Александр Сегень - Поп
— Ну а уж коли не передумаешь, я лично тебя и окрещу. Хава это ведь Ева по-нашему? Будешь Евой, в честь прародительницы рода человеческого.
Она подняла ресницы и вмиг все поняла, засияла радостной улыбкой.
— Ну, иди к папаше своему, — сказал священник и добавил громко, для Моисея: — Крепко подумай, дева!
3.
В ту же ночь она ему приснилась. Увидев отец Александр во сне, будто эта дочь Моисея сидит в лучах солнца на подоконнике и говорит:
— Ты думал, я муха? А я не просто муха. Я — война.
4.
На другой день было воскресенье, чудесное солнечное утро, пели петухи, мычали коровы, блеяли овцы и козы, звенели ведра, раздавались бодрые голоса, у отца Александра было особо хорошее настроение. По пути в храм он заметил приехавшего на побывку солдата:
— О! Раб Божий Кирилл воин на побывку прибыл. Добро пожаловать в храм!
— Вот еще! Я только на кладбище. К отцу на могилу...
— И напрасно! Нынче день всех святых. А также и твой праздник. Двух Кириллов — Кирилла Александрийского и Кирилла Белоезерского.
— У вас, попов, каждый день праздники, — засмеялся Кирюха и поспешил на погост.
— Эх! Кирюха-горюха! — покачал головой священник и вошел в храм.
Он и так всегда прекрасно исповедовал и читал проповеди, а сегодня и вовсе был в ударе. Сам себе удивлялся, до чего хорошо. Один прихожанин исповедовался ему в том, что не чувствует любви к супруге, что она злит его и все делает не так.
— Это, конечно, грех, — отвечал ему отец Александр. — Но я скажу по секрету, сам иной раз до того свою Алевтину ненавижу, просто от самого себя деваться некуда. Но потом подумаю: ведь она — мой точильный камень, я об нее затачиваюсь. И если бы она время от времени не была такая плохая, разве я стал бы такой хороший? Господь дает нам жен подчас строптивых, дабы в нас воспитывались твердость и смирение. Дает нам жен чаще всего совсем непохожих на нас. Вот взять хотя бы меня и мою Алевтину Андреевну. Я худён, строен, подтянут. Она — округла и полновата. Взглянуть на нас со стороны, я — единица, она — ноль. Но вместе мы образуем десяточку. Без меня, без единицы, она была бы ноль. Но я и без нее, без нуля, оставался бы всего лишь единичкой.
На проповеди он говорил о смехе и унынии:
— Я замечаю, в последнее время многие стали смеяться друг над другом. Иначе говоря, зубоскалить. Один другого и так, и сяк высмеивает. Всякий чрезмерный смех кончается слезами. Даже есть такая народная примета. Смеялся ли наш Спаситель? Написана бездна католических трактатов, доказывающих, что Он не мог смеяться. Это нелепо. Ведь Он жил, как все люди, в человечьем облике, а, стало быть, должен был и смеяться, когда Ему бывало весело. Только представим себе, как он сидит на свадьбе в Канне Галилейской и не смеется, когда все вокруг веселятся и хохочут. Нет, конечно, и Он не сидел человеком в футляре, смеялся. Но то, что Он не зубоскалил и не высмеивал других людей, сие несомненно. Давайте же и мы, дорогие братья и сестры, укрощать в себе этот грех глумливого пересмеивания. Над кем зубоскалишь, таковым сам будешь! Другая же крайность — уныние. Что и говорить, много бед свалилось на наш народ в последнее время. Многие потеряли родных и близких, подчас несущих незаслуженное наказание. Но вспомним Иова многострадального, сколько он претерпел, а все не унывал. Каких детишек вы больше всего любите? Скучных и всегда обиженных? Или же веселых? Конечно, вторых. Бывает, шлепнешь такого по удобному месту, а он только: «Мало попало!» Его лупят, а он хохочет. И таких мы больше обожаем, чем унылых. Так же и Господь! Ну, возлюбленные мои, целуйте крест, с праздником, и ступайте с Богом!
Но и во время службы, и читая проповедь, отец Александр чувствовал, что в храме нарастает некая тревога, а прихожанин, латыш Янис, в православном крещении, стало быть, Иван, сказал отцу Александру:
— Батюшка, пришло сообщение, что германские войска наступают по всей границе.
— Как наступают? — не понял отец Александр. — Почему?
— Так что... как бы сказать... объявили войну.
Переоблачаясь, собираясь и складывая вещи, отец Александр старался не думать о тревожном известии, да и какая может быть война, если у Советского Союза с Германией заключен полноценный мирный договор. Причастников в тот день было много, Святых Даров почти не осталось, и отец Александр радовался, что сколько людей возвращено к таинству святого Причастия. Но после службы радость его омрачилась — слушали радио, и там грозно говорилось о том, что война идет по всем приграничным территориям, и это не сон и не шутки.
— А ты не верил, когда я тебе про кур говорила, — с укоризной сказала матушка Алевтина, будто это отец Александр своим отрицанием предрассудков был виноват в нападении фашисткой Германии на большевистскую Россию.
