Венделин Кнох - Бог в поисках человека
б) Откровение живо в церковной традиции
аа) Библейское измерение откровения: обетование, исполнение, завершение
Коль скоро мы хотим развернуть библейское измерение откровения, вполне законно связать воедино отдельные моменты обетования (как откровения), высказанные в Ветхом Завете, и подчинить их единой системе отсчета.
Уже творение, которое человек переживает как находящееся с ним в нерасторжимой связи, познается в свете обращенности Бога к человеку[222] – не просто как выражение Божественного всевластия (или, более того, произвола), но как откровение внутренней Божественной динамики. Случайность собственного существования и опыт «нежданной» встречи с Богом, когда они осознаются в свете этого откровении как соответствующие Божественной воле, открывают человеку неожиданность (внезапность) творения в качестве удостоверения Божественной динамики, каковая осуществляется именно в мощном истечении вовне, но при этом должна, тем не менее, оставаться не поддающейся никакому учету, ибо она есть динамика свободы воли к само-сообщению. Тем самым, Ветхий Завет говорит нам с самого начала, что всего лишь абстрактная рефлексия никогда не может постичь Бога в его действительности. «Бог не есть Бог мертвых, но живых» (Мф 22, 32), и в этой своей жизненности Он открывает себя как вечная любовь. Он остается верным себе; поэтому Бог – гарант того, что благодаря Ему исполнятся те обетования, которые были даны в ходе истории. Для человека это означает, что всякий раз, когда он сознает свою ограниченность и подверженность греху (или ему приходится об этом вспоминать), Божественное откровение привносит в это сознание обетование спасения. Хотя спасение, обещано в первую очередь и прежде всего человеку, оно не подразумевает некоего фактически происходящего в человеческой жизни события, но должно быть понято как личное свершение, осуществляемое благодаря Мессии. Суверенная власть Бога удостоверяет себя в делах Мессии, который исполняет обетование, данное в словах откровения. – В этой связи Ветхий Завет говорит весьма выразительно о величии Бога (Kabjd Jahwe); переживаемое в неземном сиянии оно ощутимо как зримый знак Божьего присутствия. {97} Сияние, исходившее от лица Моисея, которому явилась слава Божия, может служить красноречивым тому примером: из-за этого сияния сыны Израилевы не могли смотреть Моисею в лицо (Исх 34, 29–35; ср. 2 Кор 3, 7). Сюда же следует отнести и обетование о возлюбленном Богом царе, который взойдет на престол Давидов.
Ветхий Завет учит нас тому, что раскрытые в откровении деяния Божии следует видеть также в контексте обещания союза [с Израилем] как доказательство верности Яхве и Его любви. Глубина этого Божественного само-возвещения вспыхивает особенно ярко на фоне предзнаменований обетования окончательного спасительного деяния Бога – деяния, которому еще только предстоит совершиться. Великие дела Яхве относятся, конечно, к прошлому, в особенности те события, когда Он вступался за народ, избранный Им в качестве Своего достояния; и все же эти дела продолжают побуждать нас с верою принять обетования, нацеленные на то, что только ждет впереди. Стоит бросить взгляд на Новый Завет, и мы понимаем, что здесь не просто в общем и целом исполняется то, что «было обещано». Конечно, по сути, Иисус словом и делом вписывает себя в контекст обетования Ветхого Завета. Он говорит, что послан прежде всего к овцам дома Израилева (Мф 15, 24), Он свидетельствует, что пришел не отменить Закон, но исполнить (ср. Мф 5, 17). Но исполнение обещанного, ожидание которого коренится в ветхозаветном откровении, совершаясь в Иисусе Христе, указывает за пределы Его конкретных спасительных деяний – в направлении предуготованного Богом Царствия – Basileia tou Theou. Обетования исполняются «с лихвой», и самовозвещение Бога в Иисусе Христе открыто грядущему блаженному созерцанию Бога «лицом к лицу» (1 Кор 13, 12).
