Тихон (Агриков) - У Троицы окрыленные
Не то грустно, что часто слышится и громко раздается глупый смех, а то, что многие его боятся, прячутся от него, словно стыдятся своего доброго дела, своих прекрасных слов, благородных мыслей, светлого замысла. Многие не боятся привидений, зная, что это бред больной головы, бесстрашно стоят под пулями на поле брани, не пугаются гнева начальства, смело скажут правдивое слово, но как огня боятся насмешки, косого взгляда толпы, смущаются тем, что станут говорить о них вокруг.
Один английский писатель рассказывает такой случай. В казарму, в среду грубых, испорченных солдат попал кроткий, богобоязненный юноша. Он у себя дома привык начинать и кончать день молитвой к Богу. То же стал делать и в казарме. Товарищи с первого же дня осыпали его насмешками, кидали в него подушками и сапогами, с хохотом, свистом и богохульным пением окружали его и не давали ему молиться. Смутился молодой солдатик, не выдержал насмешек. «Бог, — думал он, — видит ведь везде, буду молиться в постели, под одеялом». Так и стал делать. Прошло долгое время. Однажды наконец сосед по койке, старый закаленный в бою солдат, заметил это и, улучив минуту, когда они были одни, стал его стыдить: «Я не молюсь, потому что огрубел, отвык от молитвы, а тебе стыдно прятаться с молитвой. Какой ты после этого солдат! Испугался насмешек, прячешься под одеяло. Что же, в битве, когда на тебя посыплются пули, ты тоже будешь прятаться под одеяло? Не хочешь молиться — не молись, а если дорожишь молитвой, не прячься с нею. Глупые люди смеются, а ты и уступил, нет, ты стой на своем и их заставь уступить тебе». Ободрился солдатик, снова стал открыто молиться. Насмешки поднялись опять, но он не обращал на них больше внимания, и они постепенно смолкли; и как-то даже уважать стали больше.
«Малая закваска, — говорит Апостол, — заквашивает все тесто» (Гал. 5, 9), а соль и в большом количестве, если «потеряет силу…уже ни чему не годна, как разве выбросить ее вон на попрание людям» (Мф. 5, 13). Что же, друзья мои, чем мы с вами будем для окружающей нас жизни — доброю ли закваскою Христовой или солью, потерявшей силу? Пойдем ли к людям вместе со Христом и вместе с Ним, если понадобится, будем терпеть и смех, и поругание, и скорби? Или заодно с неправдою людскою и человеческим невежеством сами посмеемся над Евангельским словом, поставим крест на деле Спасителя?
Две разные дороги лежат перед нами, а какая лучше — пока не поздно, выбирайте сами, если кто еще не выбрал твердого пути. «Кто не со Мною, тот против Меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает» (Мф. 12, 30).
Красота жизни
У древних греков был знаменитый оратор Демосфен. Когда он говорил на площади перед народным собранием, толпы народа с затаенным дыханием слушали его целыми часами. Его сильный ясный голос слышался в самых далеких рядах; речь лилась плавно, осанка, движения рук и головы — все было изящно и прекрасно, дополняло впечатление от его слов.
Однако когда Демосфен в первый раз выступил перед толпой, он потерпел позорную неудачу: ему велели замолчать, прогнали с возвышения, где он пытался говорить, и насмешками и свистом проводили с площади. Демосфен шел домой, от стыда закрыв голову плащом. По дороге его догнал какой-то незнакомец. «Милый юноша, — сказал он, — тебя сегодня жестоко осмеяли, и осмеяли по заслугам. Ты говорил очень скверно, как нельзя хуже. У тебя слабый голос, тебя не слышно за десять-пятнадцать шагов, ты очень часто запинаешься, останавливаешься, чтобы набрать воздух, ты картавишь, неправильно выговариваешь некоторые слова и, наконец, очень смешно подергиваешь плечом и некстати болтаешь руками. Между тем, в тебе есть задатки оратора. Я много слышал всяких речей и вижу, что из тебя будет толк. Надо только работать над собою. Не учась, нельзя садиться на горячего коня: он сбросит тебя. Как же ты хотел вдруг оседлать тысячную толпу, заставить идти у тебя на поводу, действовать по твоей указке, если сам не подготовился, не научился, как лучше словом действовать на народ? Всякое искусство, кроме природной способности, требует еще упражнения, работы над собой. Будешь работать — выйдет из тебя большой оратор».
Послушался Демосфен доброго совета. Решил упорной работой над собой избавиться от недостатков. Чтобы ничто не развлекало его, не мешало делу, он удалился в пустынное место, на берег моря, в уединенную лачугу, а чтобы не соблазниться, не вернуться раньше времени в город, он начисто выбрил полголовы. В уединении он стал укреплять голос и развивать слабую грудь. Для этого он старался взбегать на гору без передышки, не переставая кричать. Вначале он мог пробежать только малую часть дороги, а затем останавливался отдохнуть. Но чем чаще он упражнялся, тем пробегал все далее. Наконец, он оказался способным с громким криком вбегать без передышки на самую вершину.
