Андрей Кураев - Лекции
Но Православие ничему такому не учит. Православие говорит, что да, наша плоть воскреснет. Но вот вопрос — что значит «плоть»? Видите ли, тело каждого из нас двусоставно: в нём есть (я сейчас буду использовать язык Аристотеля, который близок очень как раз святым отцам) форма и содержание. Вот есть храм. Есть форма этого храма. А материей этого храма являются кирпичи, из которых он сложен. Есть кирпич — у этого кирпича тоже есть своя форма и своя материя: формой является прямоугольничек, а материей — глина, из которой он создан. У этой глины, в свою очередь, тоже есть своя форма и своя материя. И из одних и тех же кирпичей (из одной и той же материи) можно сложить разные формы: можно храм построить, а можно общественный туалет из одних и тех же кирпичей.
Так вот… В моём теле то же самое — есть форма и содержание. Я каждый день потребляю вещества и энергию из внешнего мира. Вот представьте себе (я‑то ладно, обо мне неинтересно говорить): ребёнок, который растёт, у которого организм активно строится. Вот с утра этот ребёнок покушал бутерброд с сыром — означает ли это, что к обеду один его палец будет состоять на какой‑то миллиметр из сыра, а второй — из хлеба? Нет. Значит, вещества, которые он съел, он сначала их расщепит, а потом из них построит себя самого. Значит, материя, которая приходит в нас и уходит, с точки зрения чисто вещественной, в каждом из нас меняется лет за семь полностью — обновляется всё. А одним и тем же остаётся форма, то есть структура тела — то, что можно было бы назвать генной программой. Генно–информационная программа человека: каждая клеточка знает, как строить саму себя. Каждый орган нашего тела знает, как строить самого себя. А потом мы начинаем стареть — и наше тело «забывает» это умение. И наши органы «забывают», как строить самих себя. Наши клеточки забывают, как самих себя строить, как делиться, как обновлять себя. И тело изнашивается и умирает…
Так вот… воскрешение плоти означает, что эта наша форма — если хотите, идея человека (эту форму можно до некоторой степени назвать душой, если хотите), вот моя душа получает возможность вновь строить своё тело. Из той новой материи, которая будет вокруг меня. Этот мир сгорит в огне — от него ничего не останется. Но Христос говорит: Се творю всё новое. Будет новое небо и новая земля. И вот в этом новом мире моей душе будет дана возможность создать себе новое тело… Но это моя же душа. Это форма моего же тела. Но из новых элементов она построит себе новое тело с новыми свойствами, подобными тем, которые были у Христа Воскресшего. И Апостол Павел это выражает так: «Сеется тело душевное». (А в греческом тексте там «психикос» стоит, а в древне–латинском переводе Нового Завета там «corpus animalis» стоит — это вполне справедливый перевод: «тело животное» (animalis)). «Сеется тело животное. Восстаёт тело духовное», — пишет Апостол Павел. Значит, зерно бросается в землю, но всходит оно уже не в качестве зерна просто, а чем‑то другим. Но вот что важно: при этом некая идентичность этого жизненного процесса сохраняется. Это всё‑таки не перевоплощение в другое тело, а форма именно этого моего тела получает возможность вновь облечься материей, облечься содержанием в том новом мире, который создаст для нас Господь.
Именно потому, что это будет тело нового мира, тело духовное, поэтому окажется, что, с одной стороны, это тело не будет преградой для того, чтобы созерцать Творца, но, с другой стороны, это тело будет не подвержено уничтожению. И это означает, что и боль, которое будет испытывать это тело, если оно воскреснет в поругании, и боль эта тоже будет такая, которую это тело не уничтожит до конца. Поэтому будет возможно то, что Христос называл мука вечная… Не временная, а именно вечная.
Последнее, что осталось сказать, что же такое жизнь вечная в Боге и смерть вечная вне Него? О первом говорить легко. Святой Григорий Богослов это выразил одной фразой: «Жизнь вечную я полагаю в созерцании Бога. И в этом одном я и полагаю райское веселье». Это нельзя, очевидно, объяснить словами. Но человек, который понимал на своём опыте, что такое прикосновение благодати, он поймёт, что другого человеку действительно тогда не нужно будет.
А что касается вечных мук, то здесь есть некоторая сложность. Одна из этих сложностей чисто техническая. Святые отцы не писали учебников по богословию. Каждая книга каждого святого отца написана по конкретному поводу. Святые отцы — это учителя Церкви первого тысячелетия, прежде всего. И только есть одна книга, дошедшая к нам от первого тысячелетия, которая является суммой богословия, энциклопедией богословских знаний всех. Это книга преподобного Иоанна Домаскина — точное изложение православной веры. А знаете, что интересно в этой книге? Её оглавление. Если вы посмотрите, то увидите, что в этой книге есть глава под названием «Рай», но нет главы под названием «Ад». Я специально собирал у древних святых отцов рассуждения об аде. Конечно, самое известные из них, это Слово преподобного Исаака Сирина в VII веке. «Никому не дозволена мысль, что грешники, находящиеся в аду, лишены Божьей любви. Но эта любовь жжёт их». И дальше он поясняет так: «Ад, по моему рассуждению, есть невозможность больше любить»…
Эти рассуждения преподобного Исаака Сирина потом отозвались в рассуждениях старца Зосимы у Достоевского, который точно так же, почти теми словами, рассуждает об аде. Григорий Богослов тоже говорит: «Мучения — в совести». Максим Исповедник, Иоанн Домаскин — это наиболее глубокие умы православных отцов, они не увлекались идеей каких‑нибудь там клещей, пыток, котлов со смолой и так далее. В Православии не было своего Данте, который бы нарисовал такие картины. Надо различать: есть педагогические образы (скажем, на очень поздних фресках и иконах, начиная с XVI века) и богословие. И в богословии древними отцами понимается, что ад — прежде всего, это мука совести… В нашем веке уже отец Сергий Булгаков об этом сказал так: «Душа будет вечно смотреться в череду дней бездумно загубленных ею».
