Иван Киреевский - Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.
Когда же мы отъ Европы обратимся къ нашему отечеству, отъ этихъ общихъ результатовъ, выведенныхъ нами изъ словесностей Западныхъ, перейдемъ къ обозрѣнію словесности въ нашемъ отечествѣ, то увидимъ въ ней странный хаосъ недоразвитыхъ мнѣній, противорѣчащихъ стремленій, разногласныхъ отголосковъ всѣхъ возможныхъ движеній словесностей: Германской, Французской, Англійской, Итальянской, Польской, Шведской, разнообразное подражаніе всѣмъ возможнымъ и невозможнымъ Европейскимъ направленіямъ. Но объ этомъ надѣемся мы имѣть удовольствіе говорить въ слѣдующей книгѣ.
II.
Въ первой статьѣ нашего обозрѣнія сказали мы, что словесность Русская представляетъ совокупность всѣхъ возможныхъ вліяній различныхъ литературъ Европейскихъ. Доказывать истину этого замѣчанія кажется намъ излишнимъ: каждая книга можетъ служить для того очевиднымъ свидѣтельствомъ. Объяснять это явленіе мы также почитаемъ неумѣстнымъ: причины его въ исторіи нашей образованности. Но замѣтивъ его, сознавъ это всепріемлющее сочувствіе, эту безусловную зависимость нашей словесности отъ различныхъ словесностей Запада, мы въ этомъ самомъ характерѣ нашей литературы видимъ, вмѣстѣ съ наружнымъ сходствомъ, и коренное отличіе ея отъ всѣхъ литературъ Европейскихъ.
Развернемъ нашу мысль.
Исторія всѣхъ словесностей Запада представляетъ намъ неразрывную связь между движеніями литературы и всею совокупностію народной образованности. Такая же неразрывная связь существуетъ между развитіемъ образованности и первыми элементами, изъ которыхъ слагается народная жизнь. Извѣстные интересы выражаются въ соотвѣтсвенномъ устройствѣ понятій; опредѣленный образъ мыслей опирается на извѣстныя отношенія жизни. Что одинъ испытываетъ безъ сознанія, то другой ищетъ постигнуть мыслію и выражаетъ отвлеченною формулой, или, сознавая въ сердечномъ движеніи, изливаетъ въ поэтическихъ звукахъ. Сколь ни отличны кажутся, съ перваго взгляда, несвязныя, безотчетныя понятія простаго ремесленника или безграмотнаго пахаря, отъ плѣнительно-стройныхъ міровъ художественной фантазіи поэта, или отъ глубокой систематической думы кабинетнаго мыслителя, но при внимательномъ разсмотрѣніи очевидно, что между ними лежитъ та же внутренняя постепенность, та же органическая послѣдовательность, какая существуетъ между сѣменемъ, цвѣткомъ и плодомъ одного дерева.
Какъ языкъ народа представляетъ отпечатокъ его природной логики и, если не выражаетъ его образа мыслей вполнѣ, то, по крайней мѣрѣ, представляетъ въ себѣ то основаніе, изъ котораго безпрестанно и естественно исходитъ его умственная жизнь; такъ и разорванныя, не развитыя понятія народа, еще не мыслящаго, образуютъ тотъ корень, изъ котораго вырастаетъ высшая образованность націи. Отъ того всѣ отрасли просвѣщенія, находясь въ живомъ сопроницаніи, составляютъ одно неразрывно сочлененное цѣлое.
По этой причинѣ, всякое движеніе въ литературѣ Западныхъ народовъ истекаетъ изъ внутренняго движенія ихъ образованности, на которую въ свою очередь дѣйствуетъ литература. Даже тѣ словесности, которыя подчиняются вліянію другихъ народовъ, принимаютъ это вліяніе только тогда, когда оно соотвѣтствуетъ требованіямъ ихъ внутренняго развитія, и усвояютъ его только въ той мѣрѣ, въ какой оно гармонируетъ съ характеромъ ихъ просвѣщенія. Иноземное для нихъ не противорѣчіе ихъ особенности, но только ступень въ лѣстницѣ ихъ собственнаго восхожденія. Если мы видимъ, что въ теперешнюю минуту всѣ словесности сочувствуютъ другъ другу, сливаются, такъ сказать, въ одну обще-Европейскую литературу, — то это могло произойти единственно отъ того, что образованности различныхъ народовъ развились изъ одинакаго начала и, проходя каждая своимъ путемъ, достигли наконецъ одинакаго результата, одинакаго смысла умственнаго бытія. Но не смотря на это сходство, и теперь еще Французъ не только не вполнѣ принимаетъ Нѣмецкую мысль, но можетъ быть даже не вполнѣ и понимаетъ ее. Въ Германіи большею частію офранцуживаются Жиды, воспитавшіеся въ разрывѣ съ народными убѣжденіями и только впослѣдствіи принявшіе философское христіанство. Англичане еще менѣе могутъ освободиться отъ своихъ національныхъ особенностей. Въ Италіи и Испаніи, хотя и замѣтно вліяніе литературы Французской, но это вліяніе болѣе мнимое, чѣмъ существенное, и Французскія готовыя формы служатъ только выраженіемъ внутренняго состоянія ихъ собственной образованности; ибо не Французская литература вообще, но одна словесность XVIII вѣка господствуетъ до сихъ поръ въ этихъ запоздалыхъ земляхъ[25].