Попытаемся разобраться в том, что здесь провозглашается. В Св. Писании можно подметить две интерпретации. Одна линия истолкования ведет от Ветхого Завета к Новому. В Ветхом Завете мы находим конкретные высказывания, в которых провозглашается обетования, исполнение которых явно берет на себя впоследствии Иисус Христос: они провозглашаются исполненными в Его личности. Но это исполнение, как мы можем понять из ранних новозаветных текстов – апостольских посланий, – вовсе не толкует себя в качестве всеобъемлющего в смысле окончательного эсхатологического свершения. Более того, с пришествием Иисуса Христа в поле зрения оказывается «середина времен», каковая – если говорить исходя из нашего исторического и понятийного горизонта – была исполнена по слову Нового Завета, когда Бог послал Своего Сына в мир (ср. Ин 3, 17). Эта линия обетования, берущая начало в Ветхом Завете, указывает также по ту сторону Нового Завета – в такое эсхатологическое будущее, в котором Бог будет «всем во всем». Поэтому ветхозаветное измерение обетования «удержано» в Новом Завете Иисусом Христом, т. е. сохранено и в силу этого вовлечено в провозглашенное Им исполнение всех обетований в Царствии Божием. А это значит, что вере в Иисуса Христа присуща некая особая настоятельность. В Иисусе Христе обетование изымается из области только становящегося, отдаленного {98} и неопределенного будущего и обретает в Нем особую, личную, ощутимость. Мессия пришел и знаменует Собой заключительную и завершающую фазу священной истории, которая будет исполнена тогда, когда Сын человеческий возвратится в конце дня судить живых и мертвых.
На этом основании и вторая линия истолкования обретает свое значение. В синоптических Евангелиях она затронута не единожды. В свете пришествия Иисуса Христа, Его жития и деяний, которые становятся явными по воскресении и принятии учениками Св. Духа, Ветхий Завет приобретает некую пропедевтическую функцию. Написанное в нем исполнено Иисусом Христом. Ветхий Завет, тем самым, интерпретируется христологически, исходя из Нового Завета. Поскольку в первой интерпретации речь идет об углубляющемся самораскрытии Бога, что ясно уловимо в ключевых словах – «творение», «новое творение» («новая тварь»), «исполненное новое творение», – Бог как Господь истории понят здесь одновременно как делящаяся собой любовь. Она раскрывает себя непосредственно в Иисусе Христе. И в этой точке берет начало вторая линия интерпретации: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин 15, 13). Здесь упомянутое Павлом напряжение между «уже» и «еще не» снимается в Иисусе Христе, что ясно уловимо в ключевых словах: «обетование», «исполнение», «завершение». Поэтому верно следующее: в Иисусе Христе христиане исповедуют свое спасение, но это спасение не завершено; Церковь Иисуса Христа – это Церковь-странница, идущая по пути ко всеобъемлющему Царствию Божию. Подводя итог, мы можем сказать: библейское измерение откровения становится понятным в свете «абсолютного Спасителя» Иисуса Христа как, в конечном счете, откровение спасения. Для открывающего Себя Бога дело постоянно идет о человеке и его спасении, о его благе и, тем самым, о полноте откровения в созерцании Бога «лицом к лицу». Символ веры устанавливает это обстоятельство в канонической форме: «[Верую в] Господа Иисуса Христа, Сына Божия […] нас ради человек и нашего ради спасения сшедшего с небес […]». И пролог Евангелия от Иоанна, проникающий в самые глубины [истины] не утаивает обетования спасения: «А тем, которые приняли Его, верующим во имя Его, дал власть быть чадами Божиими» (Ин 1, 12).
бб) Патристические акценты
Размышления об откровении[223] всегда подчинены живому опыту веры, и поэтому покоятся на церковном фундаменте. Тем не менее, эти размышления должны быть посвящены, в то же время {99}, критическому анализу, как это подчеркивали уже ранние апологеты. «В апологетических спорах с иудеями и язычниками, в защите от гностических учений, а также в полемике с (неоплатонической) философией, откровение было впервые подвергнуто разбору в качестве богословской и философской проблемы и, тем самым, вовлечено в процесс теоретизирования и интеллектуального анализа»[224]. Однако последовательный теоцентризм в понимании откровения, который включает в себя также истолкование фигуры Иисуса из Назарета в качестве Христа – предмета веры [ветхого Израиля], не был этим процессом затронут. В личности Иисуса мы находим исполнение и завершение всего откровения; но, тем самым, удерживается и значение события дохристианского откровения. А именно: Бог в своем всемогуществе беспрестанно действует в истории с момента сотворения мира[225]. Так что и в последующие столетия в традиции, восходящей к Августину, Бог рассматривается прежде всего как действующий. Он открывает себя в свершениях, каковые, если их толковать или переживать как события теофании и, соответственно, непредвзято называть откровениями, подобны книгам, которые Бог распахивает перед человеком: книга природы, книги Священного Писания, а также – там, где в эти события вовлекается опыт человеческого существования, – книга жизни и совести. Такое видение откровения основывается на глубинном понимании того обстоятельства, что в истолковании Св. Писания Церковь является неоспоримым носителем, гарантом и интерпретатором в передаче откровения, и что она при этом находится в согласии с современным ей обществом, определяющим себя в рамках религиозного [миропонимания].
