Эрнест Ренан - Апостол Павел
Смешанные браки были поводом к таким же точно затруднениям. Евреи считали такие браки простым блудом, преступлением, которое канаимы наказывали ударом кинжала, именно потому, что Закон, не полагая за них никакого определенного возмездия, предоставлял отмщение руке верных. Двое христиан, таким образом, могли оказаться в невозможности вступить в брак, хотя бы были соединены верой и любовью ко Христу. Обращенный во Иисуса еврей, желавший жениться на сестре греческого происхождения, слышал, как этот союз, в его глазах святой, называется самыми оскорбительными именами.
Предписания относительно чистого мяса имели не менее важные следствия. Об этом можно судить по тому, что происходит еще в наши дни. Так как нагота вышла из современных нравов, обрезание перестало представлять для евреев свои былые неудобства. Но необходимость в особых бойнях продолжает быть для них очень стеснительной. Она заставляет тех, кто строго придерживается обрядов, не есть у христиан, и таким образом исключает их из общества. Это правило есть главная причина того, что еврейство до наших дней остается в некоторых странах замкнутой сектой. В странах же, где евреи не сторонятся от остального населения, оно является камнем преткновения, причиной ужаса: чтобы понять это, достаточно посмотреть, до какой степени правоверные евреи из Германии и Польши, приезжающие на ту сторону Рейна, оскорбляются, видя распущенность, которую позволяют себе здесь их единоверцы. В таких городах, как Салоники, где евреи являются большинством населения, и где все богатства сосредоточены в их руках, оживленные общественные отношения становятся в виду этого немыслимыми. Уже в древности слышны были жалобы на эту помеху. Еврейский закон, наследие отдаленных веков, когда забота о чистоте была существенной частью духовного законодательства, объявлял нечистой свинью, что в Европе ничем не оправдывается. Это старое отвращение, наследие восточного происхождения, казалось грекам и римлянам ребячеством. Еще множество других правил шло от той эпохи, когда одной из забот цивилизаторов было запретить своим подвластным потребление нечистого, прикосновение к мертвечине. Наконец, гигиена брака породила для женщин целый довольно сложный кодекс того, что законом признано нечистым. Подобным правилам свойственно переживать то время, когда их существование имело смысл, и становиться с течением времени настолько же стеснительными, насколько они при появлении своем могли быть полезными и целесообразными.
Было еще одно обстоятельство особого рода, из-за которого правило о мясе было особенно трудно соблюдать. Мясо животных, принесенных в жертву богам, считалось нечистым; между тем, такое мясо часто после жертвоприношений приносилось на базар, где оказывалось очень трудно отличить его. Отсюда - бесконечные предосторожности. Строгие евреи не считали позволительным без разбору покупать на базаре все; они требовали, чтобы продавцу предлагались вопросы о происхождении мяса, чтобы прежде, чем вкусить от яства, хозяина спрашивали о том, где он приобрел провизию. Обременять этой казуистикой неофитов, - очевидно значило все испортить. Христианство не стало бы тем, что оно есть, если бы ему, подобно еврейству наших дней, приходилось иметь свои особые бойни, если бы христианин не мог бы не нарушая своего дома, есть с другими людьми. После того, как мы видели, в какую сеть затруднений запутывают жизнь религии, обремененные такого рода требованиями; после того как мы убедились, что на Востоке еврей, мусульманин своими обрядовыми законами, как стеной, отделены от европейского мира, в котором они могли бы занять свое место, - нам легко понять, какую огромную важность имели вопросы, решавшиеся в то время, о котором мы говорим. Дело шло о выяснении того, станет ли христианство религией формальной, обрядовой, религией омовений, очищений, различий между чистым и нечистым, или же религией духа, идеалистическим культом, который убил или постепенно убьет религиозный материализм, все мелочи, все обряды. Лучше сказать, дело шло о выяснении того, будет ли христианство незначительной сектой или всемирным культом, потерпит ли мысль Христа крушение вследствие неспособности учеников, или эта мысль, благодаря своей природной силе, восторжествует над сомнениями нескольких ограниченных, отсталых людей, стремившихся изменить ее и отклонить ее в сторону.
