Фридрих Риттельмайер - Медитация. Двенадцать писем о самовоспитании
Следы распада мы замечаем и в собственном теле. Быть может, мы даже знаем место, где угнездилась смерть и откуда однажды она обрушится на нас и уничтожит. Давайте же рассмотрим все это с великим спокойствием. С таким спокойствием Ф. Шлейермахер[8] в конце «Монологов» обращается к первым сединам на своей голове, а И. Г. Фихте[9] в «О назначении ученого» говорит об уничтожении последней солнечной пылинки своего тела.
Все это не пессимистические рефлексии, не сентиментальное самодовольство и не аскетические душевные муки, а естественная подготовка к мощному переживанию воскресения. Перед сном или после пробуждения можно для душевной тренировки задавать себе вопрос: что, собственно, останется от тебя, когда ты расстанешься с телом? Однако же тело должно быть в этот миг совершенно спокойным, как бы неощутимым. И внешний мир должен пребывать в полном безмолвии, не вторгаясь в наше сознание. Все мысли и чувства, приходящие в дух из телесной жизни, должны отступить. Иному человеку будет в такой ситуации трудно вообще что‑либо уловить и удержать. Можно посоветовать ему создать себе из всего этого представление, что пробудиться после смерти в неком духовном мире отнюдь не просто и что придется преодолевать трудности, тем большие, чем материальнее человек жил, хотя по совлечении тела ему окажут помощь. Если человек, пытающийся познать себя, поначалу не в состоянии, отвлекаясь от тела, уловить почти ничего либо только нечто совсем слабое и разреженное, пусть он тогда подумает о Христе и с особенною силой испытает, как наполняется изнутри щедрой сияющей жизнью, — жизнью, которая прежде всего обладает свойством духовной прочности, постоянства, поддержки. Так человек приблизится к тому, чтобы лично пережить толику воскресения через Христа.
Изведать на собственном опыте, как Христос вдыхает жизнь в мертвые кости, как благодаря Ему человек получает дар новой жизни, — знание мощное и в высшей степени убедительное.
Теперь человек понимает: подлинная святость повседневной жизни в том, что он во всем принадлежит Христу, раздувающему в нем огонь высшей жизни! То, что он пережил в увенчании терновым венцом и на другой, более доступной человеку ступени, он переживает здесь в сверхчеловеческом мировом величии. В Евангелии от Иоанна о «Слове» Христа часто говорится, что оно воскрешает человека, дарует ему жизнь вечную (например, гл. 6). Теперь мы переживаем это так, будто Сам Христос есть изреченное Богом животворящее Слово, благодаря которому мы еще раз сотворены из смерти. Именно так это и можно пережить — будто мы сами совершенно мертвы, а из глубочайших, незримых бездн мира, где обитает божественный Отец, произносится Слово жизни Христовой, и мы воскресаем в Нем к новой, истинной жизни. Всю мудрость и святость, которая отныне поведет нас по жизни, мы черпаем из этого живого Христа. В таинстве человекоосвящения говорится, что мы исповедуем явленное Христом в откровении и что Он избавляет нас от власти врага рода человеческого!
Если Слово жизни Христовой еще не настолько окрепло в нас, чтобы вызвать такое воскресение, которое, конечно же, лишь тусклый отблеск настоящего воскресения, то величайшей помощью станет для нас образ — не какая‑либо из существующих ныне картин, но живой образ Воскресшего, данный в Библии.
Трижды по–разному является в Новом Завете воскресший Христос. Первый раз Он открывается ученикам между Пасхой и Вознесением. Здесь особенно значимо Евангелие от Иоанна. Необычайно подробно и выразительно повествует оно о Воскресшем. Между Пасхой и Троицей каждому полезно испытать воздействие этого рассказа. От него исходят сияние и аромат райской весны. Вдохнув этот дух воскресения, человек уже пробуждается к новой жизни.
Второе переживание воскресения изображено в происшествии на пути в Дамаск, когда Воскресший явился Павлу. Ранее мы имели случай («Die Christengemeinschaft», 2. Jahrg., S. 73) раскрыть органическую связь этого явления с переживанием крещения в Иордане и откровением, данным Стефану. Все это способно помочь нам составить некоторое представление о Воскресшем, ведь именно для того эти рассказы и существуют.
Но для нашей медитации мы хотели бы указать прежде всего на последнее и величайшее явление воскресшего Христа в Откровении св. Иоанна (Откр., 1). В этом образе мы, как нигде, можем действительно узнать Воскресшего, вжиться в Него и так воскреснуть. Этот образ — мощнейшая из медитаций воскресения.
