Дервас Читти - Дервас Читти Град Пустыня
Естественный подход к Скиту находится не со стороны Нитрии, которая лежит за пустыней в сорока милях к северу (хотя монахи, конечно же, часто пользовались именно этим путем), но со стороны ближайшего поселения на берегу канопского рукава Нила, называемого Теренуфом и находившегося примерно в двадцати милях от Скита.[63] О местонахождении Теренуфа можно судить по развалинам КомАбуБилло примерно в миле от сохранившей свое название Тарраны (Tarraneh). До появления железной дороги караваны, отправлявшиеся за содой в ВадиэльНатрун, выходили именно из Тарраны.[64] Железная дорога, принадлежащая Salt & Soda Company, начинается на пять миль южнее. В римскую эпоху данная (соледобывающая) индустрия являлась государственной монополней, контора которой находилась в Александрии, а управление в Теренуфе.[65] Апофтегма пятого века повеетвует о том, как брат Мартирий принес в свою келью кусок натра, который свалился с верблюда на пути в Теренуф. Авва Агафон настоял на том, чтобы Мартирий вернул свою находку на место, расстояние до которого составляло двенадцать миль.[66] В этой отдаленной пустыне контрабандисты, должно быть, всегда являлись серьезной проблемой для властей. В письме на папирусе, датированном 346 годом и подписанном чиновником из Теренуфа, последний призывает арестовывать их и их верблюдов, будь они задержаны в Файюме или в любом ином месте.[67] Разумеется, названные контрабандисты прекрасно знали вади (арабекое слово, означающее русло (обычно пересохшее) или долину прим. пер.) и тайные верблюжьи тропы и проходы. В частности, они знали здесь каждый колодец и свойства его воды, а также места, которые аскеты могли бы избрать своим прибежищем. Мог настать и такой день, когда они сами вняли бы зову пустыни.
Около 330 года тридцатилетний Макарий поселился в Ските, где и преставился через шестьдесят лет.[68] Он рассказывал о том, как в египетском селении вступил на стезю аскезы, как ушел в другое селение, дабы избегнуть священства, как был обвинен в том, что, обесчестив девушку, стал причиною ее беременности, как принял это обвинение и стал ее кормильцем, пока во время затянувшихся родов та не созналась в своем обмане, как поношения сменились похвалами, и, наконец, как сбежал из селения и перебрался в Скит.[69] Однако существует и другая история, иначе объясняющая причины того, почему он избрал Скит своим приютом. «Об авве Макарий говорят следующее. Ежели какойнибудь брат приходил к нему со страхом как к святому и великому старцу, он хранил молчание. Если же один из братьев, словно вменяя его ни во что, обращался к нему с такими словами: «Авва, когда ты был погонщиком верблюдов, воровал натр и торговал им, не случалось ли тебе быть битым сторожами?» — ежели брат обращался к нему так, авва охотно отвечал на все его вопросы».[70]
Нитрия врата египетской пустыни. Скит ее твердыня, настолько униженная в своей отдаленности (три сохранившихся до нашего времени ее монастыря находятся ниже уровня моря), что ей удалось выстоять и после того, как на северном склоне в пределах видимости появилась автострада Александрия — Каир.
Теперь обратимся к Палестине. Блаженный Иероним пишет, что тамошнее монашество начиналось с Илариона,[71] уроженца палестинского селения Тавафа (это название встретится нам еще не раз), находившегося в пяти милях от Газы. Судя по всему, он родился около 293 года и был послан на обучение в александрийскую школу, однако привлеченный славою святого Антония (который незадолго до этого вышел из своего «внутреннего святилища») провел подле него несколько месяцев и, вернувшись в родную Палестину а было ему в ту пору пятнадцать лет уже не застал в живых своих родителей. Раздав свое имение, он стал вести отшельническую жизнь подобную той, что видел в Египте, поселившись неподалеку от побережья, в семи милях к юговостоку от Майюма, порта Газы. После того, как он провел в уединении двадцать два года, к нему стали присоединяться другие, и вскоре по всей стране стали возникать монастыри, произошло же это около 330 года. Иероним очень хороший рассказчик, и нам не следует слишком уж полагаться на детали представленного им жития. Однако Иларион, вне всяких сомнений, является исторической фигурой. По всей видимости, основу Для своего повествования Иероним берет у Епифания, Другого палестинца, который также учился монашеству в Египте и, возможно, до некоторой степени, являлся учеником Илариона. Обитель Епифания в Висандуке возле Элеутерополя, в предгорьях на полпути из Газы в Иерусалим, также, возможно, стала одним из первых монастырей. В 367 году Епифаний оставил эту обитель и отправился на Кипр, где стал епископом Саламинским.[72] Согласно Иерониму, в год кончины Антония (356) Иларион бежал из Палестины, устрашившись людской славы, и уже никогда туда не возвращался.
