Алексей Карпюк - Вершалинский рай
— Болят мои раны, сестрицы милосердия, ноют раны ветерана, скалеченного самураями под Мукденом, подайте гвардейцу его анпираторского величества, кавалеру аксельбантов и георгиевских крестов трех степеней! Одолел я под Сучаном три вражеских цепи: одну рашпилем перепилил, под вторую прополз, а через третью перескочил!..
Парни дружно засмеялись и пошли дальше. Все их занимало. Потряхивая пустой штаниной, с культей до колена, поляк держал палку с нанизанными на нее сандалетами.
Увидев парней, закричал:
— Ludzie, ludzie, nie stójcie, tylko bóty kupójcie! Kto choc jeden raz spróbował, to od razu dwa kupował! Jak na kółku powiesicie, dziesięc latek przenosicie![11]
Слушатели обладали чувством юмора, шутка инвалида пришлась им по душе.
— А даром пан отдаст?
— Już ten umarł dawno, kto dawał za darmo![12]
К парням уже шел фокусник:
— Amerykańska gra — za dolara dwa! Ja mam ręce, imi kręсę, ty masz gały, zęby patrzały. Kto ma oczy zdrowe, ten wygrywa krowę, kto ma oczy z korka, ten dopłaca z worka! Spiesz, bracie, bo jutro nie będzie![13]
В уголке у забора примостилась бабка Терениха, знахарка из Плянтов. Когда Володьку покусала бешеная, по общему убеждению, собака, мама ездила к этой знахарке «выписывать хлеб» для лечения.
Парализованная ниже пояса, с седыми усиками бабка сидела, закутавшись в теплые платки, и давала советы молодой дивчине, за которой стояла длинная очередь. Накрыв клиентку цветастой клеенкой, знахарка жужжала ей на ухо:
— Носи при себе мясо жеребенка, высушенное в новом обливном горшочке в печи, из которой только что вынули хлеб. К кому ни приложишь, будет любить! Хорошо иметь при себе волос из волчьего хвоста или объеденные муравьями кости лягушки. Только правый бок ее, если левый, никто не полюбит… А когда вынешь хлеб из печи, высуши капельку своей крови, голубиные кишки, а еще лучше — ногу совы, сотри все в порошок и дай ему выпить, — как привяжешь! Только смотри, милая, не дай месяцу осветить твою сорочку!
— Что вы, тетка Терениха, дурная я, что ли, сама не знаю?! — Девушка вся дрожала от волнения. — Как солнце заходит, всегда белье снимаю…
А толпа перед церковью набухала. Люди ждали пророка, и когда он наконец появился, никто не заметил, как из толпы вырвались две девушки. Они неслись, зажимая рты, точно их мутило. Добежали до забора, упали под него и затряслись в неудержимом хохоте.
Следом за ними прибежала третья, постарше.
— Будет, будет вам ржать! — ругала она их и била кулаками по плечам. — Замолчите! Люба, Зина, ну?! Забыли, зачем пришли? А еще комсомолки! Тьфу, пользы от вас тут мне!..
Но девушки продолжали смеяться. Это были подпольщицы из Гаркавич. В Грибовщину они явились чуть ли не первыми и успели разбросать не одну сотню листовок. Пять минут назад все трое стояли в тесной толпе богомолок, ожидавшей пророка. Бывшая белостоцкая служанка Женя Нестерович толкнула подруг и громко заговорила:
— Шел Христос в Иерусалим, к храму. Увидел торговцев, взял кнут и давай их гонять! А первосвященнику сказал: «Богу нужны добрые дела и помыслы, а не деньги, что вы тут ярмарку развели?!» Здесь же, посмотрите, сколько торговцев разных собралось! Что-то никто их и не думает трогать…
— Я ничего не слушаю, антихристы! — заткнула уши ближайшая бабка. — Идите себе, не гневите бога! Это вас нечистый подослал, но я ничего не слышала, воймяца, и сына, и духа!..
Соседка ее заносчиво отрезала:
— А что в этом плохого? Где праздник, там всегда продают…
Ответить Нестерович не успела — толпа забурлила и раздалась в стороны, образовав проход. По нему к церкви шагал Альяш. Бабки стали хватать полы его старого зипуна, норовя поцеловать. Иные падали на колени и вопили. Старик, нахмурившись, отбивался и ворчал.
Когда Альяш поравнялся с комсомолками, у Любы округлились глаза: ширинка у пророка была расстегнута.
— Женя, Женя, смотри! — Люба с брезгливым ужасом вцепилась в руку Нестерович.
— Ой, даже кальсоны грязные видать! — тоже заметив непорядок в одежде старца, прыснула Зина.
Бабки сердито цыкнули на них, но комсомолок уже разобрал такой неудержимый смех, что они поспешили выбраться из толпы.
— Ой, умо-ора! Они: «Спаси нас, Альяшок, благослови нас, Илья!..» А у него… хи-хи-хи-хи!.. — покатывалась Люба, держась за штакетник.
