Александр Сегень - Поп
— Русские попы — люди весьма одаренные, — рассуждал Гитлер. — Они великолепные пропагандисты. Вы правы, Розенберг, их надо использовать в первое время на оккупированных территориях.
— Там, к востоку от прибалтийских земель, — отвечал новый министр, — есть целые территории, на которых большевики полностью истребили церковную жизнь. Ни одного действующего храма, ни одного служащего попа.
— Надо дать возможность попам восстановить богослужения, и пусть они в благодарность агитируют народ за нас. Вы знаете, кого можно направить на эту работу, Альфред?
— Разумеется. К примеру, ваш сегодняшний гость полковник Фрайгаузен, выходец из России, не хуже меня знает язык, став приверженцем восточного христианства, остается православным. При этом — горячий приверженец идей национал-социализма. Большевиков ненавидит люто. Воевал против них, отступал вместе с Белой армией, потом возвратился на родину предков в Германию. Ему вполне можно доверить эту миссию.
— Прекрасно, — Гитлер кивнул сидящему поодаль за столом Фрайгаузену и стал пристально его рассматривать. Про себя он смекнул, что Фрайгаузен явный щеголь — одет не в казенно пошитый мундир, а сделанный на заказ из дорогой ткани, и цвета не такого, как у всех офицеров вермахта, не серый, как брюшное оперение вороны, а сизый, как грудь почтового голубя.
— Я уважаю, когда дети сохраняют преданность родителям, — вновь заговорил фюрер. — Даже если и в заблуждениях. В данном случае ваши православные бредни, полковник, должны пойти нам на пользу. Если же продолжить рассуждения о родителях в частности и родственниках вообще, то вот вам мое твердое мнение: родственники — не люди! У нас, вождей народа, не может быть других родственников, чем товарищи по борьбе. Полковник Фрайгаузен, мне весьма импонирует, что в отличие от многих здесь сидящих вы предпочитаете вегетарианскую кухню и не просите, чтобы Вам подавали обжаренные трупы животных.
— Прошу прощения, мой фюрер, — ответил Фрайгаузен, — но я не вегетарианец. Просто сейчас идет петров пост, который православные люди сейчас соблюдают. Рыбу можно. От угрей и раков тоже не откажусь.
— Выходит, я промахнулся, похвалив вас, — огорчился Гитлер. — Кстати, об угрях и раках. Вы знаете, что угрей ловят на дохлых кошек? А про раков мне в детстве запала в душу страшная история. В нашей деревне Штронесе умерла одна старая женщина, так ее внучата затащили дохлую бабушку в реку и держали там в качестве приманки, чтобы побольше наловить раков.
Эту весьма не застольную историю Гитлер рассказывал далеко не в первый раз, но все сделали вид, будто слышат ее впервые и удивленно вскинули брови. Впрочем, не преминули иронично переглянуться друг с другом...
— Пусть же православие станет этой дохлой бабушкой, на которую мы сполна наловим красных раков! — закончил Гитлер, довольный тем, куда завело его собственное красноречие. После этого положено было поднять бокал, но Гитлер был не только вегетарианцем, но и яростным противником алкоголя и табака. В его руке изумрудно сверкал хрустальный стакан с соком петрушки.
8.
Наши войска с тяжелыми боями, отступая, уже приближались к границе между Литвой и Латвией.
На закате боец пятой стрелковой дивизии сидел на окраине литовского хутора и писал на коленке письмо:
«Дорогая Машенька! За все дни впервые выпала минутка написать тебе. Все последнее время мы то идем, то сражаемся, а после падаем без сил и вырываем себе мгновения тревожного сна. Но ты верь, что, сколько бы мы ни отступали, а придет рубеж, на котором мы остановим врага. А потом мы его разгромим, и я вернусь к нам в Закаты. И тогда мы сыграем свадьбу. Потому что знаю, у тебя нет никого другого, кроме меня, а я тебя очень люблю.
Твой Алексей».
— Невесте? — спросил бойца командир.
— Так точно, товарищ командир.
— В родное село?
— Так точно.
— Я забыл, ты откуда у нас? Новгородец?
— Мы пскопские. Село Закаты Псковской области.
— Невеста-то пишет тебе?
— Напишет.
— Ну, заворачивай письмо да отдыхай малость, братик
Засыпая, свернувшись в теплой траве у плетня, Лешка Луготинцев вспоминал сельский клуб имени товарища Кирова, кино и танцы.
В тот день привезли фильм про Александра Невского. Лешка с восторгом смотрел, как русские полки бьют псов-рыцарей на льду Чудского озера, и лишь однажды попробовал взять в свою ладонь руку сидящей радом Машеньки, которую она отдернула, и он подумал: «Ладно, потом, успеется!» И снова, не отрываясь, смотрел на экран.