Газа и Элеутерополь в течение всего этого периода оставались важными центрами монашеской жизни и сохраняли свои связи с Египтом. Пустыня же, находившаяся возле Иерусалима, имела свою собственную историю и предысторию, о которой Иероним, по всей видимости, умалчивает. В конце второго столетия престарелый епископ Наркисс бежал от клеветы в пустыню и провел там несколько лет.[73] Несколько позже в пещерах Каламона близ Мертвого моря появляются бежавшие от преследований люди, ведущие отшельническую жизнь.[74] Сама Иудейская пустыня призывала их к такой жизни. Пустыня, помнившая Илию, Елисея и Иоанна Предтечу (в которых со времени написания Vita Pachomi [75] стали видеть прообраз монашества) и искушение Самого нашего Господа Иисуса Христа. Кумранские находки и сведения о ессеях, живших в этой и в других частях пустыни, свидетельствуют о том, что евреи уже тяготели к чемуто, подобному монашеству. И, хотя у нас нет никаких оснований для того, чтобы считать христианских монахов преемниками ессеев, трудно поверить, что на этой земле в течение длительного времени не было аскетов.
Примыкающий к пустыне Иерусалим заставляет вспомнить о другом элементе монашеского призвания о ξενιτεία или о жизни на чужбине. Именно к Иерусалиму, прежде всего, обращается тот, кто внемлет призванию Авраама: «Изыди от земли твоея, и от рода твоего, и от дому отца твоего, и иди в землю, юже ти покажу» (Быт. 12,1). По меньшей мере, дважды стих этот приводится в жизнеописаниях монахов, живших в Иудейской пустыне.[76] Но его можно было бы включать в каждое из них.
Сложенные из известняка стены глубокого ущелья, идущего от южной оконечности Вифлеема под западным склоном Джебель Фередис, искусственной горы, в которой был похоронен Ирод, испещрены множеством пещер, одна из которых до недавнего времени была широко известна как «Пещера Адулламма», а ныне именуется ВадиХаритун или ВадиМуаллак, в то время как развалины на западном склоне носят название ХирбетХаритун. Это — лавра преподобного Харитона, которая оставалась монастырем по меньшей мере до двенадцатого столетия,[77] в то время, как МуаллакХаритун в точности соответствует κρεμαστόν Χαρίτωνος «нависающей» пещере Харитона, о которой мы читаем в житии святого,[78] которое, возможно, было написано в шестом веке одним из монахов так называемой Старой Лавры, именуемой также Суккой (сирийское Сукка, эквивалентное арабскому Сук (рынок или базар), переводимому греческим λαύρα).
Писателя вдохновляют монашеские жизнеописания Кирилла Скифопольского (одно из которых было написано при жизни описываемого в нем героя),[79] он стремится представить жизнь человека, который, как считалось, основал монашеское жительство в Иудейской пустыне за сто лет до того, как сюда прибыл Евфимий, первый великий святой Кирилла. Сообщается, что Харитон при императоре Аврелиане стал исповедником в Иконии, откуда он и отправился в свое паломничество в Иерусалим и основал свой первый монастырь в пещере разбойников возле АйнФара (некогда полноводного, не пересыхающего ни зимой, ни летом источника в Иудейской пустыне в семи милях к северовостоку от Иерусалима за Анатотом) еще до установления церковного мира, после чего основал еще две лавры: в Дуке, на утесах над старым Иерихоном, и в вади, которое, как мы видим, и поныне носит его имя. Конечно же, это очень позднее житие, и приводимые в нем даты могут объясняться желанием убедить читающего в том, что Харитон жил до Антония. Однако в нашем распоряжении имеются независимые свидетельства того, что в четвертом веке существовали все три лавры. Дука упоминается в «Лавсаике» Палладия как пристанище монаха Елпидия (Элпидия),[80] упоминаемого и в Житии преподобного Харитона (которое в данном случае может находиться в зависимости от Палладия).[81]
