Джордж Макдональд - Фантастес. Волшебная повесть для мужчин и женщин.
Мы не разлучались два дня, и я искренне полюбил его. Он несомненно догадывался о том, что со мной произошло; пару раз я замечал, что он с тревожным любопытством поглядывает на моего сумрачного спутника, который явно старался вести себя как можно незаметнее и подобострастно держался сзади. Но я не стал ничего объяснять, а рыцарь ни о чём не расспрашивал.
Мне было стыдно, что я пренебрёг его предостережением. Одна мысль о той, что обманула нас обоих, повергала меня в ужас, и я продолжал молчать. К вечеру второго дня его великодушные, возвышенные речи так взволновали мне сердце, что я уже готов был броситься ему на грудь и рассказать всё без утайки, ища если не доброго совета (ну что тут можно посоветовать!), то хотя бы утешения и сочувствия. Но тень исподтишка подобралась к моему новому другу, окутала его, и я уже не мог ему доверять. Его лицо уже не дышало благородством, взгляд стал совсем холодным, и я прикусил язык.
Наутро мы расстались.
Но самое страшное состояло в том, что постепенно присутствие тени стало приносить мне странное удовлетворение. Более того, я начал даже гордиться ею. «В этой стране никогда нельзя доверять первым впечатлениям, — говорил я себе. — Мне очень повезло, что у меня появился столь проницательный спутник. Уж он–то сорвёт с мира ложные покровы очарования и покажет мне его истинное лицо! Я больше не хочу быть частью глупой, суетной толпы и видеть красоту там, где её нет. Я буду смело смотреть в глаза подлинной реальности. И если вокруг вовсе не райский сад, а пустыня, то я, по крайней мере, буду точно знать, где живу».
Однако вскоре случилось нечто такое, из–за чего я снова стал относиться к тени с прежним отвращением и недоверием. В один прекрасный солнечный день я повстречал в лесу девушку. Лёгким шагом она шла по тропинке, пересекавшей мне путь, весело напевая и пританцовывая, счастливая, как дитя, хотя на вид была уже совсем взрослой. Она перекидывала с руки на руку небольшой шарик, сверкающий и прозрачный, словно сработанный из чистого горного хрусталя. Шарик этот явно был для неё и забавой, и драгоценнейшим сокровищем. Порой можно было подумать, что она нисколько не интересуется своей игрушкой, но уже в следующее мгновение становилось ясно, что она дорожит ею, как зеницей ока. Я думаю, что она ни на минуту не переставала любить и беречь его, даже тогда, когда вид у неё был совершенно беззаботный. Увидев меня, она с улыбкой остановилась и милым, звонким голосом поздоровалась. Сердце моё раскрылось и потянулось к этому очаровательному ребёнку — она показалась мне именно ребёнком, хотя я прекрасно видел, что она уже не маленькая. Мы разговорились, она повернула и пошла со мной рядом. Я спросил, что у неё за шарик, но она не ответила мне ничего определённого, и тогда я протянул руку, чтобы взять его. Она отпрянула, но тут же, с почти просительной улыбкой, проговорила:
— Нет, вам нельзя к нему прикасаться. И почти сразу же добавила: — Или только очень, очень осторожно!
Я прикоснулся к нему пальцем. Внутри шарика возникло еле заметное дрожание, и я услышал слабый, мелодичный звук. Я прикоснулся к нему ещё раз, и звук усилился. Я снова дотронулся до шарика, и из хрустальной сферы излился крошечный поток сладчайшей гармонии. Больше прикасаться к нему девушка мне не разрешила.
Мы так и шли вместе до самых сумерек. Ближе к ночи моя спутница оставила меня, но назавтра в полдень опять вышла из леса, как и накануне, и мы снова шли вместе до самого вечера. На третий день около полудня она вновь появилась из–за деревьев и пошла со мной рядом. Она рассказала мне много всего и о Волшебной стране, и о том, как она жила до сих пор, хотя мне так и не удалось ничего узнать о её хрустальном шарике. Однако в этот день тень незаметно подползла к ней сзади и окутала её сумрачным покровом.
