Иоанн Шаховской - Сборник статей Иоанна Шаховского
Противоположение «рабьего страха» – «мистическому ужасу» несколько искусственно. Оно ценно может быть для дидактических рассуждений. Но лучше не менять духовной терминологии, сложившейся тысячелетиями, в Слове Божием укорененной, и все равно понятной лишь тому, кто сам идет к духу.
Отрыв от своего эсхатологического восприятия реальности у Н. А. Бердяева и в понимании «закона», как нормы. Бердяев титанически борется с законом, как нормой. Но эта борьба аналогична борьбе с Богом тех атеистов, которые не с Живым Богом борются (ибо они Его не знают), но со своей фикцией о Боге. И Н. А. Бердяев борется со своей фикцией о законе. Но «закон» – понятие гораздо более духовное и эсхатологическое, чем то кажется чистому или практическому разуму. Закон – Тайна Бытия, а совсем не «норма». Норма – это отражение, всегда слабое, закона. Законничество есть неповиновение закону, худшее, чем беззаконие. Законничество – это лишение Закона Духа. И в это законничество, только «с другой стороны», впадает всякий борющийся с законничеством через умаление духа и тайны Закона.
Закон евангельского духа, закон небесной жизни, конечно, целиком вложен был в Ветхий Завет, только не раскрыт. Не рушить закон пришел Господь… И нам нельзя нарушать его, отождествляя с нормой. Царство Божие – Небесный Иерусалим – есть новое раскрытие того же Единого Творческого Закона, который не имеет иной нормы, кроме: «будьте совершенны, как Отец ваш Небесный совершен есть». Закон – бесконечная святость бытия в Боге, от Которого ни йота не может отпасть.
Этот Божественный закон, трудно постигаемый мудростью, но лишь доверием любви к Законодателю, соблазнительный для иудеев-законников и являющийся безумием для эллинов-мудрецов, – этот Закон открыл миру – как откровение Истины – тайну двух путей человеческой свободы: широкого и узкого. Чрез все Евангелие проходит эта недомыслимая тайна, постижимая лишь через всесожигающую любовь к Богу. Это Божие пророчество об Истине Жизни и Смерти, о пшенице и плевелах – есть такой же Крест, как все Евангелие, и, помимо возвещения реальности, служит мерою веры-доверия человека к Богу и погубления своего ветхого добра, – того самого недоброго добра, той самой мало-справедливой справедливости, на которые праведно восстал Н. А. Бердяев, не дошедший только до конца своей эсхатологической этики, обернувшийся назад, – взглянуть на свое горящее старое философское отечество, и… остановившийся в созерцании оставленного.
Ветхий разум («кичащий», как мудро говорили свв. отцы) не приемлет тайны, одной из самых великих: тайны сыновнего свободного послушания «угонзания в Сигор» (см. Великий Канон св. Андрея Критского), из горящих городов. Он не имеет сил (евангельской любви) возненавидеть «отца и мать» – свои ветхоэтические категории: расстаться с философией своей «доброты», с культурой своей «справедливости».
Признать ничтожество своих этических оценок или хотя бы понять их относительность для надмир-ного Бытия, современному законническо-культурно-му сознанию человека столь же трудно, сколько законническому сознанию иудеев было принять своим Богом Страдающего на Кресте Человека, лишенного общественно-принятой этической нормы. То был соблазн, и это есть соблазн ложной культуры – не сыновней, не знающей Отца.
«Соблазн адом» есть соблазн ветхой этики, той «доброй» этики, которую творчески образумил Н.А.Бердяев, но из которой он сам до конца не вышел*****. Как на рубеже ветхой и новой эры человечества, две тысячи лет тому назад, человек-законник хотел ограничить Бога нормой высоты и отдаленности от земли, так и теперь человек, соблазненный законом ложной культуры, хочет ограничить Бога нормой этики своего меонически-нравственного масштаба.
Невозможно принять того, что ад есть «проблема». Это данность, если и испытуемая, то только как данность. Данность эта аналогична данности бессеменного зачатия.
Ад есть действительность, действительность антропо-демонологическая – безусловно восходящая поту сторону антропологической этики… Реальность «детей диавола» (Ин. 8; 44), творящих похоти «отца своего» и «ничего» (!) (Ин. 14; 30) не имеющих во Христе, изображена в Евангелии образом плевел, всеваемых врагом в пшеницу, невидимых в период роста всходов (история культуры), и только после какого-то времени замечаемых… Все это безмерно углубляет (и упрощает!) вопрос, делая его во всяком случае непосильным для той методологии, которой придерживается философия Бердяева, в этом пункте особенно теряющая соль своей эсхатологичности.
