Григорий Богослов - Собрание сочинений святителя Григория Богослова
Итак, братия, не будем святого совершать нечисто, высокого — низко, честного — бесчестно, и, кратко сказать, духовного — по–земному. Торжествует и иудей, но по букве; празднует и эллин, но в угождение демонам, а у нас, как все духовно: действие, движение, желание, слова, даже походка и одеяние, даже мановение, потому что ум на все простирается и во всем образует человека по Богу; так духовно и торжествование и веселье.
Не запрещаю давать себе и прохладу, но пресекаю всякую неумеренность. Если же мы духовно собираемся и празднуем память Мучеников, то желая много сказать, чтобы мы сами получили за это одинаковые с ними награды и наследовали ту же славу (ибо, как думаю, для очищенных кровью и подражающих жертве Христовой святых мучеников соблюдается то, чего око не видало, ухо не слыхало, и не воображал ум человеческий, свободно созидающий в себе представление о блаженстве), по крайней мере (что, как я утверждаю, также не маловажно), увидим светлость святых мучеников, внидем в радость того же Господа и, насколько знаю, яснее и чище просветимся светом блаженной, начальной Троицы, в Которую мы уверовали, Которой служим и Которую исповедуем перед Богом и людьми, нимало не страшась и не стыдясь ни внешних врагов, ни встречающихся между нами лжехристиан и противников Духа. И, о если бы нам до последнего издыхания с великим дерзновением соблюсти этот прекрасный залог святых Отцов, живших ближе к Христу и к первоначальной вере, — это исповедание, в котором с детства мы воспитаны, которое прежде всего научились произносить, и с ним, наконец, переселиться из этой жизни, взяв с собой отсюда не другое что, как одно благочестие! Бог же мира, Крестом примиривший с Собой нас, сделавшихся Его врагами через грех, благовествовавший мир и близким, и дальним (Еф. 2:17), находящимся под законом и вне закона, Отец любви и Любовь (ибо этими преимущественно именами угодно Ему называться, чтобы самими именами предписывать нам братолюбие), давши новую заповедь — настолько любить друг друга, насколько мы сами Им возлюблены (Ин. 13:34), позволяющий делать доброе насилие и терпеть его по страху, благоразумно уступать и иметь также дерзновение с разумом, усовершающий великие паствы и малые увеличивающий благодатью, — Он сам, по множеству благости Своей, да утешит нас утешением многим и да ведет нас вперед, пася с нами и спасая стадо; а вас да совершит на всякое дело благое, да наставит духовно торжествовать в честь Мучеников, да удостоит насладиться там, где обитель всех веселящихся, и когда явитесь в правде, да насытит вас велением Своей славы, созерцаемой во Христе Иисусе, Господе нашем. Ему слава и держава, честь и поклонение во веки веков. Аминь.
Слово 12, сказанное отцу, когда сей поручил ему попечение о Назианзской Церкви
Уста мои открываю и вздыхаю (Пс. 118:131). Духу предаю все свое и себя самого, и дело и слово, и бездействие и молчание, только да обладает Он мной, да водит меня, да направляет руку, ум и язык к чему должно и к чему хочет; а также и да отводит, от чего удаляться и должно и для меня лучше. Я орган Божий, орган словесный, который настроил и в который ударяет добрый Художник — Дух. Вчера располагал Он к молчанию, и моим любомудрием было — не говорить. Ныне ударяет в ум, и я изглашу слово, моим любомудрием будет — говорить. Я не так многоречив, чтобы пожелал говорить, когда заставляют молчать, и не так молчалив и малоучен, чтобы во время, приличное для слова, полагать хранение устам, напротив, и заключаю, и открываю дверь мою (Пс. 140:5) Уму, Слову и Духу, единому естеству и Божеству. Итак, буду говорить, потому что имею на это повеление. Говорить же буду этому доброму Пастырю и вам, священная паства, что, по моему рассуждению, лучше и мне ныне сказать, и вам услышать.
