Алексей Бакулин - Письма в Небеса
Дионисия укоряют за то, что он-де постов не соблюдал во время работы в отличие от прочих благонравных иконописцев. Даже прозвище у него есть — Баранья Нога: дескать, перед началом росписи храма Рождества Богородицы в Ферапонтовом монастыре художник со своими сыновьями-подмастерьями основательно закусили копчёной бараньей ногой. Ну, может быть, — что тут возразишь… Но подумайте лучше о другом: к работе в Ферапонтове Дионисий готовился всю жизнь, всю жизнь мечтал найти небольшую обитель вдалеке от Москвы с её шумом и суетой, чтобы природа вокруг дышала покоем и святостью, чтобы фрески стали как бы средоточием, сердцем окружающей их красоты… Всю жизнь готовился он к тому, чтобы создать живописную песнь Богородице, — обдумывал её, молился, учился у старых мастеров… Всю жизнь! Вот что важно…
Ферапонтов монастырь, расписанный им, — это как бы загородный дворец Пресвятой Богородицы. Знаете, как в петербургских пригородах: там, где наши царицы любили прогуливаться на природе, для них строили небольшие дворцы или просто домики, чтобы можно было отдохнуть от долгой прогулки, выспаться, попить молока… Такое же впечатление производит и обитель в Ферапонтове: сюда приходит Царица Небесная после путешествий по Вологодской земле, здесь Её дом, здесь Она встречает свой народ… Дело в том, что дионисиевская роспись представляет собой ряд иллюстраций к Акафисту Пресвятой Богородице, и куда ни посмотришь, всюду встречаешь Её лик. Кстати, именно Дионисий первым из наших иконописцев начал трактовать Богородицу не только как Матерь, но и как Царицу. Даже в первую очередь как Царицу. Это, с одной стороны, объяснялось тем, что именно в то время Русское Московское царство начало подниматься из небытия во всём своём блеске и славе: идея Царства — земного и Небесного — была тогда особенно дорога русским сердцам. С другой стороны, время жизни Дионисия совпало с распространением на Москве ереси жидовствующих, которые отрицали и святость Богородицы, и, кстати, иконопись как таковую. Фрески Ферапонтова монастыря были своего рода ответом еретикам, доводом в споре: Богородица во истину свята и в святости Своей Она превыше всего земного и небесного, Она — истинная Царица всея твари…
И под стать такой Царице небольшой путевой дворец Её — Ферапонтов монастырь, Её загородный домик, расписанный великим Дионисием. Побывать там в гостях — это не меньше (по крайней мере!), чем съездить на Афон. Только помните, что Вологодский край — это не та земля, чьи красоты бросаются в глаза сразу. В них нужно вжиться… То же и дионисиевские фрески: всмотреться в них надо, чтобы их основной тон — голубой — слился с небом Ферапонтова, чтобы в людях на фресках увидеть отцов и дедов нынешних жителей Вологодчины (кстати, Дионисий, изображая второстепенных героев своих росписей, «толпу», антропологически очень точно воспроизводил современных ему русских людей)…
Такое вживание в святыню для современного паломника трудно, оно требует душевной работы, требует времени… Куда легче галопом пронестись по чужим землям, чтобы потом хвастаться друзьям: «Я там был!»
А был ли?..
Письмо 3
ПРОСТОЙ РУССКИЙ ЧУДОТВОРЕЦ
Преподобный Кирилл Белоезерский, наверное, единственный русский святой, с которого при жизни написали икону. Так и было: прислали к нему в вологодские края изографов из Москвы, от великого князя Василия Димитриевича. Узнав, зачем пришли посланцы, преподобный проявил высшую степень смирения: не стал отнекиваться, не стал изображать из себя красну девицу, — просто вышёл к живописцам, встал перед ними, опершись на посох, и так стоял неподвижно, пока работа не была закончена. Потом благословил художников и ушёл в свою келию. Отнёсся ко всему происходящему примерно так же, как мы к фотографированию: сделали снимок? — ну и ладно.
Сейчас эта икона — этот прижизненный портрет святого — висит в Вологодском музее. Всякий может подойти и посмотреть, кто там изображён: невысокий, простоватый старичок. Незапоминающийся образ. Наверное, если бы писали такую икону с Преподобного Сергия — получилось бы что-то в том же роде: ни тебе глаз, горящих огнём благодати, ни впалых щёк, истомлённых долгими постами… Просто русский дедушка — и ничего более.