Эта національная крѣпость, эта живая цѣлость образованности Европейскихъ народовъ, не смотря на ложность или истину направленія, сообщаетъ литературѣ ихъ особенное значеніе. Она служитъ тамъ не забавою нѣкоторыхъ круговъ, не украшеніемъ салоновъ, не роскошью ума, безъ которой можно обойтись, и не школьною задачей учащихся; но является необходимою, какъ естественный процессъ умственнаго дыханія, какъ прямое выраженіе и вмѣстѣ какъ неизбѣжное условіе всякаго развитія образованности. Несознанная мысль, выработанная исторіей, выстраданная жизнію, потемненная ея многосложными отношеніями и разнородными интересами, восходитъ силою литературной дѣятельности по лѣстницѣ умственнаго развитія, отъ низшихъ слоевъ общества до высшихъ круговъ его, отъ безотчетныхъ влеченій до послѣднихъ ступеней сознанія, и въ этомъ видѣ является она уже не остроумною истиною, не упражненіемъ въ искусствѣ риторики или діалектики, но внутреннимъ дѣломъ самопознанія болѣе или менѣе яснаго, болѣе или менѣе правильнаго, но во всякомъ случаѣ существенно значительнаго. Такимъ образомъ вступаетъ она въ сферу общаго всечеловѣческаго просвѣщенія, какъ живой неизъемлемый элементъ, какъ личность съ голосомъ въ дѣлѣ общаго совѣта; но къ внутреннему своему основанію, къ началу своего исхода возвращается она, какъ выводъ разума къ неразгаданнымъ обстоятельствамъ, какъ слово совѣсти къ безотчетнымъ влеченіямъ. Конечно, этотъ разумъ, эта совѣсть могутъ быть затемнены, испорчены; но эта порча зависитъ не отъ мѣста, которое литература занимаетъ въ образованности народа, а отъ искаженія его внутренней жизни; какъ въ человѣкѣ ложность разума и растлѣнность совѣсти происходитъ не отъ сущности разума и совѣсти, но отъ его личной испорченности.
Одно государство, между всѣхъ Западныхъ сосѣдей нашихъ, представило примѣръ противнаго развитія. Въ Польшѣ, дѣйствіемъ католицизма, высшія сословія весьма рано отдѣлились отъ остальнаго народа, не только нравами, какъ это было и въ остальной Европѣ, но и самымъ духомъ своей образованности, основными началами своей умственной жизни. Отдѣленіе это остановило развитіе народнаго просвѣщенія и тѣмъ болѣе ускорило образованность оторванныхъ отъ него высшихъ классовъ. Такъ тяжелый экипажъ, заложенный гусемъ, станетъ на мѣстѣ, когда лопнутъ переднія постромки, между тѣмъ какъ оторванный форрейтеръ тѣмъ легче уносится впередъ. Не стѣсненная особенностію народнаго быта, ни обычаями, ни преданіями старины, ни мѣстными отношеніями, ни господствующимъ образомъ мыслей, ни даже особенностію языка, воспитанная въ сферѣ отвлеченныхъ вопросовъ, Польская аристократія въ 15 и 16-мъ вѣкѣ была не только самою образованною, но и самою ученою, самою блестящею во всей Европѣ. Основательное знаніе иностранныхъ языковъ, глубокое изученіе древнихъ классиковъ, необыкновенное развитіе умственныхъ и общежительныхъ дарованій, удивляли путешественниковъ и составляли всегдашній предметъ реляцій наблюдательныхъ папскихъ нунціевъ того времени[26]. Вслѣдствіе этой образованности, литература была изумительно богата. Ее составляли ученые комментаріи древнихъ классиковъ, удачныя и неудачныя подражанія, писанныя частію на щегольскомъ Польскомъ, частію на образцовомъ Латинскомъ языкѣ, многочисленные и важные переводы, изъ коихъ нѣкоторые до сихъ поръ почитаются образцовыми, какъ напримѣръ, переводъ Тасса; другіе доказываютъ глубину просвѣщенія, какъ напримѣръ, переводъ всѣхъ сочиненій Аристотеля, сдѣланный еще въ 16-мъ вѣкѣ. Въ одно царствованіе Сигизмунда ІІІ-го блистало 711 извѣстныхъ литературныхъ именъ, и болѣе чѣмъ въ 80-ти городахъ безпрестанно работали типографіи[27]. Но между этимъ искусственнымъ просвѣщеніемъ и естественными элементами умственной жизни народа не было ничего общаго. Отъ того въ цѣлой образованности Польши произошло раздвоеніе. Между тѣмъ какъ ученые паны писали толкованія на Горація, переводили Тасса и неоспоримо сочувствовали всѣмъ явленіямъ современнаго имъ Европейскаго просвѣщенія, — это просвѣщеніе отражалось только на поверхности жизни, не выростая изъ корня, и такимъ образомъ, лишенная самобытнаго развитія, вся эта отвлеченная умственная дѣятельность, эта ученость, этотъ блескъ, эти таланты, эти славы, эти цвѣты, сорванные съ чужихъ полей, вся эта богатая литература исчезла почти безъ слѣда для образованности Польской, и совершенно безъ слѣда для просвѣщенія общечеловѣческаго, для той Европейской образованности, которой она была слишкомъ вѣрнымъ отраженіемъ[28]. Правда, однимъ явленіемъ въ области наукъ гордится Польша, одну дань принесла она въ сокровищницу всечеловѣческаго просвѣщенія: великій Коперникъ былъ Полякъ; но не забудемъ и то, что Коперникъ въ молодости своей оставилъ Польшу и воспитывался въ Германіи.
