Дмитрий Мережковский - Тайна Запада. Атлантида – Европа
Все, что нужно, есть у каждого, и ничего лишнего: ни богатых, ни бедных, ни голодных, ни пресыщенных. Труд и отдых, пища и одежда, брак и девственность, жизнь и смерть – все установлено царским – божьим уставом, для всех одинаковым. Шагу ступить, пальцем пошевелить нельзя по своей воле. Тысячники, сотники, десятники – те же Платоновы «стражи», phylakes, Еноховы «бдящие», egrêgoroi, – все стерегут, бдят надо всем. «Тысячи мудрых, скорбных, и миллионы счастливых младенцев», как в земном раю Великого Инквизитора.
XVI
То, что мы называем просто «культурою», о «культуре демонов» не думая, уже цветет в Перу, когда еще Европа не вышла из варварства: слава военных побед и мирных трудов, чудеса искусств и наук, циклопическое зодчество, сети оросительных каналов, акведуки на сотни, дороги на тысячи верст, мощенные порфирными плитами, залитые цементом или горною смолою, гладкие как зеркало, бегущие через пустыни, горы и пропасти, с висячими мостами и туннелями, с первою в истории почтою; мудрые законы, правые суды, порядок, обилье счастья – золотой век, рай на земле.
Вечною кажется Империя Солнца. Но вот, триста – четыреста человек пьяной и распутной сволочи, конквистадоров Франческо Пизарро, завоевало ее, – взяло, можно сказать, голыми руками эту великую Империю, как дети берут в поле птичье гнездо. Как могло это быть? Могло, потому что все величие Перу было только снаружи, а внутри – пустота, тлен и прах; прахом все и рассыпалось, как великолепно-раззолоченная, но истлевшая мумия, от одного прикосновения свежего воздуха.
Чтобы уравнять людей в рабстве окончательно, надо вынуть из них душу: душу вынули из Перу, и остался труп. В царстве был только один человек – царь; царь исчез – исчезло все.
XVII
Два пути гибели – гибель одна. В Мексике, тела человеческие, в Перу, души поглощает бог; там кровавая жертва многих, здесь бескровная – всех.
Но с путями гибели указан и путь спасения, с ядом дано противоядие, свет зажжен во тьме.
11. Крест в Атлантиде
I
Бог Кветцалькоатль, тот самый, что изображается на древнемексиканских рисунках небодержцем Атласом, родился человеком, смертным от смертной, чтобы спасти людей. Бог – человек; воистину, бог, и человек, воистину: таков главный догмат новой или древней, вечной, только забытой, религии.
В Агуанак, Страну Озер, на Мексиканском плоскогорье Нижних Кордильер, – колыбель всех древних американских племен – людей Умирающего Света, приходит Кветцалькоатль из страны Света Воскресающего, Тлапаллана (Tlapallan), где-то на востоке, за Океаном, может быть, на материке, лежащем между двумя Светами – Новым и Старым.
Вождь, пророк и законодатель тольтекского племени, в священном городе Tulla, он учит людей всем наукам, искусствам и промыслам, как титан Прометей и бог-рыба, Оаннес, выходящий тоже из Океана. Люди любят его, потому что он любит их сам. Itzamna – имя его в царстве Майя. «Итцамна – Звезда Утренняя, Роса Небесная. Он всех нас любил: лейтесь же слезы, как дождь, из очей при имени его святом!» – сказано в Паленкской надписи (La Rochefoucauld, 71; 49).
Как любят его, видно по тому, как помнят: помнят, что он похож был на пришельца из чужой земли, бел лицом среди краснокожих, бородат, среди безбородых; помнят белую одежду его и даже тонкий узор на ней – «красные по белому полю крестики», и высокую, как бы царскую, тиару на голове, и грубую, как у бедного странника, обувь; помнят голос его, то тихий, как щебетанье колибри, то грозный, как шум океана, и глаза, такие светлые, что в них страшно было смотреть.
Сердцем был чист, как дитя; женщин не знал, сам похож на женщину – девушку, несмотря на длинную, как у Атласа, бороду; подобно Дионису, Адонису, Таммузу, Аттису, Митре, – всем страдающим богам мистерий, соединял в себе две природы, мужскую и женскую (Donelly, 144).
II
«Нагого одень, голодного накорми; помни, плоть их подобна твоей, люди и они такие же, как ты; слабого люби, потому что и он – образ Божий», – учит Кветцалькоатль (Robertson, 367).
«Слабого да не обидит сильный», – как будто отвечает пророку тольтекскому вавилонский царь Гаммураби, законодатель, живший за тысячу лет до Моисея (Grossmann, Altorientalische Texte, und Bilder, I, 168). – «Тому, кто сделал зло тебе, плати добром», – отвечает и шумерийская, может быть, еще древнейшая, клинопись, как бы нагорная проповедь до Авраама: «Прежде нежели был Авраам, Я есмь» (O. Weber, Die Littératur der Babylonier und Assyrier, p. 97). Вот, кажется, из всех паутинок-радуг, соединяющих Восток и Запад, – самая чудесная.
