Алексей Сидоров - Древнехристианский аскетизм и зарождение монашества
Когда братия спрашивали его: «Как похоронить тебя?» — «Привяжите к моей ноге веревку и тащите в гору». Это Арсений Великий, воспитатель Императоров Аркадия и Гонория, отец Императоров, как его звали в мире, где тысячи слуг окружали, исполняя его волю, где драгоценные ковры были под ногами, золотые одежды на плечах, благовония умащали его. Вот другой житель скита, саном пресвитер, — его голос часто решает дела в собрании старцев. Это высокий, черный, в ветхой одежде инок; его сложение показывает великую физическую силу. Раз напали на него в келлии четыре разбойника. Он перевязал их и, подняв на плеча, как снопы соломенные, принес в собрание братии. «Я никого не могу обижать, — сказал он, — но они пришли обидеть меня; что велите с ними делать?» Помыслы плотские стали искушать его, и он начал в день есть только один фунт сухого хлеба. Потом шесть лет не ложился ночью спать, проводя все ночи в молитве на коленях. Когда искушения все еще не оставляли его, то он по ночам обходил келлии состарившихся монахов, брал их водоносы и приносил воду. А воду в тех местах одни брали за две мили, другие за пять, иные за полмили[727]. Эти подвиги, а более молитвы пресвитера Исидора, дали мир душе инока. Он был снисходителен к немощам других. Ласково принимал всех, терпеливо сносил укоризны, избегал славы от людей. Этот инок был Моисей, по национальности эфиоплянин, бывший до поступления в иноки атаманом разбойников. Современные иноки не знали, кому отдать предпочтение. Арсению ли молчальнику, отцу царей, или любвеобильному Моисею, бывшему атаману разбойников. Один инок молился, чтобы разрешить это недоумение, и ему казалось, что видение, которое он имел, было ответом на его молитву. Он видел как два больших корабля плывут по реке. На одном авва Арсений плывет в безмолвии и с ним Дух Божий, на другом Моисей и с ним Ангелы Божии, питающие его сотовым медом. Не внешнее достоинство ценило монашество в своих сочленах, но отдавало преимущество единственно внутреннему духовному совершенству, и среди своекорыстных и материальных интересов общества выставляло тот духовный идеал, к которому должен стремиться человек, чтобы не допустить до застоя и падения самую жизнь гражданскую. Среди пустыни и уединения в суровых подвигах поста и молитвы, в постоянном наблюдении над внутренними движениями души и неустанною борьбою против всякого греховного помысла вырабатывались твердые и сильные характеры, так редкие в обществах, где развита внешняя, все уравнивающая цивилизация, где разнообразие деятельности и разные развлечения препятствуют собранности духа, нужной для энергичной деятельности. Пастыри церкви спешили воспользоваться этими Богодарованными силами для служения церкви. Афанасий Великий постоянно опирался в своей борьбе с арианством на иноков, для которых вера в Сына Божия, единосущного Отцу, составляла упование, отраду и самую жизнь их духа[728]. Многих из иноков призвал он на епископские кафедры. Василий Великий также искал себе сотрудников в иноках, хотя и знал, что ему ставили в вину то, что он принял к себе людей, отрекшихся от мира и всех забот[729]. Златоустый из пустынь Египта принял иноков для служения в священном сане и желал, чтобы юношество, терявшее в городских училищах силу души и всякое доброе расположение, воспитывалось среди иноков для общественной деятельности. Не только пастыри Церкви ценили высоко иноков, вельможи и нередко цари преклонялись пред этими мужами, часто простыми и неучеными, но полными силы духа и ведения тайн Божиих, которые безбоязненно не смотря на лица обличали неправду и говорили истину. Ученые удивлялись мудрости этих людей, раскрывших тайны внутренней духовной деятельности гораздо глубже, нежели лучшие мыслители язычества. Спросил один брат Арсения Великого: «Как ты, столько сведущий в науках греческих и римских, спрашиваешь о своих помыслах у простого неученого старца?» — «Римские и греческие науки я знаю, — отвечал Арсений, — но азбуки этого простолюдина еще не выучил». Эти питомцы пустыни, куда ни призывало их служение, везде вносили свой дух, свою энергию и налагали свою печать. Примером своим и внушениями они и мирскому духовенству старались передать свой дух, не допуская никаких сделок с обычаями общества, несогласными с духом христианства, пробуждая от расслабления и равнодушия, весьма объяснимого от привычки видеть часто известные недостатки, и считать их потому как бы неизбежными. Влияние монашества чувствуется во всей жизни христианских народов; оно, можно сказать, всемирно–историческое. Преобладание в восточнои западнохристианском мире интересов религиозных в Средние века должно быть приписано в значительной мере монашеству. Оно вытеснило языческие увеселения[730], языческие обычаи греко–римского мира и заменило их торжественными церковными церемониями, — богослужение сделалось часто и продолжительно; частые посты стали общеобязательными для всех христиан; высшие места в церковной иерархии стали занимать лица безбрачные.
