Ольга Иженякова - Записки дивеевской послушницы
Ноги гудели. Васильич поморщился.
— Ну, давай, по маленькой за тебя, чтоб не болел, что ли, — налил сосед.
— Да иди ты…
Васильич опрокинул в себя стакан, взял кусок огурца, занюхал и произнес:
— На покос завтра нельзя, а днями жарище, вон какая, хоть бы еще недельку дождя не было, чтобы сено успело высохнуть, сколько там останется за вычетом завтрашнего? Ни дать ни взять, змеиный день.
Каждый год, на седьмой день после Ивана Купала, из земных недр выползает матка-змея. Она не большая, с гребнем, как у петуха, на голове, начинает пронзительно свистеть и звать к себе змей всех пород. Они сползаются на свист и что-то говорят промеж собой. Но дело не в этом, не в их политике. Считается, что с самых-самых древних времен змеиное племя хочет договориться с человеческим, чтобы, значит, не враждовать. Другое дело, что ни люди, ни змеи язык друг дружки не понимают. А в этот день все змеи стремятся показаться человеку на глаза, чтобы напомнить о себе. Васильич в это не верил, но однажды отец его повел в луг в этот день, и они за раз штук пять гадов разных мастей увидели. Одного Васильич тут же убил, за что через три дня был укушен «огневкой», с тех самых пор он змеиный день проводит дома и матерится, матерится нещадно, потому что по всем меркам должен быть сенокос. Не зря ведь говорили в старину: «Летний день год кормит». А какой год, когда весь день насмарку вылетает? Быстрее бы прошло завтра…
Домой Васильич пришел за полночь, старуха с дочерью о чем-то шушукались на кухне, внучка спала. Вася строгал удочку.
— Ты чего это, — буркнул Васильич, — на рыбалку, что ли, собрался?
— Да, утром Витька за мной зайдет…
— Никуда! Дома сиди…
Васильич силился еще что-то сказать, но упал на кровать и захрапел. Ему снилось, что матка-змея приползла к порогу и просит выдать ей внука. Васильич мотает головой, а она снова повторяет просьбу, тогда Васильич берет вилы и идет на нее. Тут со всех сторон сползаются гады и окружают их дом.
Дед просыпается в холодном поту и просит пить.
— Сейчас, сейчас, — суетится жена.
— А Вася где?
— С Витькой Мокровым на рыбалку ушел еще с утра. Сейчас должен вернуться.
— Ах он… — тут Васильич высказал, что думает о внуке, в самом непристойном виде, заодно и жене досталось, что, дура, отпустила ребенка в такой день, а на законное возражение, что Вася не ребенок, ему уже семнадцатый год, услышала, как обычно:
— Да пошла ты…
По правде сказать, дед свою старуху любил. Берег ее. Из-за этой любви у нее трудовой стаж был мизерный, она все больше по хозяйству крутилась, соседки завидовали. Дед вообще с недоверием относился к женским профессиям, признавая за дражайшей половиной лишь право на домоводство. Жене стаж сделал по блату, но, видимо, перестарался, как обычно, и в итоге супруга ни с сего ни с того стала зваться ветераном труда.
Васильич места себе не находил, дело шло к полудню, а внука все еще дома не было.
Ко всему добавилась законная головная боль — после вчерашнего. Что хуже всего, дочь его страхов не разделяла, сказала, мол, не время сейчас жить предрассудками. Дед грубо оборвал ее и послал в привычное место. Та не заметила, дед тоже.
— Хоть бы дождь пошел, что ли, чтобы этот паразит домой вернулся…
Дед глянул на небо: ни облачка. Поджав нижнюю губу, он долго смотрел вдаль, потом решил зайти в дроварню, вздремнуть. Через аккуратно вырезанный фигурный проем Васильич смотрел на небо и вспоминал, как когда-то в молодости его родная сестра Соня пошла в лес за грибами, там что-то ее укусило, она не придала этому значения и пошла вечером на танцы. А утром… а утром ее уже в живых не было. Собаки выли до холода в костях, старухи шептались, что, мол, порчу навели. Дед смачно сплюнул, вышел на улицу — внук еще не вернулся. Новый поток брани предназначался всем: старухе, дочери, зятю, маленькой внучке, правда последняя не осталась в долгу. Дашенька поморщилась и сказала кукле:
— Смотри, Яночка, какой плохой у нас дед, он все ругается и ругается. Баба Таня говорила, что плохие слова — это речевая гниль. И она будет изнутри деда червячком подтачивать. Поэтому у деда и болят ноги.
Васильич замолчал, он вспомнил, что сегодня за весь день еще ни разу его ноги не болели; стало быть, решил он, все же будет дождь. В такую погоду организм себя хорошо чувствует, зато накануне…
Дед снова отправился в дроварню, его взгляд наткнулся на недопитую бутылку. Рука потянулась к стакану, валявшемуся рядом.
— Ну, за хорошее, что ли.