После сеанса раздвинули ряды стульев и здесь же танцевали под аккордеон и патефонные пластинки. Танцуя с Машей, Лешка все никак не мог сказать что-то, волновался и, наконец, с трудом выдавил:
— Вот что у нас тут было.
— Где? — спросила Маша насмешливо.
— Так ведь, от нас до места Ледового побоища всего ничего километров.
— А то я не знаю! Чудной ты, Лешка!
— Выходи за меня замуж, Маша, я давно тебя люблю.
— Давно — это сколько?
— С самой зимы.
— Да уж, очень давно!
Милиционер Владыкин, очень в себе уверенный, встрял:
— Машулик! Следующий танец мой!
— Ты, товарищ милиционер, за порядком следи. Следующий тоже мой! — возразил Луготинцев. — Этот что, вьется за тобой?
— Вьется... От него так одеколоном вечно... Бэ! О! Заиграло! Давай танцевать, а то опять прилипнет.
Потом они гуляли по окрестностям, качались на качелях, и Лешка решил снова пойти на приступ:
— Ты не ответила. Да или нет?
— Ну Леш! Так прямо сразу... А за что ты меня любишь?
— Ты не такая, как все.
— Чем же?
— Не знаю... Так да или нет?
— Какой ты... А если я скажу «нет»?
— Тогда я спрошу, почему?
— Ну, допустим, у меня другой жених есть.
— Милиционер этот? Владыкин, что ли? Не смеши! Нет у тебя никакого другого жениха. Я все про тебя знаю.
— Все да не все. Тоже мне, знаток нашелся.
— Все равно ты будешь моей, слышишь? Потому что так, как я, тебя никто любить не будет.
— Что же, разве я уродина, что меня никто больше не полюбит?
— Нет, просто... Так, как я, никто!
И боец пятой стрелковой дивизии засыпал, вспоминая Машу Торопцеву, необыкновенный изгиб ее шеи, упрямый и упругий, насмешливые глаза, и почему-то с особой нежностью боец вспоминал ее белые носочки, хотя по всей стране все девушки ходили в таких же...
9.
В последних числах июня, всего через неделю после начала войны, немцы стремительно приближались к Риге. В кабинете у митрополита Сергия находился высокий чин НКВД по фамилии Судоплатов. С первого дня войны он был назначен ответственным за всю разведывательно-диверсионную работу в тылу немецких войск. Сейчас его задачей было обеспечить работу с православными священниками в Прибалтике.
— Я спрячу вас в подвале кафедрального собора и сделаю так, чтобы мои люди вас не обнаружили, — говорил Судоплатов митрополиту Сергию. — Спустя какое-то время, когда все успокоится, к вам подойдет человек и произнесет пароль. Внедрите его в ряды своих священников. Не беспокойтесь, он сам бывший священнослужитель, его не надо будет учить. Какой пароль ему произнести?
— Пароль?.. — задумался Сергий. — Не надо пароля, Павел Анатольевич. Пусть он просто вернет мне вот эти четки.
Сергий взял со стула четки и вручил их своему гостю.
— Если все будет в порядке, я с благодарностью возьму их, а если что не так, отвечу: «Спасибо, но это не мои». И пусть он тогда приходит спустя какое-то время.
Первого июля германские войска входили в столицу Латвии. Секретарь митрополита, являвшийся одновременно агентом НКВД, в отчаянии докладывал Судоплатову:
— Его нигде нет! Как сквозь землю провалился! Что делать?
— Ноги пора делать, вот что! Немцы будут здесь через час. А за то, что упустил митрополита, пойдешь под трибунал!
10.
В тот же день немцы вошли и в Тихое. Зажиточные латыши встречали их хлебом-солью, красиво преподнесенным на пшеничном снопе. Кто-то угощал немцев пирожками. Двое мужиков вынесли красное знамя с серпом и молотом и, разодрав надвое, бросили их к ногам немцев. Немцы вешали свой красный флаг с черной свастикой в белом круге, по-хозяйски распоряжались в сельсовете, пинками выбрасывали оттуда каких-то служащих.
А тем временем отец Александр стоял перед дочерью Моисея. Она была в длинной белоснежной рубашке. Отец Александр вопрошал:
— Отрицаеши ли ся от сатаны и всех дел его, и всех ангел его, и всего служения его, и всея гордыни его?
— Отрицаюся! — отвечала Ева.
— Сочетаеши ли ся Христу?
— Сочетаюся! — отвечала Ева.
Здесь, в храме, еще никто не знал о приходе немцев. Две певчие старушки, пользуясь заминкой, переговаривались:
— Молотов: «Война!», Сталин: «Война! Война!» А сами драпают, немцы уже от нас совсем близко.
— Ох, может, даст Бог, мимо пройдут. Страшно!
— А когда сталинцы входили, не страшно было?
— Тоже. То одни, то другие, что за напасть!