— А он: «Богу молитесь, а не мне, богу!.. Булку детям купи за эти деньги!» А у самого… Ха-ха-ха-ха!.. Ой, помру от смеха! — вторила Зина. — Все наружу, как у пьяного!.. Проро-ок, ха-ха-ха-ха!..
Никто не заметил тучи в небе. Только Нестерович успокоила подруг, только Терениха накрыла клеенкой очередную клиентку — неожиданно сверкнула белая в дневном свете молния, осветила фиолетовые края неприметной до сих пор серой тучи, и сразу же заблестела косая стена стеклянных нитей. Упругий дождь хлынул, как обвал; он искрился на солнце, сверкал и радовал глаза.
— О-ёй, вымокнем!..
Очередь к знахарке вмиг разлетелась. В преувеличенной панике девчата бросились под пиджаки к парням. Те охотно пускали их и вместе убегали, якобы спасаясь от теплого, как чай, дождя. Девушки подбирали подолы, оглашали село визгом, в котором звучали молодая радость и притворное негодование — не то на дождь, не то на цепкие руки, обнимавшие их. А над всем этим веселым бедламом уже играла семицветьем двойная радуга.
— Мама, мама, глянь туда — золотые ленты падают с неба! — восторженно кричал какой-то малыш под деревом, где укрылась Женя Нестерович с подругами.
В тот день из молодежи Альяша, возможно, видели только гарковичанки. Но и все остальные были довольны. Одними прибаутками хлопцы запаслись на всю жизнь.
Если подытожить, то выйдет: старые и молодые попали в орбиту огромной легенды, в созданное дядькой Альяшом поле нравственного напряжения и уже не могли противиться той могучей силе, которая тянула их в Грибовщину.
СТАРШЕВЦЫ РАССУЖДАЮТ ОБ АЛЬЯШЕ
Паломничество в Грибовщину продолжалось. По этому поводу в нерабочий день в нашей хате собрались мужчины.
Собирали делегацию на съезд ТБШ[14]. В Грибовщину на разведку для начала отправили на велосипеде маминого брата — Николая Кохановича. Ожидая его, долго курили, сплевывали, разговаривали о том о сем.
Вернувшись из разведки, весь потный, Николай доложил:
— Народу пропасть! Как муравейник, ей-богу! В колодцах воды не осталось, и лошадей поить в Студянские пруды водят! Оглобли — лес непроходимый, торчат, как пушечные стволы, не хватает только немецких еропланов да цепеллинов в небе! Одних велосипедов сотни! Визжат, грызутся лошади, гвалт, неразбериха, — как в пятнадцатом году, когда уезжали от войны в Россию… Из Гродно понаехали паны, поставили машины в стороне и показывают женам весь этот театр…
Забившись в уголок, мы с братом превратились в слух. Многое нам было непонятно, но, как ни странно, из слышанного в детстве лучше всего запоминается именно непонятное. И мне хорошо запал в душу тот разговор, тем более что отец много раз впоследствии пересказывал его знакомым.
— Виделся с хлопцами, — продолжил дядя Николай, — с плянтовскими Прокопчиками, Евгением Курзой из Нового Острова. Женю Нестерович встретил. Что делают? Плечами пожимают! Какое-то всеобщее сумасшествие! Женька листовки разбросала — ни одну в толпе не подняли, все втоптали в песок, как стадо баранов! Закажем новые в центре — и эти никто не станет читать, только тюрьму заработаем. Тут и войска не справятся!
Он попросил воды. Пока Николай утолял жажду, отец размышлял вслух:
— Нашелся один обормот и водит, холера, всех за нос! — Он даже зубами скрипнул от злости. — Всыпать бы одному-другому плетей, вмиг образумились бы!
— Не поможет, Никифор, — возразил сын Сахарихи Осип. — Наоборот, еще сильнее потянутся! Как же, великомученик! Такие умники нашлись в Канюках. Били богомольцев, купали в конопляных ямах, колючую проволоку протягивали через дорогу — ни черта не помогло! Собрались богомольцы в «ковчег» свой молиться перед портретом Альяша — хлопцы подпалили хату! Что ты думаешь? Не побежали от огня. Решили, что это воля божья. Хлопцам пришлось силой их выволакивать! Добились чего-нибудь? Только несколько коров сгорело, а богомольцы стали еще усерднее молиться.
— Темнота, — улыбнулся Николай.
— Ты, Осип, возмущаешься, а сам родную сестру удержать не смог! — напомнил Салвесь. — Это, холера его возьми, не так просто!
Из семи тысяч членов КП ЗБ больше половины сидело в тюрьмах, остальные были загнаны в подполье. Таким подпольщиком был и Осип, окончивший в эвакуации школу в Казани.
— Сам того не желая, на обочине православия наш Климович создал новую религию с собственным механизмом воздействия и поставил перед забитыми мужиками мнимую цель, — продолжил он. — А со всякой религией надо обращаться осторожно. Она порождение слишком многих причин, а ее легенды и течения возникают не как следствие того, что наивные люди попадают на удочку какому-нибудь проходимцу. Творятся они самими массами, которые, не обладая ясным знанием причин своего бедственного положения, впадают в мистику, чтобы заполнить духовный вакуум.
