Владислав Маевский - Афон и его судьба
– Чемоданчик-то нужно просушить, – слышал я, засыпая, хлопотливое указание отца Досифея, разбиравшегося в моем злосчастном багаже. – Только трудно будет со всеми этими вещами. Все прокисло: бумажник и записная книжка, тетрадки и листки. И чернила-то смылись…
Но грустные сообщения о печальной участи, постигшей дорогие мне дорожные заметки, долетали до меня как из другого мира. Ночью я несколько раз просыпался, не выходя окончательно из лихорадочного полузабытья, как в тумане менял белье, обливаясь испариной, и с тревогой ощущал зловещую боль в боку. И не было бы ничего удивительного, если бы я заболел воспалением легких после всего пережитого во время путешествия по горам и лесам в ненастное время и… в летнем костюмчике. И все же я избежал этого. Заботливые иноки гостеприимной русской келлии были настоящими слугами Божьими в тяжелые часы борьбы моего тела с болезнью.
Над моей койкой в течение всей ночи наклонялась то одна, то другая темная фигура, прислушивавшаяся к моему дыханию, то помогавшая мне стаскивать рубашку, промокшую от испарины, то подносившая мне к устам кружечку с холодным чаем и лимоном. Утром же я снова был подвергнут растиранию, но мои заботливые «врачи» не разрешили мне подняться с ложа. И я покинул его только избегнув опасности на четвертый день. Я не заболел воспалением легких только по милости Божьей и заботами Крестовской братии, благодарную память о которой сохраняю поднесь.
* * *Я люблю все русские пустынные келлии на Святой Горе и чувствовал себя в каждой из них – среди простых и неискушенных насельников – как среди давних, испытанных и верных друзей. И принимают келлиоты своих гостей с каким-то особым радушием, искренней простотой и трогательной заботливостью. Поэтому я чувствовал себя среди них всегда как-то особенно радостно, покойно и родственно просто. Так хорошо мне было всегда во всех русских келлиях. Но все же должен при этом признать, что особенная радость и покой наполняли мою душу, когда я находился в келлии Воздвижения Креста, где живописная природа и чарующие виды сливаются с исключительно симпатичным характером и укладом жизни ее насельников.
А виды отсюда открываются поистине восхитительные! Глянешь направо – чудный вид на вершину Афона и зеленеющий простор окрестностей, где среди лесов и полей виднеются келлийки с виноградниками и фруктовыми садами. Посмотришь налево – по склонам, утопая в зелени, разбросались многочисленные обители; дальше – Карея, и блестят величественные купола нашего Свято-Андреевского скита. А прямо – широчайший вид на лазурное море с затуманенной далью и узкой полоской Дарданелл.
Эти виды ласкают и развлекают очарованный взор, навевая молитвенный покой.
Келлиоты, каливиты и сиромахи
Когда на Святой Горе совершалось пострижение, то большинство перешедших эту грань «удостоившихся» впоследствии довольно легко свыкалось со своим суровым положением иноческого безволия и полнейшей покорности церковной власти: «Воля твоего игумена и духовника должна быть твоею волею», – так говорили старцы, наставлявшие будущих иноков. Но случалось, что иной постриженец оказывался не подходящим для несения «креста безволия», несмотря на искреннее стремление к подобному подвигу.
Такими «неудачниками» являлись обыкновенно пожилые постриженцы, долгое время обитавшие в миру и привыкшие к полной самостоятельности. И, несмотря на глубокую веру и стремление к молитве, таким людям все же бывало трудно свыкнуться со строгими правилами монастырского устава. Обыкновенно такой монах, с благословения настоятеля и своего духовника, покидал киновию-общежитие и уходил в «неведомую даль» по зеленым просторам Афона, отыскивая себе место, где ему было бы удобнее спасаться в частичном или полном пустынническом уединении.
Лучше устраивались те, у кого имелись кое-какие сбережения. Но чаще случалось, что такой искатель уединенной монашеской жизни, заарендовывал старенькую и заброшенную келлийную усадебку, в которой и селился. Вполне естественно, что – несмотря на искреннее желание такого хозяина самолично трудиться на своем участке – одних рабочих рук самого хозяина не хватало. И тогда он приглашал на свой участок несколько бедняков-монахов, тоже стремящихся к созерцательной жизни вне оград общежительных монастырей. Вскоре новый келлиот начинал жизнь в своей келлии своеобразной жизнью афонского хозяина, не переставая, однако, быть в то же время и примерным иноком, преследующим одну главную цель: спасение своей души и неустанную молитву по всем правилам святогорского устава. А приглашенные в келлию братья поступали в подчинение своему старцу, пользуясь попечением и заботами его. Следует отметить, что, несмотря на такой самостоятельный характер возникновения подобных келлий, в их обиход автоматически проникал обязательный для всех обитателей Афона древний устав, который строго регулировал жизнь и отношения монахов-насельников. И благодаря этому хозяин келлии становился старшим над всеми собратьями иноками. При этом он именовался «старцем» и «учителем», хотя иногда бывал моложе своих собратьев и учеников. Но общему делу и полному согласию такое положение ничуть не мешало: старец и ученики всегда с охотой и рвением относились к работе, преследуя в то же время цели общего спасения и совместной молитвы.