Со временем распространения иночества и призвания иноков к занятию высших мест в церковной иерархии совпадает упадок школ в восточной империи, а потому естествен вопрос: не было ли монашество причиною упадка образования в Восточной империи? Монастыри в первые века своего существования не заводили у себя школ — это правда; но Священное Писание, отеческие сочинения многие монахи изучали тщательно и делились с желающими своими познаниями. В истории монахов Руфина говорится о нитрийских пустынниках: мы нигде не видели такого занятия Священным Писанием и такого разумения его, такого упражнения в Божественном учении, как у сих иноков, так что каждый из них может быть наставником в Божественной мудрости[731]. Инок Ефрем Сирин был основателем знаменитого Эдесского училища. Это свидетельствует, что монашество не было враждебно образованию. Если школы пали на Востоке, то причина этого заключается частию в самых школах, частию в тогдашних обстоятельствах Церкви. Общее образование получалось в школах, где единственным руководством были сочинения греческих языческих писателей и где учителями были язычники. Если бы учители и не внушали своим ученикам, как делал это Ливаний, что нельзя успешно изучать мудрость и красноречие древних, не разделяя их уважения к религии языческой, — самое чтение и постоянное изучение этих писателей не могло оставаться без влияния на молодых людей в то время, когда язычество было еще живо и тесно связано со всею жизнию общества и со всеми учреждениями государственными. Их верования, понятия невольно отпечатывались в душе. Постоянно пробуждаемая память о временах славы Греции языческой должна была усиливать это впечатление. Были примеры в Греции в XI в. и в Италии в XV в., что неумеренное увлечение классическими писателями и в то время, когда язычество было уже отжившим, мертвым историческим фактом, делало из юношей почти язычников. В IV в. этими школами действительно поддерживалось язычество и из них выходили последние защитники проигранного дела. Вредное влияние тогдашних школ высказал с собственного опыта муж рассудительный, весьма осторожно пользовавшийся образованием в этих школах — Василий Великий и сам, конечно, сознававший, что шириною своего образования и строго логическим развитием ума своего обязан был в значительной мере этим школам. В одном из писем своих он пишет: «Много лет провел я в суете и погубил почти всю юность свою в трудах суетных, посещая училища для приобретения познания в той мудрости, которую Бог признал буйством. Но когда наконец, как бы восстав от глубокого сна, воззрел я на чудный свет Евангелия и увидел бесполезность мудрости князей века сего престающих, тогда пролил я много слез о своей жалкой жизни и пожелал найти руководителя, который бы ввел меня в познание догматов благочестия. Первою заботою моею было исправить сколько‑нибудь мой нрав, поврежденный долголетним обращением с нечестивыми». Это горькое воспоминание об учении в школах как о времени потерянном имеет основание, кроме нравственной распущенности учеников, в ограниченности самого образования, которое давали эти школы. Все внимание обращено было только на диалектику, питавшую страсть к словопрениям и упражнение в словесности, переходившей тогда в риторику, в игру одними формами слова. Василий Великий в наставлении юношам, как должны они пользоваться языческими писателями, не отвергает пользы от их изучения, но советует более обращать внимание на добрые нравственные мысли, которые встречаются у языческих писателей. Тогда это изучение может быть подготовлением к изучению Священного Писания; оно может служить украшением для человека, как листья для дерев. Но очевидно, что школы светские в том виде, как они существовали тогда, не удовлетворяли требованиям святителя. Потому и правительство христианское и пастыри Церкви не только не имели побуждений поддерживать эти школы, но должны были желать их закрытия.
