Нил Синайский - «О восьми лукавых духах» и другие аскетические творения
8. О гордости
(ύπερηφανία)
Глава 17
Гордость есть опухоль в душе, наполненная испорченною кровью: если она назреет, то прорвется и причинит большую неприятность. Блистание молнии предуказует удар грома, а о гордости возвещает появление тщеславия. На великую высоту восходит душа гордого и оттуда низвергает его в бездну. Гордостью болеет, кто стал отступником от Бога и собственным своим силам приписывает добрые дела. Как ставший на паутину падает и уносится вниз, так падает и полагающийся на собственные свои силы. От многих плодов гнутся древесные ветви, и при многих добродетелях смиряется в человеке образ его мыслей. Сгнивший плод бесполезен земледельцу, а добродетель гордого не потребна Богу. Жердь поддерживает обремененную плодами ветвь, и страх Божий — добродетельную душу. Как тяжесть плода ломит ветвь, так гордость низлагает добродетельную душу. Не предавай гордости душу свою, и не увидишь страшных мечтаний, потому что душа гордого бывает оставлена Богом и делается предметом радости для бесов. Гордый ночью воображает множество нападающих зверей, а днем смущается боязливыми помыслами; если спит, часто вскакивает и, бодрствуя, боится тени птицы. Шум листа в ужас приводит гордого, и журчанье воды поражает его душу. Ибо тот, кто недавно противился Богу и отрекался от Его помощи, впоследствии пугается ничтожных призраков. [Col. 1164]
Глава 18
Гордость низвергла архангела с неба и сделала, что он как молния пал на землю (ср. Лк. 10:18). А смиренномудрие человека возводит на небо и уготовляет к ликостоянию с Ангелами. Что несешься, человек, ввысь и подъемлешься выше облаков, когда ты по естеству брение и гниль? Посмотри на естество свое: ты — земля и пепел, вскоре разрешишься в прах; теперь величав, а вскоре будешь червь! Что подъемлешь выю, которая вскоре сгниет?
Велик человек, когда помогает ему Бог, а как скоро оставлен Богом, познает немощь естества. Нет у тебя ничего доброго, чего не принял бы ты от Бога. Поэтому для чего величаешься чужим, как своим? Для чего хвалишься благодатью Божией, как собственным своим достоянием? Признай Даровавшего и не превозносись много; ты — тварь Божия, не презирай Сотворившего. Бог помогает тебе, не отрицай Благодетеля. Взошел ты на высоту жития, но вел тебя по пути Бог. Преуспел ты в добродетели, но действовал в тебе Бог. Исповедуй Возвысившего, чтобы твердым пребыть тебе на высоте. Признай своего единоплеменника, он одной и той же с тобою сущности. Не отрицай родства по надменности.
Глава 19
Тот смирен и приличен5, но один Зиждитель сотворил обоих. Не пренебрегай смиренного: он стоит тверже тебя, по земле ходит и нескоро падет; а ставший высоко если падет, то сокрушится. Гордый монах — дерево, у которого нет корня и которое не может выдержать напора ветра. А некичливый образ мыслей — стенами огражденный город: обитающему в нем нечего будет бояться. Былинка подъемлется высоко дуновением ветра, а гордого возносит нападение высокоумия. Лопнувший пузырь обращается в ничто, и память гордого погибнет (ср. Пс. 9:7). Слово смиренного — целительный пластырь душе, а слово гордого исполнено кичливости. Молитва смиренного преклоняет Бога, а прошение гордого оскорбляет Бога. Смиренномудрие — венец дому и вошедшего блюдет в безопасности. Когда восходишь на высоту добродетелей, тогда великая тебе потребность в ограждении. Ибо стоящий на полу, и упав, скоро встанет вновь, а упадший с высоты подвергается опасности умереть. Драгоценному камню прилична золотая оправа, и смирение мужа блистает многими добродетелями.
Преподобный Нил Синайский
Избранные аскетические творения
[Col. 1061] О ТОМ, ЧТО ПРЕБЫВАЮЩИЕ В БЕЗМОЛВИИ В пустынях ПРЕИМУЩЕСТВУЮТ ПРЕД ЖИВУЩИМИ В ГОРОДАХ, ХОТЯ МНОГИЕ ИЗ НЕОПЫТНЫХ [ПРИДЕРЖИВАЮТСЯ] ПРОТИВНОГО СЕМУ МНЕНИЯ
Глава 1
Если неопытные судят о произведениях искусства, то они, что естественно, весьма ошибаются в суждении. И непосвященные в словесное искусство, когда судят о словах, выносят о них ошибочное суждение, не зная точного употребления каждого слова, потому что знание для них не обратилось в навык, [появляющийся от] разного рода упражнений. Посему не должно удивляться, что монахов, пребывающих в безмолвии в горах и пещерах, осуждают не познавшие на опыте, как можно преуспевать в добродетели, и [они] говорят, что обращающиеся среди людей и живущие в городах гораздо более достойны уважения, нежели отшельники, и в такой же мере, в какой ведущие с противниками рукопашный бой доблестнее борцов, сражающихся с тенью. Ибо, не зная поводов к падению (а ведь сколько маловажных случаев, которые доводят до поражения!), признают они падениями только делом учиненные грехи, ни во что не вменяя мысленно совершающиеся поражения и победы. Зрение их не привыкло усматривать оных, как тайных и ведомых только Подвигоположнику [Богу] и совести подвизающегося. А им и нужно наипаче сие ведение: одному, как подвизающемуся ради почестей и венцов, а Другому, как Мздовоздаятелю, Который будет разделять награды по достоинству трудов. Мне кажется, что таковые судьи всего менее восхваляют душу, украшаемую сокровенными красотами, удивляются же телу, сияющему прекрасностью вида, и изукрашенную одежду славят более, нежели благосостояние облеченного в оную, потому что обманывают чувства видимым и не хотят обращать мысли на сущность вещей.