Черта за чертой явится перед нами этот Христос, даже если поначалу образ Его и будет нам чужд, ибо мы, почти не умея читать и внутренне оживлять язык духа, на котором здесь говорят, трактуем подобные образы слишком поверхностно, слишком материалистически. А они должны оставаться свободнее, живее, не в пример новой теперешней привычке — тогда мы будем вживаться в них все интенсивнее.
Глава осиянна чистым светом, сама как бы созданная из чистейшего света, — мудрость и святость в одном! Глаза лучатся, «как солнце, сияющее в силе своей». Извне голова окружена божественным вселенским светом, а изнутри, в глазах, сияет свет божественной сущности — внешнее и внутреннее соединяются.
В просторном длинном подире с золотым поясом мы узнаём то самое, что в наших рассуждениях было божественным миром, нерушимостью неземной вселенской гармонии. Но мир этот не отрешенный покой, а самая могучая вселенская сила — о том свидетельствует голос, звучащий как шум вод многих, и подобен он острому с обеих сторон мечу. И вновь — глядя снаружи внутрь — мы видим этот мир в одеждах, перехваченных золотым поясом, а изнутри наружу — как воздействующее на вселенную могучее Слово.
Любовь же, о которой мы говорили вначале, явлена в этом образе как ноги из халколивапа, из меди, из силы Земли, пронизанной, однако, небесным огнем, а также — как руки, в которых живут звездные силы. И здесь более личностная сторона любви определена в ногах, а обращенная к миру — в руках.
Ясновидец Иоанн рассказывает о себе, что, взглянув на этого Христа, он пал на землю, как мертвый. Рядом с Ним мы всегда кажемся мертвыми. Мы ощущаем великий гроб, земной мир, и малый гроб — наше земное тело. В таком созерцании мы в полном смысле слова переживаем заодно и самое высокое из того, что предшествовало Христу, — Будду. Так мы смотрим на Христа и восприемлем от Него истинную человечность. Более того, теперь мы можем совокупно видеть в этом Христе все здание наших жизненных упражнений, коль скоро они соотносятся с нашим настроем. То, что было вызвано в нас омовением ног, мы видим и здесь в раскаленных земных ногах — силу земли, соединенную с духом любви. То, что принесено бичеванием, возвращается к нам в завершение как просторные одежды с золотым поясом. То, что пробудил в нас терновый венец, — путь для святости, земная жизнь, поднятая до небесной премудрости, — сияет в глазах: в самом прекрасном, что могла произвести земля, в глазах человека, светит сила самого солнца. Далее следуют три упражнения более высокого уровня. Единение с вселенской любовью, к коему привел нас крест, живет как творящая сила в пронзенных руках, держащих звезды. Суд над миром, в который вводило нас сошествие во ад, мощно живет в божественном голосе. И само воскресение, пробуждение к новому бытию, витает вокруг головы как полнота небесного света. Подумаем об этих подробностях или представим себе целое: вот Воскресший, каким Он явился Своему любимому ученику! Так Он желает побудить людей к движению вверх. Перед Ним всякая молитва становится поклонением.
Где сегодня найдешь чистое поклонение Христу? Ведь это благороднейшая из молитв. Через Христа мы поклоняемся Отцу мира, «во имя Христово». Каким могло бы стать человечество, если бы образ Воскресшего не оставался погребен в Библии, но восстал бы в самих душах. Сколь неслыханное развитие пережили бы люди изнутри! С глубочайшим благоговением человек, каков он есть, смотрел бы на человека, каким он должен стать. Такой человек светит из Христа как «Сын Божий».
Тот, кто пока не может подлинно соотнести этот образ Откровения с Христом, который живет в настоящем, пусть поначалу думает об этом как о своем собственном высшем «Я» или как об идеале человека. В один прекрасный день ему станет ясно, что перед глазами у него не только им самим придуманный образ.
Однако тем самым мы уже вступили в медитацию вознесения. Кстати, достаточно лишь произнести это слово, как невольно ощущаешь, до какой степени оно противоречит нашему времени. Люди, живущие среди машин, должны медитировать о вознесении Христовом? Но и с совершенно другой стороны тоже подстерегает сомнение. В упомянутых лекциях Рудольфа Штайнера об Иоанновом Евангелии мы читаем: «Седьмое чувство невозможно описать словами; описать его мог бы лишь тот, кто способен думать без помощи такого инструмента, как физический мозг, а для этого не существует языка, ибо наш язык соотносится только с физическим планом. Вот почему возможно лишь указать на такую ступень. Она превосходит все, о чем человек способен составить себе представление. Ее называют «вознесением», или «полным приятием в духовный мир»».