Каждый из старцев-хозяев, приступая к деятельности на приобретенном или заарендованном земельном участке, тотчас же снабжался монастырем, от которого получал участок, особой грамотой (омология). В ней обозначались права владения старцем полученной землей или келлией. При этом в омологии означались также и имена иноков-наследников, в руки коих должна перейти келлия после смерти старца. И таких наследников в омологии упоминалось двое – первый и второй.
В довоенные времена встречались русские старцы-келлиоты, имевшие больше 120 человек братии в благоустроенных келлиях. И какой порядок был у них в хозяйстве, как согласно работали они со своими старцами для процветания обители!.. Теперь, к сожалению, таких многолюдных русских келлий уже нет на Святой Горе: тяжесть пореволюционных лет главным образом коснулась именно их. И самое большее, что имеется теперь в больших келлиях – это 8–10 человек немощных старцев.
Но есть ряд святогорских насельников, которых толкают на выход из общежительных обителей настроения, совсем не схожие с настроениями вышеописанных иноков, которые просто трудно сживались со строгостью устава больших монастырей. Это – отшельники духовного порядка, значительно высшего; отшельники, ищущие полного уединения для более глубокого молитвенного общения с Богом, которого только и желали иметь своим незримым и постоянным руководителем. И, исповедуя такие убеждения, люди эти уходили в свои пустынные становища, отыскиваемые не без труда. Дело в том, что эта категория искателей уединения являлась в большинстве настоящими бедняками, не способными на приобретение для себя даже самых необходимых вещей. Но желание уединиться и вести пустынническую жизнь по образцу древних отшельников заставляло преодолевать все препятствия.
Приспособив кое-как для своего примитивного жилья какое-либо помещение, уединившийся обитатель начинал вести образ жизни затворника, не зная никаких помощников, собратьев, сожителей и питаясь только сухарями, получаемыми из милости от ближайшего монастыря. Иногда у такого старца-отшельника находили приют и один-два ученика, тоже искавших уединения, созерцательной жизни и отшельнического подвига. Случалось, что такой подвижник забирался и в более отдаленные и глухие места Святой Горы и там устраивал себе собственными руками каливку, которая обычно была мала и убога. Но такой пустынник и не заботился вовсе об удобстве и размерах своего помещения. Было бы только укрытие от дождя и непогоды и – что самое существенное – чтобы оно находилось как можно дальше от другого жилья, людей и их голосов, мало способствующих делу спасения души и богомыслия.
Удалившись, таким образом, от мира, подобный афонский отшельник обычно в него уже более и не возвращался. Все это люди – исключительно большого характера, твердой воли и неугасимой, безграничной веры в правоту своего дела. И лишь изредка, преимущественно по праздникам, эти отшельники отправлялись в ближайший монастырь или храм келлийной обители для того, чтобы приобщиться Святых Таин и взять сухарей. Но долго там они не задерживались, избегая разговоров с монастырскими иноками, хотя вовсе не отличались мрачностью настроения и угрюмостью. Наоборот!.. Но многие из них считали даже излишним развлечением частые путешествия в монастыри для присутствия на общих церковных богослужениях. «Сходишь в обитель на единый день, а дух и мысли взволновываются на месяц…»
Рассуждая так и стремясь к неотлучному пребыванию на местах своего уединения, сторонники таких стремлений в прежние годы находили и соответствующий выход из положения. Часто они располагали свои каливки недалеко одна от другой, в виде разбросанного селения по диким горным уступам. А посередине последнего устраивали особую площадку, на которой общими усилиями воздвигали свою собственную соборную церковь. Тотчас же находился в среде пустынников священнослужитель, которому и поручалось совершение всех служб. Тогда опять получалось нечто похожее на монастырь с разбросанными самостоятельными каливками и со всеми особенностями иноческой жизни, без которых пустынникам трудно было бы придерживаться порядка при пользовании своей церковью. И нельзя уже было обходиться без особого старшего (дикея), являвшегося лицом выборным из своей же среды, на обязанности которого лежала бы забота о чистоте и благолепии соборного храма и благочиния церковных служб. А впоследствии такой дикей начинал также ведать и общими хозяйственными делами всех братьев-пустынников своей общины, заботился об их скромном продовольствии и т. д.