Глава 2
Как то, что в чаше, для услаждения пьющего должно быть непременно чистым, так и сердце [Col. 1064] преимущественно перед телом надобно иметь неоскверненным, чтобы благоугодить Богу, Который хочет таковым его видеть, потому что за чистотою сердца последует и чистота телесная, душевное же расположение не необходимо следует за состоянием телесной храмины. Ибо, как говорит Господь Иисус, есть те, которые [подобны] окрашенным гробам, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты (Мф. 23:27), не имея внутренней сущности, согласной с видимым. Но не сего призывает слово наше для сравнения с теми, о ком у нас речь, а равного им в деятельной жизни и подобно им упражняющегося в нравственных добродетелях. Ибо найдем, что сей несравненно ниже их по поведению, на разумных началах утвержденному, настолько же далек от них, насколько от искусного врачевания отстоит лечение, производимое только внешне, которое не знает причины болезней и страданий, не входит в исследование, отчего происходят [болезни], врачует то, что страждет, но что вскоре снова может возвратиться, потому что не уничтожена причина, от которой началась болезнь. Ибо напряжения и воспаления внутренностей, дурные соки порождают тысячи лихорадок, различающихся по именам и свойствам — ежедневных, недельных, двухнедельных, непродолжительных или продолжительных, изнурительных, возникающих то при желтой, то при черной желчи, иногда при гнилых мокротах, а иногда от полнокровия, то тихо и неприметно нападающих, то задолго предвещающих свое появление и дающих знать о болезни расслаблением, сухостью и часто прерывающимся сном.
Глава 3
Так беспорядочное стремление чувства обыкновенно производит страстный помысел, а помысел — постыдное вожделение; вожделение же — наслаждение и еще одобрение, а за ним следует на деле совершаемый грех, который должно прекращать в самом начале — отвращать взор, возбуждающий по порядку все, о чем сказано выше, прежде, нежели будет устремлен он и сделает отступление трудным. Ибо что не запечатлелось посредством зрения, то, может быть, не даст занятия мысли и не приведет к худому размышлению, а на чем не остановилась мысль, то не переходит в дело и не имеет возможности обнаружиться каким-либо признаком. Язык не подвигнется к злоречию, когда внутри усыплена раздражительность. Не видит блудный глаз, когда управляет им рассудок и запрещает смотреть, на что не должно. Не приемлет срамного слова слух, когда ум охраняет чувство сие. Ни один член не действует греховно, когда [ум], правящий помышлениями, трезвится и надежно удерживает преграду, за которой рвутся страсти. Трезвится же и бодрствует он, когда отрекся от внешнего, смотрит на это холодно и ничто не омрачает чистых его помышлений. [Col. 1065]
Глава 4
Итак, почему же тот, кто не падает на деле, предпочтительнее того, кто не погрешает мыслью? Потому, говорят, что он, и раздражаемый, не увлекается вещами и более достоин одобрения, нежели тот, в ком видимое не возбуждает вожделевательной силы к пожеланию. Если человек сей не познал ничего такого, что есть в мире, то нет в нем и борьбы с этим. Но если зрение соединено было с познанием, то имеет он память, которая доставляет ему ту же пищу, как и видимые вещи. И в нем происходит непрерывная борьба, потому что страсти при безмолвии имеют свободу больше зрения тревожить мысль, как уже не развлекаемую ничем внешним. Один видится и обращается с людьми — у него и взор, разделяясь между многими лицами, равнодушнее к соблазнительному, и помысла едва хватает, чтобы ночью перебрать дневные встречи; другой непрестанно борется с одним только образом или понравившегося некогда лица, или опечалившего облика; первый распаляет еще похоть, а последний воспламеняет раздражительность, и он употребляет все старание, чтобы отогнать от себя мысль о том, что беспокоит, и уничтожить в себе памятование о том, что приводит в движение страсти. Конечно же, со временем одержит он верх, с каждым днем умаляя силу с ним борющегося [противника] и увеличивая свою собственную, так что последняя от упражнений ежедневно преуспевает в зрелости и навыкает одолевать противников. Так привычка переходит в навык, а навык обращается в природу и приобретение соблюдает неизменным для приобретшего. Но неопытным в искусстве возможным кажется и крайне невозможное. Как невозможно в потоке, пока течет, видеть лежащий на дне песок (необходимо же остановить воду, текущую сверху), так точно, когда взор наводняет мысль новыми и новыми6 образами, невозможно тогда вступить в борьбу с определенным лицом или с определенной страстью и когда-либо сделать помысел чистым, потому что входящее извне уничтожает прежние черты и понемногу начертывает собственные свои образы, которые сглаживаются также привходящими новыми; и при этой осаде происходит во внутренности непрерывное смятение, по причине взаимно заменяемых друг другом представлений не позволяющее даже познать, что именно беспокоит. Ибо едва овладевает помыслом недавно представившееся ему, как вскоре заменяется это нынешним; и что прежде его занимало, то всегда уступает место последующему; и рассудок терпит достаточный вред от суетности помышлений, но по-видимому не терпит ничего такого, к чему располагает производящее страстные представления о вещах и уклоняющее от помыслов более необходимых и полезных.
