Грэм Грин - Путешествия без карты
Во время ленча мне ничего не было сказано. Почетным гостем был швейцарский представитель Красного Креста, пытавшийся наладить обмен пленными. Я сидел рядом с Тамом, главой вьетнамской полиции, имевшим репутацию человека жестокого, — враги лишили его жены, сына и пальца на руке. Когда ленч подошел к концу (в первый раз я видел, чтобы де Латр молчал у себя за столом), генерал подошел ко мне со словами:"Oh, le pauvre Graham Greene" 1. К сожалению, он не может говорить сейчас, лучше мне прийти вечером на коктейль и остаться к обеду. Я вернулся домой ни с чем.
1 «О, бедный Грэм Грин» (фр.).
Коктейли пили долго- де Латр прощался с Ханоем. Злые языки утверждали, что он уезжает навсегда и что недавняя пустая победа под Хаобинем была его подарком самому себе, за который дорого заплатили другие. Наконец все ушли, кроме генералов и полковников, оставшихся обедать. Запел солдатский хор. Генерал де Латр сидел на диване, держа за руку жену. Если бы я знал, что он умирает, то, возможно, вновь, как в прошлом году, увидел бы в нем героя. Но теперь он был в моих глазах всего лишь генералом, чьи речи слишком длинны, чей магнетизм улетучился, чьи полковники недовольны. Когда глядишь на умирающее пламя, кажется, что оно всегда было только дымом.
В десять часов пение прекратилось, и генерал повернулся ко мне.
Итак, Грэм Грин, почему вы здесь? — он плохо знал английский и, сам того не подозревая, говорил резко и хвастливо. Я уже говорил вам: пишу статью для «Лайфа», — ответил я.
Я знаю, начал он, а генералы с двумя звездами на погонах (Линарес, Салан и Коньи), сидя на кончиках стульев, делали вид, что не слушают, — что вы работаете в британской разведке.
Я засмеялся.
— Я знаю, что вы служили на разведку в войну. Три года.
Я объяснил генералу, что, отбывая воинскую повинность, мы не выбирали себе место службы, но и не обязаны были оставаться там после войны.
— Я знаю, что из британской разведки никто не уходит.
— Возможно, так обстоит дело в Deuxieme Bureau 1, но не у нас, — ответил я. Слуга объявил, что обед подан.
1 Втором отделе (фр.).
Я сидел рядом с генералом, и мы вели учтивую, светскую беседу. Мадам де Латр смотрела на меня с упреком — я нарушил покой любимого ею больного человека накануне его отъезда из Ханоя, который был свидетелем его триумфа и поражения. И хотя я не подозревал, насколько он болен, я чувствовал себя негодяем. Он заслуживал лучшего общества.
Когда мы встали из‑за стола, я спросил, могу ли поговорить с ним наедине. Он велел мне дождаться, пока уйдут остальные, и в половине второго ночи меня пригласили к нему в кабинет. Мадам де Латр простилась со мной холодно — у ее мужа хватало хлопот и без меня.
Во время обеда я мысленно составил подробный отчет о своей работе, включавший даже сумму, которую «Лайф» обещал заплатить мне за статью. Выслушав меня, генерал несколько высокопарно (иначе он не мог) выразил свое удовлетворение: «Я сказал Surete: «Грэм Грин -мой друг. Я не верю тому, что вы о нем говорите». Потом они снова приходят и говорят, что вы были там и там, и я снова говорю, что не верю. Грэм Грин — мой друг. Они приходят опять…» Тепло пожав мне руку, он сказал, как он рад, что все прояснилось, но на следующий день у него вновь появились основания для подозрений. Я получил еще одну двусмысленную телеграмму: «Ваш друг приезжает в четверг. Дороти инструктирует Филипп».
В последнем предложении речь шла о моем друге Дороти Глоувер, иллюстраторе моих книг для детей, которая решила перейти в католичество, а Филипп был отцом Филиппом Караманом, известным лондонским священником–иезуитом, но Surete, конечно, интерпретировала сообщение по–своему. «Я знал, что он шпион, — сказал де Латр своему офицеру перед тем, как сесть в самолет, — кто сюда поедет ради четырехсот долларов?» Плохое знание английского вновь подвело его он потерял ноль.
Книга "Voila, Monsieur Dupont "так и не была написана: когда я после ночи, проведенной с полковником Лероем, вел машину обратно в Сайгон, пробил час «Тихого американца». Годом раньше, для того чтобы совершить поездку по его водному королевству, нам понадобился военный корабль, а по берегам стояли готовые к бою пушки. Теперь же, когда стемнело, мы тихо заскользили вниз по течению на барже, оснащенной не пушками, а граммофонами, под звуки которых танцевали девушки. Лерой выкопал в Бентре озеро и поставил в нем копию одной из ханойских пагод. Ночь разрывали странные крики, доносившиеся из зоопарка, который Лерой устроил для своих подданных. Мы ужинали на берегу озера, полковник лил девушкам в горло коньяк, чтобы подхлестнуть веселье, и в мою честь заводил на граммофоне пластинку с мелодией Гарри Лайма из «Третьего человека».