Не успел он в себя стакан опрокинуть, как ударил гром и быстро-быстро засеменил мелкий дождик, двор враз изменил цвет. Повеяло холодком. «Клев сейчас будет, само то, — рассуждал Васильич сам с собой, — лещи обычно по такой погоде так и идут». Он осекся. Вспомнил про внука. Выходит, знал, шельмец, что рыба будет. Ах, пропади все пропадом… Васильич снова потянулся к стакану. Вспомнилось, как в этот день они с братьями собирались и пили в родительском доме, мать шанежки пекла, окрошку в двухведерной кастрюле делала. В доме слышались шутки, смех. Маленькие детишки бегали по двору, в курятнике в жмурки играли. Дед тяжело вздохнул. Дождь между тем усиливался. Дед задремал. Он не помнил, сколько проспал, разбудил его окрик Васьки.
— Дедуль, ты чего дрыхнешь? Я, не поверишь, вот такую щуку поймал…
— Ах, ты…
Дед разразился бурными ругательствами в адрес внука. Он кричал, кричал, вспомнил всех родных и близких, свою, может быть, не самую удавшуюся жизнь. И невдомек ему было, что внук не только внешностью в него пошел. Васильич не знал, что через год внук удачно сдаст ЕГЭ, будь оно неладное, поступит на бюджетное место в институт, переведется на заочный, приедет в родную деревню, женится на Насте. Дед даст поповской дочери зарок не материться — и не будет, в самом деле, потому что вот-вот должны появиться правнуки, и, наверное, их будет много. Внук с семьей поселится на втором этаже, как и когда-то мечталось деду, заведет большое фермерское хозяйство. От Васильича будущее, безусловно, было скрыто, но он каким-то шестым чувством его «проинтуичил», потому и сказал Васе:
— Ты это… под дождем не стой. Чего простужаться зазря… иди домой.
Прогресс ценой жизни
Его история начиналась в 1833 году, тогда крепостные отец и сын Черепановы создали первый в России паровоз и построили рельсовую дорогу от фабрики до рудника, за что и получили вольную. Но изобретения Черепановых тогда не нашли широкого применения, для топлива нужен был лес, а в тех краях он ценился.
Люди стали жаловаться губернским властям на «черепановскую» вырубку — и «чугунку» закрыли, и даже засыпали. Корни нынешнего сталелитейного производства — это мастерские, а затем и знаменитые заводы Демидовых. Еще до революции уральские мастера выпускали под маркой «Старый соболь» металл, славившийся особой прочностью. В революцию предприятие национализировали. И встал вопрос: что делать с рабочими поселками, окружавшими его, как муравейники. 20 августа 1919 года вышло уникальное постановление Екатеринбургского военно-революционного комитета, которым предписывалось: «Нижнетагильский завод преобразовать в город Нижний Тагил». С этого времени на Урал вернулось рабство: все жители обязаны стали быть обслуживающим персоналом завода. И жаловаться было некому — не царские времена…
Появился рабочий город. А немного позже нарком промышленности Серго Орджоникидзе поставил задачу — развернуть строительство Нижнетагильского вагонного завода. Для того чтобы задать дух соревнования, появилась заводская многотиражка «Вагоногигант». И сразу в первом номере призыв: «На ударной стройке — работать по-ударному!». Примечательна судьба ее первого редактора Семена Хайкина: вскоре он стал спецкором УралТАСС и геройски погиб на войне. Он с «лейкой и блокнотом» находился на передовой… А на страницах многотиражки печатались материалы о темпах строительства, о субботниках и пятилетках. Корреспонденты мастерски высмеивали нерадивых и лентяев под рубрикой «Беседы бетонщика Мишки о вагоностроевских делишках». В войну завод выпускал танки.
Под бдительным присмотром государства завод расширялся, строились новые цеха. И все это делалось руками тысяч спецпереселенцев. Архивные документы свидетельствуют о колониальных обычаях.
Я держу в руках справку, выданную работнице Наталье Леонтьевне Слинько: «За ударный труд и активное участие в общественной жизни Дзержинского района Н.Л. Слинько возвращены избирательные и гражданские права». А в примечании сказано, что «возвращение гражданских прав не дает права выезда с территории ссылки». То есть ударно трудиться и голосовать можно, а выезжать из города нельзя.
Самый первый грузовой вагон сошел с заводского конвейера в далеком 1936 году. Но это начало нельзя было назвать удачным. Краеведы раскопали историю и оставили о ней записи: «Как у большинства хозяек получается первый блин комом, так и производство тяжелых железнодорожных вагонов вскоре пришлось прекратить из-за нарушений технологического процесса, что приводило к перекосу рам еще на этапе сборки». А ведь согласно планам Уралвагонзавод должен был стать самым передовым предприятием отечественного вагоностроения. На него возлагалась едва ли не основная роль в обновлении грузового подвижного состава всего Советского Союза. Причину неудачи с первыми вагонами объяснили «вредительством». Тех, кто имел отношение к их выпуску, начиная с главного инженера, конструктора и кончая простыми рабочими, просто расстреляли. Кстати, приговор приводили в исполнение неподалеку от завода. А после — всех в общую могилу, чтобы не сохранилось даже имен.