III
Богу любви учил Кветцалькоатль приносить не кровавые жертвы, животные и человеческие, а фимиам, цветы и плоды, молитвы и чистое сердце (Donelly, 144. – Robertson, 371).
Диким людям Орфей, святой богов прорицатель,
Ужас внушил к убийствам и мерзостной пище.
Silvestros homines sacer interpresque deorum,
Caedibus et victo foedo deterruit Orpheus,
это можно бы сказать и о тольтекском пророке.
«Если же хочешь принести Богу человеческую жертву, будь ею сам, себя самого принеси в жертву, а не другого, плоть и кровь свою, а не чужую», – учит Кветцалькоатль (Réville, 74). Кажется, и нож Авраама, занесенный над Исааком, не святее этого.
IV
Вечный мир, конец всех войн, возвещал людям пророк. «Когда же говорили ему о войне, он затыкал уши» (Donelly, 144. – Robertson, 371). Люди и это запомнили и хорошо сделали: стóят человеческой памяти больше многого, что сохранилось в ней, эти заткнутые уши Кветцалькоатля Мирного. «Он всех нас любил; лейтесь же, слезы, как дождь, из очей при имени его святом!»
V
В древнем городе Тулла наступил золотой век, земной рай, не мнимый, как в Перу, а настоящий, потому что иного рая на земле и не будет, кроме этого, – вечного мира.
Но счастье длилось недолго. Бог войны Вицилопохтль, видя, что царству его приходит конец, сошел на землю, чтобы сразиться с Кветцалькоатлем.
В ярмарочный день собралась на площади толпа. В середине ее старичок, неизвестно откуда взявшийся, держа на ладони восковую куколку в виде скомороха-плясуна, забормотал себе что-то под нос, и куколка начала плясать, как живая, – может быть просто заводилась машинкою. Что тогда произошло в толпе, никто хорошенько не помнит: люди точно вдруг осатанели от чуда, ринулись вперед, чтобы лучше видеть его, напирая, давя и топча друг друга так, что, когда представление кончилось, вся площадь залита была кровью и усеяна телами убитых, как поле сражения. Надо бы убить старичка, – и убивали, но он все оживал. Поняли, наконец, что это колдун, посланец бога Вицилопохтля, а может быть, и он сам, и покорились. А колдун продолжал морочить людей черной магией или механикой, убеждая их, в чем легко убедить, – что широкий путь лучше узкого: жертвовать надо не собой, а другим, платить за зло не добром, а злом, не щадить, а убивать врага на войне, – так Бог велел, а кто против Бога, тот с дьяволом, как этот обманщик, Кветцалькоатль, морочащий их дьявольским мороком; если они его не прогонят, то он погубит их всех. И люди колдуну поверили больше, чем пророку, так же естественно, как вода течет вниз, а заводная куколка движется. Кветцалькоатля не изгнали, не убили, а только забыли, ушли от него. И он ушел от них туда, откуда пришел, – в Тлапаллан, страну Восходящего Солнца за Океаном (Réville, 73–80. – Robertson, 370. – Spence, 106. – Donelly, 144).
Бога мира победил бог войны, и все пошло по-старому – вечному: снова началась война, полилась кровь человеческих жертв, и будет литься, пока Ушедший не вернется. Люди сначала забыли его, но потом вспомнили, что он сказал, уходя: «Я к вам вернусь». И ждали его, верили, что он снова придет. Вот почему, когда увидели белых, бородатых людей, Колумбовых спутников, то подумали, что это от него, Ушедшего, вестники – существа «богоподобные», teul (Réville, 46), – «люди-боги», andres theioi, сказал бы Платон, «сыны Божии», ben elohim, сказал бы Енох.
Когда же христианская сволочь Фернандо Кортеца начала их грабить, убивать и жечь на кострах Святейшей Инквизиции, то поняли, с кем имеют дело, и, может быть, ужаснулись христианскому кресту не менее, чем христиане ужасались их крестам, языческим.
VI
Атлианством можно бы назвать религию Кветцалькоатля-Атласа, по древнему корню этих двух имен: atl – может быть, всей Атлантиды, корню.
Что «атлианство» здесь, на древнем Западе, то «христианство до Христа» в языческих мистериях страдающего бога-человека, на древнем Востоке. Тайна Востока и Запада – Крест. Может ли быть Крест до Голгофы? Для маловерных тут «соблазн креста», тот самый, о котором говорит Павел: «Мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Эллинов безумие» (I Кор. 1, 23). О, конечно, для некрещеных или от креста отступивших, крест и на Голгофе так же мало значит, как на Юкатане: там – позорное орудие римской пытки, здесь – магический знак дождя или солнца. Но знающие знают: Словом на кресте распятым, сотворена вся тварь, – как же ей не быть запечатленной Крестом? Вот почему в двух мирах – погибшем и спасаемом, в Атлантиде и в Истории – один и тот же Крест.
