Немесий Эмесский - О природе человека
Но может быть выбор есть желание? Нет, не то. Желание (όρεξις), ведь, разделяется на три (вида): на вожделение, гнев и хотение (βούλησις )[805]. Но что выбор не есть ни гнев, ни вожделение, очевидно из того, что люди не имеют ничего общего с неразумными животными по выбору, а только — по вожделению и раздражительности (гневу)[806]. Если же по этим свойствам[807] мы сходимся с животными, а по выбору — отличаемся (от них), то очевидно, что иное нечто есть выбор, а иное — гнев и вожделение. Обнаруживает это и невоздержанный (человек), одолеваемый чувственным пожеланием и поступающий согласно с ним, конечно, уже — не по выбору: ведь в нем (у него) выбор противоборствует вожделению; а если бы они были тождественны, то не враждовали бы между собой[808]. С другой стороны, воздержанный, действующий по выбору, не поступает по вожделению[809]. А что выбор не есть и хотение, очевидно из следующего. Не ко всему, к чему приложимо понятие выбора, приложимо и понятие хотения. Так, мы говорим, что хотим быть здоровыми, но никто не сказал бы, что он выбирает быть здоровым[810]. Можно хотеть быть богатым, но выбрать быть богатым нельзя[811]. Кроме того, хотение может относиться даже к невозможному, выбор же — только к тому, что в нашей власти. Ведь, мы говорим так: хочу быть (сделаться) бессмертным, но не говорим: выбираю быть бессмертным. Хотение относится только к цели, выбор же — к тому, что ведет к цели[812], по той же аналогии, какую имеет то, что подлежит хотению, к тому, что подлежит обсуждению (совещанию): хотению, ведь, подлежит цель, а обсуждению — то, что ведет (относится) к цели. Затем, мы выбираем только то, достигнуть чего считаем возможным сами собой, тогда как хотим и того, что не может произойти через нас самих, как, например, победить какого–нибудь вождя[813].
Итак, достаточно выяснено, что выбор не есть ни гнев, ни вожделение, ни хотение. А что он не есть и мнение (δόξα), становится очевидным как из тех же самых доказательств, так и из других. Мнение, ведь, относится не только к тому, что в нашей власти[814], но и к вечному[815]. Затем, мнение мы называем истинным и ложным, выбор же не называем истинным и ложным. Далее, мнение относится к общему[816], а выбор — к единичному (частному): ведь, выбор бывает относительно того, что следует делать (των πρακτών)[817], а это последнее — единично[818].
Однако, выбор не есть и обсуждение, или совещание. Обсуждение, ведь, есть исследование (взвешивание) относительно того, что следует делать тому, кто обсуждает[819]; выбранное же есть то, что предпочтено через обсуждение[820]. Таким образом, очевидно, что обсуждение касается того, что еще исследуется[821], а выбор — того, что уже предпочтено (предрешено).
Итак, о том, что не есть выбор, сказано; скажем теперь о том, что он такое. Он есть нечто смешанное из обсуждения, решения и желания, и именно — ни желание само по себе, ни решение, ни одно только обсуждение, но нечто составленное (сложное) из всего этого. Подобно тому, как о животном мы говорим, что оно состоит из души и тела и что, однако, животное не есть тело само по себе, ни одна только душа, но то и другое вместе, точно также (следует сказать) и о выборе. Что он есть некоторое совещание и обсуждение вместе с решением, хотя сам и не есть совещание (обсуждение)[822], это очевидно и из словопроизводства. Выбор, ведь, есть предпочтение одного перед Другим[823]; но никто не предпочтет чего–либо, не обдумав, и не изберет, не рассудив. А так как не все, представляющееся нам хорошим, мы бываем расположены осуществлять на деле, то тогда только предпочтенное нами через обсуждение (совещание) становится выбором или избранным, когда присоединится желание. Итак, выбор необходимо бывает относительно того же, относительно чего и совещание. А из этого выходит, что выбор есть соединенное с обсуждением желание того, что в нашей власти[824], или — соединенное с желанием обсуждение того, что в нашей власти[825]. Ведь выбирая — мы стремимся к тому, что предпочтено через совещание (обсуждение)[826]. А так как выбор, как мы сказали, бывает относительно того же, относительно чего и совещание, то разъясним — относительно чего бывает совещание и чего касается обсуждение.
