…»
Она закрыла глаза и долго-долго сидела так, повторяя про себя имя Божие.
– Госпожа, – затеребила ее рукав верная Бонита. – Пора идти.
Она покорно встала. Распрямила плечи. Холодные пальцы едва коснулись лба, живота, плеч, сотворив крестное знамение. Она сделала земной поклон. Спокойная. Уверенная.
Ее день был прост. Ее мысли чисты. Ее движения неторопливы.
Поджидавшая ее у дверей Бонита протянула своей госпоже вышитый кошель – для подавания нищим и нуждающимся. Всю службу кошель провел на груди у старой служанки и оттого оказался теплым.
Мастридия улыбнулась уголками своим губ, накинула на лицо плат, и вместе с Бонитой они вышли на улицу.
Белый свет нового дня неожиданно больно ударил в глаза, за несколько часов богослужения привыкшие к полутьме храма.
Небо – синее и ясное – простиралось над Александрией.
– Тишь какая! – промолвила служанка. И вдруг добавила: – Должно быть, к грозе.
Тут только Мастридия увидела легкие желтые пятна на чистом небосводе. Они, словно первые признаки гниения, испугали душу. Видимость была еще тиха и прекрасна. Но внутри уже зародилась неотвратимость беды.
О, Александрия знала и не таких грешников!
Да и разве он – грешен? Порочен? Он просто молод. А молодость дана человеку для того, чтобы наслаждаться ею, разве нет?
Почему он должен стыдиться того, что приносит ему радость? Какой смысл изводить себя всякой философией и моралью, если мы живем один раз? Отчего он должен запереть себя, оковать, бороться и обуздывать собственную плоть, свои желания, стремления, порывы? Ради какой цели?
Вопросы вихрем проносились в его голове, озлобляя его, не давая услышать ни слова из молитв и псалмопений.
Зачем он вообще здесь, в этом храме? В храме, со стен которого на него пристально смотрят лики святых. Вопрошая, усовещивая, укоряя его.
Бред. Всего лишь мертвые картинки! – успокаивал он себя и снова злился: – Да разве эти изображения – не те же идолы, только в другом виде? И эти люди, что здесь молятся, разве они хоть сколько-нибудь отличаются от него, когда переступают порог своего храма?
Так же грешат, совершают те же преступления, точно так же оправдывают себя. А потом приходят в этот храм. И долго молятся! Отмаливают грехи, видно. Лицемеры.
Он привык жить по своим хотениям. И здесь, в этом храме, среди икон, ладана и зажженных свечей, он невольно вспоминал все то, что он не привык помнить. Что отбрасывал от себя как сор. Как лишнюю одежду. Как старую кожу. Воспоминания, угрызения совести, давние наказы верующей матери. Здесь, в храме, они ожили и терзали его.
Тяжесть навалилась на него, не давая вздохнуть. Лоб покрылся испариной.
«Как здесь душно!» – подумал он и повернулся к выходу.
На улице мгновенно стало легче. Он спустился со ступеней и сел на землю, возле цветущего дерева.
Недалеко расположились нищие, калеки, бездомные люди – эти горемыки огромного города. От нечего делать он стал рассматривать их, размышляя о встреченной накануне незнакомке.
«Интересно, кто она? Давно ли живет в Александрии? Чем занимается? Замужем ли она? Вряд ли. Скорее – дева». – Мысли его становились конкретнее и четче. Он разрабатывал стратегию наступления: – «Дева… Это неплохо. Хотя и представляет определенную трудность. Вдобавок – дева верующая. Это намного хуже. Придется строить из себя праведника или, по крайней мере, зачастить в храм. Но, судя по одежке, она бедна. Что, впрочем, хорошо. Бедную девушку намного проще расположить к себе».
Недалеко расположились нищие, калеки, бездомные люди – эти горемыки огромного города
Он прокручивал в голове разные планы обольщения незнакомки, как вдруг увидел ее.
Это без сомнения была она. Тот же плат, те же плечи, та же маленькая белая ладонь.
Девушка наклонилась над безногим стариком и что-то ему протянула. Старик радостно замотал головой, наверное, отвечая ей. Девушка кивнула и направилась дальше, к следующему страдальцу.
Он забыл про все на свете. Про свои планы, коварство, грехи. Он просто смотрел на нее и видел ее нежность, ее чистоту, ее хрупкость и беззащитность. То, на что он никогда не обращал внимания в женщинах, он видел сейчас в этой девушке. И трепетал.
В тот день он не посмел приблизиться к ней.
Мысль посвятить себя Христу пришла в ее сердце не внезапно. Она взрастила ее в себе любовью к богослужениям, размеренной жизнью и молитвой. И потому, когда в один год она потеряла обоих родителей, Мастридия спокойно поняла – пришло ее время дать обет. Обет девства и нестяжания.
Собственно, это решение почти ничего не изменило в ходе жизни девушки. Она так же рано вставала с одра, так же ежедневно шла на службу в ближайший храм, так же днем занималась рукоделием, а по ночам молилась. Разве что она усугубила пост. Но в этом не было особого подвига, она привыкла к скудной пище. Да еще она почти перестала разговаривать. Только с Бонитой перекинется одним-двумя словами. И то не для своей нужды, а потому что чувствовала, что старенькой служанке, взрастившей ее с младенчества, тяжело дается ее замкнутость.
Итак, Мастридия.
«Необычное имя. Означает “наследующая”. Мас-три-ди-я. Похоже на дикий белый цветок. Как она сама».
Выведать, как ее зовут, не составило ему особого труда. Достаточно было спросить у того безногого нищего, обитавшего возле храма.
«Вероятно, несмотря на свой скромный плащ, она довольно богата, если позволяет себе такую роскошь, как ежедневная милостыня», – решил он.
Он выведал, как часто она приходит на богослужения, какой дорогой идет домой и даже в каком доме живет. Это было несложно и заняло у него всего лишь несколько часов.
Гораздо сложнее теперь было подойти к ней и начать разговор. Он был смел, развязен, бодр, но при одном ее появлении робость охватывала его.