Чтобы укрепить голос, Демосфен в часы бури, когда море ревело и с грозным воем билось о скалы, выходил на берег и старался перекричать бурю. Вой и рев волн заглушали его, но с каждым разом голос крепчал и наконец смог меряться силою с ревом бурного моря. Против картавости Демосфен придумал класть камешки под язык. Он ворочал язык на разные лады, пока слово не выходило правильно. Так он научился говорить совершенно ясно и отчетливо. Оставалось отучиться смешно подергивать плечом. Демосфен придумал простой способ. Он в своей низенькой лачужке прикрепил к потолку острием вниз кинжал и становился плечом прямо под ним. Затем, представив, что перед ним народ, громко держал речь. Пока помнил, что не следует дергать плечом, шло хорошо, а когда, увлекшись речью, забыл, дернул, то больно укололся. Один, другой, и двадцать, и тридцать раз кольнул себя до крови — перестал дергать плечом.
За полгода обросла выбритая голова. Вернулся Демосфен в город, пошел на собрание. Взошел на возвышение, начал речь. Народ вспомнил первую неудачу, стал смеяться, но Демосфен громким, властным голосом остановил смех. Толпа затихла, и умная изящная речь полилась, как широкая полноводная река. В самых дальних уголках площади голос звучал ясно, движения юноши были плавны, красивы. Народ жалел, что кончилась речь… Так долго и много приходилось работать Демосфену над собой, чтобы научиться красиво говорить, сделаться великим оратором.
Чтобы научиться красиво жить, красиво поступать, сделаться хорошим человеком, надо работать над собою еще более. «Я в беззаконии зачат, и во грехе родила меня мать моя» (Пс. 50, 7), — говорит псалмопевец Давид. Мы рождаемся уже со многими грубыми задатками. Как иные тяжелые болезни, так и многие дурные навыки мы получаем по наследству. Родители передают детям не одно телесное, но и душевное сходство. Деды получили много злых навыков по наследству от прадедов; своей распущенностью, потворством всякой своей блажи развили, укрепили их и прибавили еще новых от себя. Все это передали нашим отцам. Отцы, в свою очередь, принятое еще более укрепили и кое-что вновь прибавили. Сколько, стало быть, злых семян мы носим в себе? Душа наша, выходит, не чистая земля, а густо засоренная вредными зернами. В иную пору и западет в душу доброе семя: тронет евангельское чтение, умилит церковная песнь, поразит умная книга, пленит добрый пастырь — но все это глохнет среди густой поросли зла. Требуется много труда, особенно в юные годы, много усилий воли, большая борьба с дурными навыками и задатками, чтобы расположить душу к доброй жизни, к красивым делам.
Один древний мудрец говорил: «Человек, если он действительно хочет быть человеком, а не грубым животным в человеческом виде, должен работать над собою, как кожевник над кожею». Долгим трудом кожевник из толстой и грубой кожи выделывает мягкую замшу, нежную, тонкую лайку. Так и человек, если он хочет стать красивым делателем добра, должен долго и много работать над собою. Как работать? Первое условие — быть внимательным к своему внутреннему миру, храму внутреннему. Мы часто знаем улицы и площади самых отдаленных городов — и не знаем собственного сердца. Много лет подряд упорно изучаем Святое Евангелие и много делаем внешних дел, но иногда годами не подумаем: все ли в порядке у нас внутри. Наш внутренний мир для многих из нас — полные потемки, и мы там, как в густом тумане, ничего не можем разобрать.
Нам мало помогает даже наша совесть. Совесть — это зеркало, в котором отражаются всякая кривизна души и каждое пятнышко сердца, но зеркало, как бы оно велико и прекрасно ни было, в потемках служить не может. Необходимо в темную горницу нашей души внести свет — свет Слова Божия. Это второе условие. При свете правды Божией мы увидим, что наше сердце — не тот храм Божий, каким оно должно быть по слову Апостола: «Вы храм Божий, и Дух Божий живет в вас» (1 Kop. 3, 16), а может быть, и вертеп разбойников, какой-то дремучий лес со всякими страстями и пороками. Чтоб укротить их, единственное средство — не распускать себя, не потакать своим дурным чувствам. Дурные чувства и наклонности, как и все остальное, образуются не вдруг, а постепенно: большой пожар возгорается от ничтожной искры. И Москва сгорела от двухкопеечной свечи, и громадное дерево вырастает из малого зерна. Надо тушить искру пожара, вырывать корень в зародыше.