Просто русский дедушка. Правда, он оживлял мертвецов, — бывало такое. Случалось и укрощать бурю на озере одним словом своим. Однажды во время голода стоял в монастырском дворе, раздавал хлеб нуждающимся; монахи втайне негодовали на настоятеля: «Сами-то тоже не шишками сосновыми питаемся — а он раздаёт да раздаёт! Когда ж нам-то оставит?!» А Кирилл раздаёт да раздаёт — а запас хлебный всё не уменьшается да не уменьшается…
Потом уже, после его смерти, когда стали вспоминать дивные дела преподобного Кирилла, тут и выяснилось, что он повторил все чудеса, описанные в Евангелии: отверзал очи слепым, превращал воду в вино (когда Литургию не на чём было служить), немногими запасами кормил многих голодных…
И нельзя сказать, чтобы он сейчас был забыт. Нет, преподобный Кирилл не забыт! Просто… много в России святых. Сейчас другие имена у народа на слуху. А Кирилл Белоезерский лежит в своём Кирилло-Белозерском монастыре, в городе Кириллове, тихо, спокойно. Паломников здесь мало, — всё больше туристы, приехавшие поглядеть на русскую старину, — а в Кирилове есть на что посмотреть!.. И бродя вдоль могучих монастырских стен, способных выдержать любую осаду, шагая по музейным залам, восхищаясь чудной северной природой, люди как-то и не задумываются, что вот — рядом! в двух шагах! — лежит великий чудотворец, от которого при жизни «никтоже тощ не отыде». Святой, которого Сергий Радонежский признал равным себе, — святой, который одним из первых стал на Руси творить «умное делание» — непрестанную Иисусову молитву, — святой, в святости которого при жизни никто не усомнился, — лежит себе спокойненько в пустом храме, и никто не рвётся к его гробнице, не выстраиваются километровые очереди…
Да святой-то не в обиде!..
Когда преподобный Кирилл ещё в Москве монашествовал, нёс он послушание хлебопёка, очень тяжёлое и не считавшееся почётным. И когда монастырь навещал Преподобный Сергий — он сразу, не заходя к настоятелю, прямо шёл в хлебную, и там в страшной жаре от печей, среди мучной пыли часами беседовал с собратом Кириллом. А настоятель с присными смиренно ждали у дверей, когда Преподобный соизволит выйти из хлебной. Иногда он не изволял вовсе, и тогда настоятель, постучавшись, сам заходил к своему хлебопёку и там общался с почётным гостем. Пока настоятелем был человек смиренный, понимающий что к чему, Кирилла никто не беспокоил: он работал с утра до ночи, творил беспрестанно Иисусову молитву, питался лишь хлебом да водой, и то скудно, и спал только сидя, и то недолго. Потом настоятель сменился… Нет, сначала на место ушедшего игумена посадили было самого Кирилла, но тот вскоре отказался: хлопотливая должность — от молитвы уводит ум. Пришёл другой человек. Он не плохой был, нет, просто обидно ему стало: если он настоятель, то почему в монастырь приходят только к хлебопёку? И пришлось Кириллу уйти из родной обители.
И вот 60-летний старец отправляется в глухой, почти в то время не заселённый Вологодский край, вырывает в лесу землянку и живёт там с радостью, за всё благодаря Бога. С ним вместе жил другой любитель пустынной тишины, монах Ферапонт, тоже впоследствии прославленный в чине преподобного, — так Ферапонт, человек не слабый, монах опытный, всей душой жаждавший пустынничества, не выдержал такой жизни, ушёл в места более обжитые. А Кирилл-старичок остался в своей землянке.
Ну, а потом, как водится, слава о подвигах старца Кирилла прошла по всей Руси — без газет, без телевидения, и главное — без желания самого старца. Возник монастырь, монастырь стал расти… Ничего нового: всё как у Сергия Радонежского, как у Александра Свирского, как у десятков наших преподобных. Всех не упомнишь. Россия — богатая страна: поедешь на север, поедешь на юг — везде найдётся монастырь, основанный каким-нибудь простым русским дедушкой-монахом. Чернецом, как тогда говорили. Чернецом и Кирилл Белоезерский себя именовал, но чаще говорил: «чернище, черньчище»; «Аз есмь черньчище грешно…»; «Ты, княже, хочешь ко мне в гости приехать, со мной беседы душеспасительные беседовать, а я тебе так скажу: как ты к нам в монастырь, так я сразу из монастыря. Пойду прочь, куды Бог наставит. Ты, княже, думаешь себе, что я тут добр и свят, но аз есмь черньчище грешно, всякого студа исполнено. Я, княже, слыхал, что ты грамоте разумеешь и Писание читаешь, — вот и читай: там лучше написано, чем я тебе расскажу. А нам, княже, всякой страсти повинным, велика препона души от того. Ты, господине, Бога ради не учини того, что ти к нам ехати».