Он и она, не сговариваясь, подошли к висящим на стене фотографиям сыновей. Алевтина Андреевна простонала:
— А если это надолго? Каким страшным голосом-то объявляют! Сашенька! Что будет-то? Андрюшу и Данилку сразу на войну загребут. А Митю и Васю? Как ты думаешь? Неужто и их пошлют воевать? Ведь уже священники...
— Пересвет и Ослябя монахами были, а на поле Куликовом... — отозвался отец Александр.
Подумал немного и решил:
— Надо ехать в Ригу к митрополиту.
Тут за окном раздался рев моторов. Через село проезжал советский танк. Отец Александр выбежал на крыльцо в подряснике и с крестом на груди. Танк остановился. Водитель выскочил, подбежал к калитке:
— Отец! Благослови! Или там... Что-нибудь! Святой водой!
Отец Александр метнулся в дом. Из люка высунулся командир танка:
— Едрена Матрена! Боец Морозов! Под трибунал пойдешь!
— Эх, ма! — в сердцах воскликнул водитель и вернулся на свое место. Танк рванул дальше.
Отец Александр выскочил из дома и уже вслед танку брызгал святой водой:
— Господи! Благослови воинство русское! Мальчиков этих...
5.
Через пару дней настоятель храма Святого Владимира в русском селе Тихом отец Александр Ионин отправился к своему давнему другу Сергию Воскресенскому, митрополиту Виленскому и Литовскому, экзарху Латвии и Эстонии. Езда недалекая, и к полудню он уже видел высокие шпили рижских соборов. Ему они очень нравились, хотя вроде бы и являли собой зрелище, чуждое русскому оку. И когда кто-то спорил, он говаривал: «А шпиль Петропавловки?»
Митрополит Сергий был на шестнадцать лет моложе батюшки Александра и весьма высоко ценил его как выдающегося протоиерея. Разными путями свела судьба этих двух людей в Латвии.
Сергий, в миру Дмитрий Николаевич Воскресенский. Взрастал в московских духовных вертоградах — сначала училище, потом семинария, за ней академия. Отец Александр родился в Ярославской губернии, окончил Ярославскую духовную семинарию, учительствовал в церковно-приходских школах, был замечен петербуржцами и приглашен в нашу северную Александрию, где его рукополагал сам митрополит Вениамин, впоследствии жестоко умученный большевиками и расстрелянный на кладбище Александро-Невской лавры.
После революции Сергий сначала подвизался на гражданском поприще, учился в московском университете, но был изгнан оттуда как чуждый элемент и арестован за антисоветскую пропаганду. Александр служил в петроградских храмах, арестован был по делу митрополита Вениамина, три месяца провел в заточении, затем три года в лагерях на Северном Урале.
Пройдя через узилища, Сергий стал монахом московского Данилова монастыря, а Александр вернулся в Ярославскую епархию, с трудом поднимал на ноги четверых сыновей, коих послал ему Господь в начале двадцатого века. Матушка долго была бесплодна, а потом — в тридцать шесть лет родила Василия, в тридцать восемь — Дмитрия, в сорок — Андрея, а в сорок четыре добавила к ним еще и Даниила. На том ее деторождение прекратилось. Ну и то — великое счастье, четверо сыновей! В конце двадцатых годов отца Александра изгнали из родной епархии, он мыкался, испил до дна горькую чашу, покуда не оказался в Орехово-Зуеве, где получил, наконец, место священника в соборе, настоятелем которого был к тому времени Сергий Воскресенский. Здесь они познакомились, подружились и навсегда полюбили друг друга. Александр Сергия — за неиссякаемый ум и широкую душу, Сергий Александра — за его детскую непосредственность и необычайные дарования собеседника, которые позволяли ему быть непревзойденным исповедником и проповедником. Исповедуя или проповедуя, отец Александр всегда бывал лаконичен и точен, находил упоительные образы и великолепные сравнения, так что на исповедь к нему всегда собиралась толпа, а когда он выходил в конце службы, по храму разносилось радостное: «Сегодня батюшка Александр будет проповедь читать!»
Когда Сергий покинул Орехово-Зуево, таланты Александра пошли батюшке во вред — другие священники завидовали тому, как его любит паства, и стали просить строить козни. Долго он терпел, но, в конце концов, не выдержал и отправился к своему другу. Сергий к тому времени уже был в Москве архиепископом, управляющим делами патриархии, а до того побывал на епископстве и в Коломне, и в Бронницах, и в Дмитрове. Отец Александр чистосердечно пожаловался ему на жизнь и незаслуженные гонения от своих же, и тот посодействовал его переводу в Латвию, где открылось место настоятеля храма в селе Тихом, которое официально по-латышски именовалось Текексне. Здесь отец Александр впервые зажил спокойно и безмятежно, обожаемый паствой и не обижаемый властями. Сыновья его были пристроены в Москве и Ленинграде, трое старших тоже стали священниками, младший служил моряком в Севастополе, и можно было теперь насладиться полнотой своего цветущего шестидесятилетнего возраста, когда в мужчине постепенно угасают чадящие страсти и распахивается радость мудрого собеседования с Божьим миром. К этому времени в бороде и власах батюшки Александра стали образовываться благородная и весьма пригожая седина. Матушка Алевтина, более всего любившая читать писателя Николая Лескова и заимствовать из его сочинений разные забавные слова, ласково называла мужа:
