Алексей Бакулин - Письма в Небеса
Молодой царь его отличал. На коронации Пожарский, в обход более значительных бояр, подавал Михаилу Феодоровичу один из атрибутов царской власти — державу (и это справедливо, ведь именно он поднёс Русскую державу 16-летнему Михаилу Романову). Его приглашали к праздничным царским столам и сажали впереди родовитых. Когда у царя умирали дети, Пожарский неизменно стоял в почётном карауле у гроба — привилегия, доступная не многим!.. Верно, не один боярин, в своё время лебезивший и перед поляками, и перед самозванцами, скрежетал зубами, глядя, как царь отличает «этого выскочку».
Когда же Дмитрий Михайлович, едва дотянув до 65 лет, преставился от болезней и переутомления, царь лично провожал его гроб и «почтил оный слезами своими». Пожарского схоронили в особой усыпальнице — и тотчас забыли о нём. Забыли настолько прочно, что сейчас даже историки толком не знают, где он похоронен: в столичном ли монастыре Николы Зарайского, в Казанском ли московском соборе или в суздальской Спасо-Евфимиевой обители (сейчас учёные склоняются к последней версии). В дореволюционной энциклопедии Брокгауза и Ефрона он выставлен заурядным, незначительным лицом, советские же историки всегда больше любили выходца из народа Кузьму Минина, чем Дмитрия Пожарского, который как-никак был князем, представителем «эксплуататорского класса».
Не думаю, чтобы сам Дмитрий Михайлович очень огорчился бы, узнав про такое пренебрежение к нему историков. Он за славой — ни прижизненной, ни посмертной — никогда не гнался. Он просто делал своё русское дело — спасал попавшее в беду Отечество, и Божией милостью сделал это дело отменно, разом очистив Родину от врагов и поставив её на правильный путь. И выполнив всё, что от него требовалось, лёг на покой в укромном, тихом уголке, подальше от медных труб и выспренних славословий. Да будет ему Русская земля пухом!
Письмо 19
РОЖДЕСТВО ХРИСТОВО ПОБЕЖДАЕТ
Рождество Христово — особый праздник, второй после Пасхи. Когда-то Преподобный Серафим Саровский обещал, что случится однажды на Руси день такой великой радости, что и «летом запоют Пасху». А мы сегодня расскажем, как русские трижды летом воздали славу Рождеству Христову.
В первый раз это было 8 июля 1790 г. В тот день в бой вышли «Мария Магдалина», «Святой Павел», «Святой Владимир», «Апостол Андрей», «Александр Невский», «Георгий Победоносец», «Петр Апостол», «Нестор Преподобный», «Кирилл Белозерский» и «Иоанн Богослов». Они следовали за «Рождеством Христовым».
«Рождество Христово» — так назывался 80-пушечный русский линкор, флагманский корабль Черноморского флота, на котором находился адмирал Фёдор Фёдорович Ушаков, будущий святой праведный воин Феодор. Кажется, «Рождество» был любимым кораблём святого флотоводца, — так и вспоминают очевидцы: на какие бы палубы адмирал ни всходил потом, а всё вздыхал о «Рождестве». И этом при том, что он вообще относился к кораблям, как к живым существам, заботился о каждом, каждый дотошно осматривал, каждый знал досконально от киля до клотика… Но только «Рождество Христово» считал домом родным.
Однако, и рисковал любимым кораблём без малейшего сомнения. В тот день 8 июля Ушаков вышел на «Рождестве» во главе эскадры, имея всего 860 пушек против 1100 пушек противника. Задача у адмирала была такая: не пустить турок в Азовское море и не дать им высадиться в Крыму. То есть, предполагался оборонительный бой. Ушаков повёл бой наступательный. Едва на горизонте показалась турецкая эскадра, адмирал немедленно бросил против неё свой авангард. Завязалось сражение. Пока турки бились с нашим авангардом Ушаков выжидал, изучал противника, готовился… И в решающий момент ворвался на «Рождестве Христове» в гущу боя, подошёл вплотную к турецкому флагману и расстрелял его в упор. После этого сражение можно было считать выигранным, но турки ещё отбивались, ещё грозили нашим кораблям… И тут именно «Рождество Христово» жестоким огнём подавило последние очаги сопротивления и заставило турок бежать. Боевая задача была выполнена, турецкая эскадра, в которой, по выражению адмирала были «корабли отменной величины» практически уничтожена. Потери русских составили 29 человек убитыми и 68 ранеными.
Ушаков, как и Суворов, прекрасно знал, что решительная атака куда вернее приносит победу и куда меньше требует крови, чем «мудрая осторожность» и «дальновидная неспешность», которые на деле оборачиваются безнадёжным затягиванием войны и неисчислимыми жертвами.