Христианин-философ, призывающий общество к последней правдивости, должен сам выдержать испытание эсхатологического мужества и правдивости, своей любви к Богу, как своего безграничного благоговейного доверия к данному Слову, Его всецело потусторонней справедливости, столь же возвышающейся над нашей этической атмосферой, сколь небо над нашими крышами.
Иначе, без «погубления души своей», своего метущегося разума в небе Евангелия (радостном, светлом, конечно, погублении сыновнем!) трудно, почти невозможно выходить на проповедь в мире подлинно новых, подлинно правдивых слов христианской этики.
Христианство обессолилось не только потому, что много лицемеров числится в нем, но главным образом потому, что обличающие лицемерие сами не до конца доводят ни свое бегство из ветхого, уничтожаемого Богом мира чувств и помышлений, ни свою огненную любовь к Живому Отцу, ту любовь, которую свел на землю Сын Человеческий, и – как томился, пока она возгорится (Лк. 12; 49). Священники, учителя, философы христианства, суд над которыми во много раз острее – не до конца доводят свою возможную в мире преданность Богу: распинают мир себе, но не распинают себя в миру.
Н. А. Бердяев несомненно оказывает услугу философии, что в ущерб своей чистоте устремления к духу, гносеологически почти не отрывается от нехристианской философской культуры, в которой благовествует христианский эсхатологизм этики. Эту его заслугу, это культурное дерзновение, конечно, хотелось бы видеть вне всех пробелов, всех несвершений его «методологии духа».
Невозможно не испытать этического удовлетворения от философского умерщвления неэсхатологической этики Канта, к сожалению умерщвленной не до конца.
Безотносительное «творчество» уже оправдывает книгу тем, что она написана… Творчество же Духа Истины ее оправдывает тем, что она предполагает свое развитие (и, если надо, свое уничтожение).
Самое ценное в книге Бердяева – этическая печаль о несовершенстве добра и добрых. Это ощущение безмерных совершенств Отца Небесного и подчинение Его заповеди о приятии этих совершенств, как «норме» этического закона.
Нехристианские философы «ищут». Христианские – «доискиваются». Философия Бердяева есть эта ценная христианская доискивающаяся философия… Могущая доискаться до самоотрицания во имя высоты своих исканий.
«Человек есть существо недовольное самим собою, способное себя перерастать», – говорит Бердяев.
Если до этого последнего, действительно, может доискаться свобода ветхого человека, то это – признак ее веры в правдивость слов: «собою не похвалюсь, разве только немощами моими»… слов первого философа свободного духа – более святого, чем творца.
1931 г.
О вере христианской
«Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом» (Евр. 11, 1). Так определяет сущность веры ап. Павел. Итак, вера есть, во-первых, та духовная сила в христианине, которая может обеспечить ему достижение желаемого, и, во-вторых, – уверенность в том, что не дано ему познавать непосредственно, через его внешние органы чувств.
По словам о. Валентина Свенцицкого, «вера есть высшая форма познания, особое восприятие, таинственное и непостижимое в нас, превышающее все остальные формы познания и включающая их в себя».
А К. Д. Ушинский пишет, что «вера есть небесное сокровище, которое вручено человеку Творцом, как рай Адаму, чтобы его «хранить и возделывать».
Известный врач Н. И. Пирогов говорит: «Веру я считаю такою психологическою способностью человека, которая более других отличает его от животного».
Хорошей аналогией для понимания значения веры является проводник электричества. Для того, чтобы человек мог использовать электрическую энергию, нужен проводник. Так и для идущей к сердцу человеческому благодати, очищающей сердце и исполняющей его Св. Духом, нужен также проводник. И таким проводником является вера человека.
Вспомним, как Господь «не мог» совершать чудес в Назарете, так как не нашел веры в сердцах Своих соотечественников (Мк. 6, 5)
Бог не принуждает к вере. Она есть свободный подвиг любящей души. Вместе с тем, она является великим сокровищем и единственным путем к совершенству. Об этом так говорил старец Захария из Троице-Сергиевской Лавры:
