Фридрих Риттельмайер - Медитация. Двенадцать писем о самовоспитании
В сущности, здесь обнаруживает себя все та же переоценка жизни внешней в противовес внутренней и все та же переоценка идущих извне возбуждений в противовес изнутри действующей воле, которую мы расцениваем как главную опасность нашего времени, которую и намерены побороть нашими рассуждениями о медитации, ибо мы полагаем, что именно от нее человечеству грозит гибель. Если мы станем принимать в расчет лишь те мысли, которые сами собой приходят за работой, в повседневной жизни, то у большинства людей мысли эти окажутся весьма скудными. Было бы огромной потерей и редкостной глупостью отказаться от всего, что добыто человечеством на протяжении его великой духовной истории. Но мы можем и по своей свободной воле поставить эти достижения великой человеческой истории в средоточие нашего духа, усваивая их таким образом гораздо основательней, нежели при беглом прочтении, прослушивании или размышлении. Сколь однобоко — руководиться в жизни только внешним, совершенно не заботясь о том, что может вести нас изнутри. Однако же к внутренним способностям принадлежит и наша способность познавать духовные законы, с которыми мы можем сообразовываться (как, например, закон утреннего часа, ритма, повторения), и то, что нам дано постичь силу особых часов для литургии, и то, что в нас есть воля, благодаря которой мы в состоянии свободно, по собственному почину, обращаться к горнему миру. Да и молитва, хоть она прежде всего есть ответ на откровение, может все‑таки возноситься из внутреннего мира как свободное деяние, не имеющее какого‑либо внешнего повода. Все это, разумеется, может происходить неестественно, деланно, насильственно. И существование этой опасности неизменно придает упомянутым предостережениям известную силу, благодаря которой они внедряются в души людей. Но в основе их лежит недостаток опыта в сфере сокровенных духовных законов и недостаток осознания необходимости много больше прежнего работать ныне изнутри, а главное — поставить волю на службу духу. Таким образом, поступательному движению препятствуют и крайний индивидуализм, культивируемый протестантской религиозностью, и пассивность религиозной жизни, унаследованная от прошлого, и материализм, недостаточно интенсивно противопоставляющий внешней жизни жизнь внутреннюю. Прогресс же заключается в осознании, что духовная жизнь имеет собственные законы и возможности, которые не обнаруживаются сами собой в обыденных занятиях, что от гибели нас спасет лишь достаточно энергичная забота о внутренней жизни и что в настоящее время следует в первую очередь пробудить свободную волю и превратить ее в орган божественного. Чем выше поднимается человек, тем меньше он руководствуется в жизни внешним водительством, место коего заступает внутреннее водительство высшего «Я», черпающего свои цели и законы из духа.
Прежде всего это касается воскресения, которое теперь тоже надобно воспринимать по–новому. Раньше людям просто сообщали весть о воскресении Христовом. И это непосредственно воздействовало на жизнь их чувств и воли. Ныне, с одной стороны, поколеблена уверенность в библейском благовестии. Люди подвергают сомнению историческую достоверность библейского сообщения. С другой стороны, связь между представлением, чувством и волей в человеке уже не столь живая и непосредственная, как раньше. Приходится преодолевать много больше препятствий. Именно в отношении высочайшего нам должно работать над собой сознательнее и целеустремленнее, нежели людям минувших времен.
Желающий принять в себя воскресение как нечто живое пусть начнет с ощущения Земли как великого гроба. Она таковым и является. Сама почва, по которой мы ступаем, есть кладбище. Повсюду под нами останки умерших существ. Гниющею жизнью растений пронизана земная почва. Даже песок — это растертая и раскрошенная скальная порода. И если свидетельства антропософской духовной науки справедливы и звездные миры, которые мы видим, воспринимаются лишь нашим физическим зрением, ибо люди суть существа физические, хотя на самом деле эти миры много духовнее и состоят не из вещества материального, преходящего, то можно, пожалуй, сказать: во Вселенной сама Земля, как таковая, есть великий гроб. Все, что живет на Земле, обречено умереть. Правильное ощущение Земли приходит лишь через полное осознание этого факта. Во всяком отдельном предмете присутствует знак смерти. Нередко мы поистине испытываем шок, когда спустя много лет вновь встречаем своих знакомых и отчетливо видим у них на лице печать смерти. Смерть заметна повсюду, только наши глаза еще недостаточно открыты. Можно порекомендовать такое внутреннее упражнение — представлять себе людей, еще находящихся во цвете лет, и мысленно говорить: «Через сто лет от тебя, каким я сейчас тебя вижу, останется лишь несколько костей в гробу». Говорят, в Нюрнберге монах–проповедник Джованни Капистранский[5] однажды с кафедры спросил прихожан: «Хотите знать, как будете выглядеть через сотню лет?» А когда вопрошающие взгляды устремились к кафедре, вынул из‑под пульта череп, высоко поднял его и произнес: «Вот так!» Из несчетных проповедей, что на протяжении веков произносились в нюрнбергской церкви Святого Духа, к тому времени, когда я был там священником, сохранилась память лишь об одной этой. Мы не совершаем ничего необычайного, аскетического, мы только видим истину такой, какова она есть, когда воспринимаем смерть, властительницу земли, с много большею силой, нежели та, что естественна для нашей поверхностной и, в сущности, трусливой эпохи. Все вокруг умирает — люди, деревья, горы, культуры, сама планета. Будда просто был последовательнее, чем сегодняшние люди, когда говорил, что всегда надобно иметь эту истину перед глазами. Может статься, Будда помог бы людям на все времена, научив их видеть великий гроб, где должно произойти воскресению! Не будь Христа, последняя правда оставалась бы за Буддой.
Если мы сумеем усвоить со всею ясностью, что земля есть великий гроб, то пора посмотреть на Христа. Можно просто созерцать Воскресшего. Тогда взгляд проникает в светлый мир, совершенно отличный от окружающего нас бренного мира. Всякое соприкосновение с этим миром несет пробуждение и жизнь, торжествующую над смертью. Стоит Христу действительно появиться, как всякое сомнение отступает. Он Сам есть воскресение и жизнь.
Но пока такой взгляд нам еще не дарован, необходимо понаблюдать за той жизнью, какую мы ощущаем во Христе, за жизнью, которая пробуждается в нас благодаря Ему. Нет нужды что‑либо придумывать, надо только смотреть и ждать, пока мы, по слову апостола Павла, не сможем «познать Его, и силу воскресения Его». Необходимо поистине ощутить, что Он совершенно отличен от бренного мира вокруг нас, что в Нем открывается вечное, надвременное. Ведь увидим ли мы победное преодоление смерти, которое есть во Христе, нет ли — целиком зависит только от силы нашего духа. Очень бы хотелось назвать какое‑нибудь изображение воскресения, где явление Воскресшего было бы убедительно, но я таких не знаю. Даже Грюневальд[6] не годится. Раз так, пусть через нашу душу пройдут друг за другом глаголы «Я есмь», а мы постараемся прочувствовать светлую силу этого «Я» с такой живостью, что перешагнем в этом «Я» через смерть. Чтобы мочь верить в воскресение Христово тогда, в прошлом, нам нужно пережить это воскресение в собственном существе, и не только как душевную радость, но как мировое деяние. Человек, который еще не ощущает Христа, пусть посмотрит на свое собственное высшее «Я», насколько он его ощущает, или на «благое». Начало воскресения переживает даже тот, у кого на первых порах нет уверенности ни в чем, кроме желания: «Я хочу служить благому, даже если сам погибну!» Поразмыслив о большом мире, подумаем теперь и о себе. Наше тело есть гроб. Однажды мы сбросим его как никчемную оболочку. Но рас- станемся мы не с духом, а лишь с телом. Многие люди чувствовали, что нельзя все время прятать от себя эту истину, предаваясь радостям телесной жизни. Эту истину следует осознать, потому что без такого сознания нельзя ни стать человеком в подлинном смысле слова, ни жить по–человечески. Поэтому они, как иные средневековые монахи, спали в гробу, чтобы изо дня в день помнить о смерти. Или, как протестант Август Герман Франке[7], каждый вечер перед сном представляли себе, что этот день мог быть для них последним, а каждое утро, просыпаясь, думали, что вот по милости Господней дарован еще один–единственный день жизни, дабы провести его во славу Божию. Август Герман Франке признавался, что именно такой привычке он и обязан своею жизнью. Это была и своего рода медитация, которая в итоге доказала свою силу.
Следы распада мы замечаем и в собственном теле. Быть может, мы даже знаем место, где угнездилась смерть и откуда однажды она обрушится на нас и уничтожит. Давайте же рассмотрим все это с великим спокойствием. С таким спокойствием Ф. Шлейермахер[8] в конце «Монологов» обращается к первым сединам на своей голове, а И. Г. Фихте[9] в «О назначении ученого» говорит об уничтожении последней солнечной пылинки своего тела.