Во второй раз славу Рождеству Ушаков воздал тем же летом — 28 августа у острова Тендра. Адмирал ведь именно так и воспринимал свои победы: русское войско, побеждая, Бога славит, наступая, силу Божию являет. И здесь опять он выступил малыми силами против превосходящего противника, и в бою неоднократно менял тактику, внезапно разворачивал корабли на 180 градусов, перестраивал их, не сообразуясь ни с какими, придуманными на берегу, правилами. В результате, турки вновь были разбиты, а «Рождество Христово», выступив против турецкого «Морского владыки», взяло в плен этот могучий корабль.
Для Ушакова война была творчеством. Как настоящий поэт никогда не заглядывает в учебники стихосложения, так и святой адмирал не уповал на «теоретическую базу»: он сам создавал в бою новую теорию морских сражений.
И в третий раз, через год, турки вновь почувствовали на себе ударную силу «Рождества Христова». Это сражение случилось 31 июля у мыса Калиакрия и было настоящей «битвой праздников»: Рождество против рамадана. Турки в Калиакрии чувствовали себя в полной безопасности: на них шли всего-то сорок русских кораблей — и это против 78 турецких, поддержанных к тому мощной береговой батареей. Казалось, напасть на такую силу может только безумец, — и вот турецкое командование отпустило часть матросов на берег, праздновать рамадан. Но «Рождество Христово» неожиданно врезалось прямо в гущу празднующих турок, невероятным образом прошло между береговыми пушками и вражескими кораблями и вызвало страшное смятение в стане противника. Турки не могли толком выстроиться к бою и попадали под русский огонь. «Святой Владимир», «Апостол Андрей», «Александр Невский», «Георгий Победоносец» громили врага, а «Рождество Христово» вступило в поединок с турецким флагманом. Преследуя его, наш корабль оказался в середине турецкого флота и произвёл в нём такое смятение, что, по слову адмирала, «корабли их сами друг друга били своими выстрелами». Тот рамадан обернулся для турок сокрушительным поражением, которое и положило конец этой войне. «Рождество Христово» и весь русский флот, носящий имена великих православных святых окончательно вернули России Черное море и Крым.
…Кто-то теперь скажет: как можно боевой корабль, несущий разрушение и смерть, называть именем самого мирного, тихого, семейного праздника? Как ответил бы на это сам адмирал Ушаков? Он и слов-то таких не слышал: «Рождество — семейный праздник»… Санта-Клаус с его говорящими оленями Фёдору Фёдоровичу и в страшном сне не снился. И очень сомнительно, чтобы адмирал хоть раз в жизни встречал этот праздник под разукрашенной ёлкой. Он при словах «Рождество Христово», вспоминал, должно быть, родную ярославскую деревню, бедную деревянную церковку, освещённую сальными свечами, и клирошан, поющих торжественно и грозно: «С нами Бог! С нами Бог!..»
И скорее всего, не стал бы он, отвечая, пускаться в долгие рассуждения, а просто повторил эти грозные слова из Рождественского Великого Повечерия:
— С нами Бог, с нами Бог! Разумейте, языци, и покоряйтеся, яко с нами Бог!
МОИ СВЯТЦЫ
Письма о Православии. Не хочу писать о Православии вообще, — на это и без меня много мастеров. О нём, по-моему, лучше всего говорят жития наших святых, однако... Однако, современный читатель, решивший познакомиться с нашими небесными заступниками, получает, как правило, тексты, написанные в XIX веке заспанными, не успевшими опохмелиться, семинаристами, отредактированные чиновными канцелярскими крысами... Читать эти «жития» крайне вредно: это чревато душевной сухоткой, — да, к счастью, их никто и не читает; открыв такую книгу, люди быстро путаются в семинарском велеречии и канцелярском сухостое, сбиваются, теряются и, наконец, благополучно засыпают над томом. А уж если нынешние ревнители синодального благочестия образца позапрошлого века решают угостить читателя и старорежимной орфографией, то достаточно одного взгляда на страницу с ятями, чтобы тут же упасть в объятия Морфея.
...Святые — они на то и святые, что живы по-прежнему. Не надо убивать их мёртворождённой писаниной: их-то всё равно не убьёшь, а вот читательские души если не погубить, то поранить можно весьма тяжко. Хочется встать перед нашими святыми, «как живой с живыми говоря», и написать о них, как о подлинных людях, в самом деле живших на Русской земле. Это не значит, я что стремлюсь быть этаким реалистом по образцу иных историков христианства, не значит, что я желаю усомниться в праведности праведников и чудотворстве чудотворцев. Ни в коем случае!