ГЛАВА XXXIV
ЧЕГО КАСАЕТСЯ ОБСУЖДЕНИЕ[827]
Прежде, чем говорить о том, чего касается обсуждение, правильнее будет определить — чем отличается обсуждение (совещание) от исследования. Ведь, обсуждение и исследование — не одно и то же, но весьма[828] отличны одно от другого, хотя, конечно, обсуждающий совещается (обсуждает), исследуя что–либо. Так, мы исследуем, больше ли Солнце Земли; но никто не говорит: я обсуждаю, больше ли Солнце Земли. Действительно, исследование есть род обсуждения, а потому понимается гораздо шире: ведь, всякое обсуждение есть некоторое исследование (изыскание), но не всякое исследование есть обсуждение[829]. Это уже показано[830]. И слово соображать (рассматривать, то σκέπτεσθαι.) мы употребляем иногда в смысле «обсуждать», как, например, соображаю (рассматриваю), следует ли плыть, а иногда — в смысле «размышлять», как, например, рассматриваю науки (знания), а не обсуждаю науки. Не ясно разграничивая (подобные) выражения, мы часто сбиваемся с толку, считая тождественным не тождественное. Итак, после того, как различие этого[831] стало очевидным, остается сказать — чего касается обсуждение (относительно чего мы совещаемся).
Мы совещаемся[832] относительно того, что в нашей власти и через нас может произойти[833] и что имеет неизвестный исход (результаты), то есть, может произойти и так, и иначе. Относительно того (совещаемся), что в нашей власти, сказано, конечно, потому, что мы совещаемся только относительно того, что следует делать[834]; а это — в нашей власти. Ведь, не совещаемся мы относительно[835] так называемой созерцательной философии, ни относительно Бога, ни относительно того, что происходит по необходимости, т. е., всегда одним и тем же образом[836], — как например, о годичном круге, — ни о том, что не всегда, существует, но всегда происходит одинаково, — как например, о заходе и восходе Солнца, — ни о том, что происходит по природе, хотя не всегда одинаково, однако в большинстве случаев, — как, например, о седине шестидесятилетнего старца, или о пробивающейся[837] бороде двадцатилетнего юноши[838], — ни о том также, что происходит по природе, но до бесконечности разнообразно[839], — как например, о дожде или засухе, или граде, — ни о том, наконец, о чем говорят, что оно зависит от случая и что принадлежит к наименее возможному[840]. Вот почему сказано, что мы совещаемся о том, что в нашей власти.
Еще сказано: (мы совещаемся о том) что благодаря нам[841] (происходит), потому что не обо всех людях и не о всякой вещи мы совещаемся, но лишь о том, что в нашей власти и благодаря нам[842] происходит. Ведь, мы не обсуждаем того, каким образом неприятели или отдаленные от нас народы могут хорошо управлять государством, — хотя у них это и подлежит обсуждению.
Однако, и из того, что совершается благодаря нам[843] и находится в нашей власти, не обо всем мы совещаемся, но необходимо еще прибавить: о том, что имеет неизвестный исход. Ведь, раз что–нибудь[844] очевидно и несомненно, то мы уже не совещаемся. Не подлежат также обсуждению (совещанию) дела или действия, установленные наукой или искусством: ведь, основания их точно определены, за исключением немногих искусств, так называемых — «стохастических»[845], каковы, например, медицина, гимнастика и управление кораблем[846]. Но ведь, не о них только мы совещаемся, а (вообще) о том, что в нашей власти ж благодаря нам происходит, что имеет неизвестный исход и может произойти и так, и иначе.
Показано также, что обсуждение (совещание) бывает не о самой цели, а о том, что ведет к цели[847]. Действительно, мы совещаемся не о том, чтобы быть богатыми, но — о том, каким образом и посредством чего мы можем обогатиться. Коротко говоря, мы обсуждаем исключительно только то, что одинаково возможно (случается) в ту и в другую сторону[848]. Чтобы наша речь не потеряла чего–нибудь в отношении ясности, следует поговорить еще и об этом.
Силой называется то, посредством чего мы можем что–либо делать[849]. Ведь, ко всему, что мы делаем, мы имеем (особую) способность (силу); к чему нет способности (силы), того и не делаем. Таким образом, действие соединено с силой, сила — с субстанцией: ведь и действие — от силы, и сила — от субстанции и в субстанции. Итак, тесно соединено одно с другим, как мы сказали, следующее: имеющее силу (δυνάμενον), сила (δύναμις) и могущее произойти (возможное — δυνατόν). Имеющее силу, т. е., субстанция, сила — то, от чего получаем возможность, а возможное — то, что назначено произойти от силы. Из возможного же — одно необходимо, другое — случайно. Необходимое, конечно, то, что не может быть ничем отклонено (препятствуемо), или — то, противоположное чему невозможно; а случайное — то, что может быть задержано (отклонено), или — то, противоположное чему также возможно. Так, например: необходимо, чтобы живой человек дышал; противоположное этому невозможно, — чтобы живой не дышал; а случайно — то, что сегодня может быть дождь; но возможно и противоположное этому, — что дождя сегодня не будет. Затем, из случайного (возможного) одно бывает в большинстве случаев, другое — редко[850], иное — равномерно в ту и другую сторону: в большинстве случаев, например, что шестидесятилетний (человек) седеет, редко, чтобы какой–нибудь шестидесятилетний не поседел; — равномерно в ту и другую сторону, как гулять и не гулять или — вообще — делать что–либо и не делать[851].