Путешествие Павла и Варнавы поставило вопрос настолько ребром, что, никак нельзя было отсрочивать дольше его разрешение. Павел, во время первого периода проповеди своей, по-видимому, стоявший за обрезание, теперь объявлял его излишним. Он без колебаний допустил язычников в церковь; он создал церкви из язычников; его близкий друг, Тит, не был обрезан. Иерусалимская церковь не могла уже закрывать глаза на такие общеизвестные факты. В общем, эта церковь относительно занимающего нас вопроса либо колебалась, либо склонялась на сторону наиболее отсталой партии. Там находился охранительный сенат. В соседстве с храмом, в постоянном соприкосновении с фарисеями, старые апостолы, с их узкими и робкими ушами, не подходили к глубоко революционным теориям Павла. С другой стороны, много фарисеев перешли в христианство, не оставляя в то же время существенных принципов своей секты. Для таких людей предположение, будто можно спастись без обрезания, было богохульством. Им казалось, что Закон продолжает действовать в полном виде. Им говорили, что Иисус пришел наложить на него свою печать, а не отменить его. Преимущественное положение потомков Авраама в глазах их не изменилось; язычники не могли войти в царство Божие, не приобщившись предварительно к семье Авраамовой; словом, прежде, чем стать христианином, надо было стать евреем. Ясно, что никогда христианству не приходилось разрешать более важного сомнения. По мнению еврейской партии даже агапа, совместная трапеза, стала бы иначе невозможной; обе половины церкви Иисусовой не могли бы вместе приобщаться. С богословской точки зрения вопрос имел еще более важное значение; дело шло о том, спасаются ли христиане благодаря Закону или же благодатью Иисуса Христа.
Спор возгорелся по почину некоторых братьев из Иудеи, пришедших в Антиохию, по-видимому, без поручения апостольского синклита. Они громко заявили, что без обрезания спастись нельзя. He надо забывать, что в Антиохии у христиан было особое название, особое положение, a в Иерусалиме нет; однако все, что шло из Иерусалима, пользовалось во всей церкви большим весом, ибо там находился центр авторитета. Это вызвало большое смущение. Павел и Варнава спорили самым энергичным образом. Произошли нескончаемые прения. Чтобы положить им конец, решено было, что Павел и Варнава отправятся в Иерусалим, дабы придти к какому-нибудь соглашению по этому пункту с апостолами и старейшинами.
Дело имело для Павла личное значение. Деятельность его до сих пор была почти совершенно независимой. Co времени принятия им христианства, он провел в Иерусалиме лишь две недели и в продолжение 11 лет не был там. В глазах иных он был в известном смысле еретиком, учившим за свой личный счет и не имевшим почти никакой связи с остальными верными. Он гордо заявлял, что ему было свое откровение, свое благовествование. Пойти в Иерусалим значило, по крайней мере с внешней стороны, отказаться от свободы, подчинить свое евангелие Церкви-матери, научиться от других тому, что он знал из своего личного откровения. Он не отвергал прав Церкви-матери; но он не доверял ей, зная упрямство некоторых из ее членов. Потому он принял предосторожности, чтобы не слишком обязаться. Он заявил, что, отправляясь в Иерусалим, он не повинуется ничьему приказу, он даже сделал вид, как-то обычно делал, будто следует в этом приказу с небес, будто ему по этому поводу было откровение. Он взял с собой ученика своего Тита, разделявшего все его мнения и, как сказано, необрезанного.
Павел, Варнава и Тит отправились в путь. Антиохийская церковь проводила их по дороге в Лаодикею-Приморскую. Они пошли по финикийскому берегу, затем прошли Самарию, встречая на каждом шагу братьев и рассказывая им чудеса об обращении язычников. Повсюду они распространяли ликование. Так пришли они в Иерусалим. Наступил один из самых торжественных моментов в истории христианства. Великому сомнению предстояло разрешиться; должны были встретиться лицом к лицу люди, на которых лежала вся надежда новой веры. От их величия душевного, от прямоты сердечной зависела будущность человечества.
Co времени смерти Иисуса прошло 18 лет. Апостолы постарели. Один из них пострадал, другие, может быть, умерли. Известно, что умершие члены апостольской коллегии не были замещены, что этой коллегии было предоставлено мало-помалу угасать. Рядом с апостолами образовалась коллегия старейшин, разделявших с ними власть. "Церковь", которую, как считалось, осенял святой Дух, состояла из апостолов, старейшин и всего братства. Даже сами простые братья были различных степеней. Неравенство вполне допускалось; но неравенство это было чисто нравственным; оно не было связано ни с внешними преимуществами, ни с материальными выгодами. Тремя главными "столпами" общины, как говорили, были все еще Петр, Иаков, брат Господень и Иоанн сын Зеведеев. Некоторые Галилеяне исчезли; их заменили несколькими лицами из партии фарисеев. "Фарисей" был синонимом набожного человека; а все эти добрые иерусалимские праведники тоже были очень набожны. He обладая умом, тонкостью, возвышенностью духа Иисуса, они по смерти его впали в грубое ханжество, подобное тому, с которым так упорно боролся их учитель. Они неспособны были на иронию и почти совсем позабыли красноречивые осуждения Иисусом ханжей. Иные из них стали чем-то вроде еврейских талапуанов [сиамские жрецы], вроде Иоанна Крестителя или Бану, сантонами [турецкие монахи], всецело преданными обрядностям, которые Иисус, если бы он был еще в живых, наверное осыпал бы неистощимыми сарказмами.