Для чего стал нужен сопастырь тебе? Ибо с тебя начнется слово, любезная и почтенная для меня глава, равночестная голове Аарона, с которой стекает духовное и священное миро даже на бороду и одежду (Пс. 132:2). Для чего ты, когда сам еще в состоянии поддерживать и руководствовать многих, и действительно руководствуешь силой Духа, — в духовных делах требуешь для себя жезла и подпоры? Потому ли, что и с великим Аароном, как знаем и слышим, помазаны были Елеазар и Ифамар, сыны Аароновы? Ибо о Надаве и Авиуде охотно умолчу, чтобы не произнести неприязненного слова. Потому ли, что и Моисей еще при жизни назначает Иисуса вместо себя законодателем и вождем поспешающих в землю обетованную? Об Аароне же и Оре, которые поддерживали руки Моисеевы на горе, чтобы Амалик побежден был Крестом, издалека преднаписуемым и прообразуемым, считаю для себя удобным и не говорить, как о примере для меня весьма несвойственном и неприличном; потому что Моисей избрал их не участниками в законодательстве, но помощниками в молитве и подпорой для утомленных рук. Но у тебя что страждет, что утомлено? Тело ли? Я готов поддерживать, даже поддерживал; и сам поддержан, как Иаков, отеческими благословениями. Или Дух? Но в ком он крепче и пламеннее, особенно теперь, когда более и более подчиняется и уступает ему плотское, как вещество, противопоставленное свету, преграждающее его и препятствующее сиянию? Ибо плоть и дух всего чаще враждуют между собой и противоборствуют друг другу? И как тело бывает в добром состоянии, когда болезнует душа, так душа цветет и простирает взоры горе, когда желание удовольствий утихает и увядает вместе с телом. Но в тебе удивился я еще простоте и смелости; как не убоялся ты (чего весьма должно опасаться в настоящие времена), чтобы твоей духовной ревности не почли одним предлогом, и не показалось многим, будто бы звание это принимаем для плотских целей, хотя и представляем на вид духовную пользу. Ибо многие сделали то, что оно почитается великим, самовластным и доставляющим какую–то чудную приятность, хотя бы надлежало быть предстоятелем и правителем паствы, которая еще менее обширна, нежели наша, и приносит более досады, нежели удовольствия. Этого довольно о твоей простоте или твоем чадолюбии, благодаря которым ты и сам не предпринимаешь ничего вредного и других редко в том подозреваешь, ибо кто с трудом преклоняется на зло, тот медлителен и в подозрении худого. А я должен еще предложить краткую беседу этому твоему или и моему народу.
Мне сделано принуждение, друзья и братья, — к вам буду взывать теперь, если не взывал тогда, — сделано старостью отца и (выражусь скромно) благосклонностью друга [74]; помогите мне, кто сколько может, и подайте руку угнетаемому и увлекаемому то собственным желанием, то Духом! Одно предлагает мне бегство, горы и пустыни, безмолвие душевное и телесное, советует удалиться умом в самого себя и отвратиться от чувств, чтобы неоскверненному беседовать с Богом и чистому озаряться лучами Духа, без всякой примеси дольнего и омраченного, без всяких преграждений божественному свету, пока не приду к Источнику здешних озарений и не буду остановлен в желании и стремлении тем, что изображения сменятся действительностью. А дух требует, чтобы я выступил на среду, принес плод обществу, искал для себя пользы в пользе других, распространял просвещение, приводил к Богу народ особенный (Тит. 2:14), царственное священство, народ святой (1 Пет. 2:9), и сделал, чтобы в большем числе людей очищался образ. Ибо как в сравнении с одним растением лучше и больше сад, в сравнении с одной звездой — целое небо и все его украшения, и в сравнении с членом — тело; так и перед Богом целая и благоустроенная Церковь предпочтительнее одного человека. И надобно иметь в виду не себя только, но и других, потому что и Христос, Которому можно было пребывать в Своей чести и Божестве, не только истощил себя до образа раба (Фил. 2:7), но и крест претерпел, пренебрегши посрамление (Евр. 12:2), чтобы Своими страданиями истребить грех и смертью умертвить смерть. Таковы предначертания моего желания, и таковы веления Духа! Стоя между желанием и Духом и недоумевая, чему в большей мере предаться, — вот что нашел я, как рассуждаю, лучшего и безопаснейшего; сообщу и вам, чтобы вы вместе со мной исследовали и утвердили мое намерение. Я рассудил, что всего лучше и безопаснее соблюсти середину между желанием и страхом, и в одном уступить желанию, в другом — Духу. А это нашел я возможным, если не вовсе будут убегать служения, чтобы не отринуть благодати, что было бы опасно; и не возьму на себя бремени выше сил своих, что было бы тягостно. Для первого нужна другая голова, для последнего — другие силы; вернее же сказать, то и другое высокоумно. Напротив, благочестиво и вместе безопасно соразмерять служение с силами и, как поступаем при употреблении пищи, что по силам, принимать, а что выше сил, оставлять. Ибо так умеренностью в том и другом приобретается и телесное здравие и душевное спокойствие. Поэтому–то соглашаюсь теперь разделять попечение с добрым отцом, как с большим и высокопарным орлом летающий близ него не вовсе неопытный птенец. А потом предам крылья свои Духу — нести, куда угодно и как угодно; и под Его руководством никто не принудит и не поведет меня в иное место. Ибо, хотя приятно наследовать отцовы труды, и привычная паства приятнее незнакомой и чужой (присовокупил бы еще, и многоценнее перед Богом, если только не обманывает любовь и настоящих чувствований не закрывает привычка); однако же полезнее и безопаснее начальствовать желающим и над желающими. Да и по закону нашему должно водить не насильно и не принужденно, но охотно (1 Пет. 5:2). И другое начальство не может утвердиться принуждением, управляемое с насилием при всяком удобном случае старается освободиться, тем паче наше, не столько начальство, сколько детовождение, всего более соблюдает свободу. Ибо тайна спасения — для желающих, а не для принуждаемых.