Невозможно ничего изменить — человек поставил себя вне Бога. С Богом он жить не научился. Он не научился той радости, которую Бог хотел нам дать… Понимаете, Бог человеку хочет дать и может дать только одно — Самого Себя. Если человек не испытал этой духовной жажды и не испытал радости от соприкосновения с Богом при жизни, он не научился радоваться здесь — ему это не будет в радость и там. Представьте себе, если вас приговорили к жуткой казни: вас заперли бы на месяц в консерватории. Если у вас перед этим воспитан музыкальный вкус, то вы будете очень даже рады, что в течение месяца вам можно слушать замечательных мастеров. Но если вы воспитаны только на хард–роке, в таком случае вас ждёт очень тяжёлый месяц, потому что это не тот хлеб, которым вы кормили свою душу. А беда в том, что вся чернуха будет сожжена, она исчезнет — и останется только Бог… И Бог говорит: Вот Я. Прими Меня. Разреши Мне быть в тебе.
А Ему отвечают: «Да мне бы пол–литра». Ну не даст нам Господь пол–литра. И вот будет душа, бедная, тосковать: «что ж Ты меня всё мистикой кормишь?»
…Исходя из того, что я уже сказал о православном понимании воскрешения, я сразу отвечу на вопрос о кремации. Дело в том, что христиане с глубочайшей древности почитали мощи святых. Не верьте протестантам, которые утверждают, что это позднее языческое изобретение — ничего подобного. Откройте, скажем, мученические акты Поликарпа Смиромского — это ученик Апостола Иоанна. И его житие было описано сразу после его смерти, все учёные признают, что это текст II века. И там сразу говорится о том, что как только его убили, христиане бросились к костру, на котором сожгли его, чтобы хотя бы частицу мощей его взять и отнести к себе, благоговейно у себя хранить. Вопрос о почитании мощей — особый, я сейчас касаться его не буду. Так вот, язычники знали, что христиане ожидают воскрешение тела. Язычники знали, что христиане поэтому и ведут себя мужественно, что верят в воскрешение своё. И поэтому, чтобы лишить христиан надежды, они полагали, что надо сжечь тело: «Да, конечно, если вы думаете, что вас похоронят в склепе, а потом придёт ваш Христос, и вы воскреснете, мы понимаем — вы будете мужественны. А мы хитрее сделаем: мы вас сожжём, а пепел развеем. Вот и посмотрим, воскресит вас Христос или нет». Но ответ христиан был: «Мы не боимся ущерба ни при каком способе погребения. Мы надеемся не на то, что наше тело воскреснет, а надеемся на то, что Христос нас воскресит. Мы считаем, что человек не испытывает никакого вреда в зависимости от образа погребения, но придерживаемся более благородного и древнего обычая — предание тела земле».
Итак, с точки зрения православной церкви, кремация, с одной стороны, безвредна, а, с другой стороны, страшно разрушительна. Она безвредна для человека, которого хоронят. Если его отпели по православному обычаю, если его помянули, о нём молятся, если он умер, в конце концов, исповедавшись и причастившись, а его сожгли, мы не будем сомневаться в том, что Господь примет его душу и потом восставит его тело вне зависимости от того, похоронили ли его на кладбище или сожгли в крематории. Но обряд кремации страшно разрушителен для живых людей, для тех, кто провожает усопшего. Потому что он страшное воздействие оказывает… Во–первых, он лишает возможности просто по–человечески прийти на могилку. Понимаете, вот когда человека хоронят в земле, здесь понятный образ, благородный и высокий: зерно, которое бросается в землю. Это зерно брошено, и мы верим, что настанет весна для наших тел и для наших душ — и мы восстанем из этой земли. Это действительно древнейшая религиозная традиция и очень глубокий религиозный символ. А, когда человека бросают в огненную печь, — это тоже символ. Но символ‑то чисто негативный: символ вечного огня. Конечно, это очень неприятно. Мы знаем, что это ранит душу людей. И поэтому Церковь выступает против кремации: не из мистических соображений, что это душе усопшего повредит, а просто видно, что это причиняет боль живым. Поэтому и при контактах со светскими властями православная церковь всегда настаивает на том, чтобы меньше было крематориев, а больше отводилось земли под кладбища, чтобы кладбища эти по возможности передавались церкви, чтобы были отдельные православные кладбища, чтобы православные храмы там стояли, чтобы там служба постоянная совершалась, чтобы священники провожали в последний путь…