Ночевал я в одной комнате с американцем из миссии экономической помощи, сотрудников которой французы, не без оснований, считали агентами ЦРУ. Мой сосед ничем не походил на Пайла, тихого американца из моего романа, — он был более образован и менее наивен, но всю дорогу до Сайгона он твердил о необходимости найти во Вьетнаме «третью силу». Никогда еще я не подходил столь близко к великой американской мечте, которая потом так запутала все и на Востоке, и в Алжире.
Единственным реальным лидером «третьей силы» был генерал–самозванец Тхе. Во время моей первой поездки к каодаистам он был полковником в армии каодаистского папы, насчитывавшей двадцать тысяч человек, которые теоретически сражались на стороне французов. Они сами производили боевое снаряжение на заводе, расположенном возле Священного озера в Тайнине, дополняя стрелковое оружие, которое им удавалось выжать из французов, минометами, сделанными из выхлопных труб старых автомобилей. Они были изобретательны, и трудно было не заподозрить именно их в изобретении велосипедных бомб, которые начали взрываться через год в Сайгоне. Бомба вкладывалась в пластмассовый контейнер, изготовленный в форме велосипедного насоса, и велосипеды оставляли в парках, около министерств, у стен домов… В Сайгоне велосипед не бросается в глаза; как и Копенгаген, это город велосипедов.
В промежутке между двумя моими поездками генерал Тхе (он повысил себя в звании) дезертировал из каодаистской армии и увлек за собой несколько сот человек, засевших теперь на Святой горе неподалеку от Тайниня. Он объявил войну и французам, и коммунистам. Когда впоследствии «Нью–Йоркер» поместил статью о «Тихом американце», рецензент порицал меня за то, что я обвинил своих «лучших друзей» (американцев) в убийстве: я возлагал на них ответственность за страшный взрыв — гораздо сильнее, чем взрыв банальной велосипедной бомбы, — на центральной площади Сайгона, в результате которого погибло множество людей. Но о чем говорят факты (их рецензент, естественно, не знал)? Фотограф «Лайфа» находился в момент взрыва в такой выгодной для съемки точке, что сумел сделать ошеломляющий, жуткий снимок, на котором тело велорикши еще стоит вертикально, в то время как ноги ему уже оторвало. Фотография появилась в американском пропагандистском журнале, печатавшемся в Маниле, с подписью «Это сделал Хо Ши Мин», хотя генерал Тхе поспешил с гордостью сообщить, что это была его бомба. Кто поставлял материалы бандиту, который воевал с французами, каодаистами и коммунистами?
Случаев, подтверждавших связь американских спецслужб с генералом Тхе, было немало. Француз, хозяин каучуковой плантации, обнаружил на дороге, ведущей к Святой горе, джип с трупами двух американок, якобы убитых вьетминьцами, — но что они делали на плантации? Американское посольство поспешило забрать тела, и больше об этом происшествии мы ничего не узнали. В газетах о нем не было ни слова. На мосту в Дакоу (где в моем романе гибнет Пайл) поздно вечером был задержан американский консул, в машине которого нашли пластиковые бомбы. Это происшествие тоже замяли из дипломатических соображений.
Итак, сюжет «Тихого американца» пришел мне в голову во время разговора о «третьей силе» на пути в Сайгон через дельту, а вслед за ним появились и герои. Все они, кроме одного, выдуманы мною. Исключение составлял американский корреспондент Грейнджер. Пресс–конференция в Ханое, в которой он участвует, почти дословно переписана из моего тогдашнего дневника.
Мне кажется, что в «Тихом американце» больше прямого reportage, чем в какой‑либо другой моей книге. Я захотел использовать в ней приемы, которые опробовал в «Конце романа»: повествование от первого лица и временной сдвиг, а выбор на роль «я» журналиста, на мой взгляд, оправдывал использование reportage. Пресс–конференция — не единственный пример документального описания событий. Я был в пикирующем бомбардировщике, совершавшем налет на вьетминьские посты (летчик нарушил приказ генерала де Латра, взяв меня с собой). Я был с десантным патрулем Иностранного легиона неподалеку от Фатдьема. Я до сих пор отчетливо вижу мертвого ребенка, лежавшего во рву рядом с мертвой матерью. Их опрятные раны врезались мне в память сильнее, чем горы трупов в окрестных каналах.