Девушка от этого ничуть не изменилась, а её шарик, оказавшись в полумраке, словно засветился изнутри волнами колеблющегося света, испуская целые снопы многоцветных отблесков. В тот же самый момент страстное желание понять наконец, что это за штука, стало просто нестерпимым. Я жадно протянул руки и схватил его. Он снова запел и зазвучал, музыка его становилась всё сильнее, словно в нём закипала негромкая мелодичная буря, шарик задрожал, заволновался, запульсировал у меня между ладонями. У меня не хватило духа вырвать его у девушки, и хотя она пыталась отнять его у меня, я судорожно вцепился в него обеими руками, несмотря на её мольбы и даже (как ни стыдно мне в этом признаться) слёзы. Музыка нарастала, разветвляясь и усложняясь, становясь всё неистовее, шарик дрожал и трясся — и вдруг разлетелся вдребезги прямо у нас в ладонях. Из него выплыло облачко чёрного тумана; обогнув девушку, оно заволокло её маслянистой чернотой, на мгновение скрыв от меня даже тень. Она крепко прижала к себе осколки, которые были мне уже не нужны, и со всех ног побежала от меня прочь с горьким плачем обиженного ребёнка.
— Ты разбил мой шарик! — рыдала она. — Мой шарик разбился! Мой шарик, мой шарик! Он разбился!
Я кинулся за ней, чтобы её утешить, но не успел сделать и нескольких шагов, как внезапный порыв ледяного ветра согнул верхушки деревьев и пронёсся меж стволов, прижимая нас к земле. Огромная туча закрыла солнечный свет, над лесом разразилась страшная гроза, и я потерял девушку из виду. Мне и сейчас становится тяжело и тоскливо, когда я думаю о ней.
Иногда перед сном, когда я лежу в постели и о чём–нибудь думаю, мне вдруг снова слышится её плачущий голос: «Ты разбил мой шарик! Мой шарик разбился! Мой шарик, мой бедный шарик!»
Потом случилось ещё одно престранное происшествие, только тень ли была ему виною, я так и не понял. Я попал в деревушку, обитатели которой на первый взгляд ничем не отличались от обычных земных людей. Сами они не особо стремились заводить со мной разговоры и, скорее, уклонялись от моего общества, хотя, когда я к ним обращался, отвечали учтиво и доброжелательно. Но вскоре я заметил, что стоило мне подойти к любому из них чуть ближе, чем обычно (с кем–то это расстояние было больше, с кем–то меньше), как весь внешний облик этого человека начинал меняться, и чем ближе я подходил, тем разительнее были перемены. Я отступал, и мой собеседник тут же принимал прежний вид. Не знаю, с чем можно сравнить те гротескные и непредсказуемые метаморфозы — разве только с тем, как нелепо искажаются и искривляются наши лица, отражаясь на выпуклой поверхности серебряной ложки или начищенного до блеска чайника.
Обнаружил я эту странность совершенно смехотворным образом. У хозяев дома, где я остановился, была прехорошенькая и очень милая дочка, которая разговаривала со мной куда приветливее всех остальных. В то время тень как раз немного угомонилась и вела себя не так бесцеремонно, как обычно, и дух мой так воспрял от этой неожиданной передышки, что, несмотря на все печали, мне стало легко и даже радостно. Должно быть, хозяйская дочка прекрасно знала, какими мне видятся обитатели её родной деревни, и решила немного позабавиться. Однажды вечером она так задорно и кокетливо подшучивала надо мной, что я, разгорячившись, попробовал её поцеловать. Но она была надёжно защищена от подобных посягательств. Внезапно её личико перекосилось в мерзкую, отвратительную рожу, а хорошенькие губки растянулись в жуткую щель, которой мало было бы и шести поцелуев сразу. В ужасе я ошарашенно отпрянул, а она весело расхохоталась и убежала прочь.
Вскоре я понял, что то же самое происходит и с другими жителями деревни, и потому, пока я остаюсь в их обществе, мне придётся держаться с каждым из них на безопасном расстоянии. Пока я неукоснительно придерживался этого правила, всё шло довольно гладко. Не знаю, каким видели меня они, если я невольно подходил к ним ближе, чем следовало; но, по–моему, этот странный закон действовал и в ту, и в другую сторону. Мне так и не удалось выяснить, один ли я обладал этой странной особенностью, или здешние обитатели видели друг друга такими и до моего появления.
Глава 10
Из райских кущ потоки рек текут
И изгнанных в юдоль скорбей влекут,
Но лишь одна дрожащая струя
С земли ведёт в блаженные края.
Я провёл в той деревне почти неделю. Когда я вновь отправился в путь, вокруг меня потянулись безлюдные места, сплошь покрытые сухим песком и посверкивающими камнями. Жили здесь по большей части маленькие уродливые гоблины. При встрече они неизменно начинали дразнить меня и, дурашливо кланяясь в притворном смирении, протягивали мне целые пригоршни золота и драгоценностей, всё время строя мне рожи и кривляясь, словно я был душевнобольным, а они снисходительно потакали моим прихотям. Но стоило любому из них заметить волочившуюся за мной тень, как на его мордочке сразу же появлялось кислое выражение жалости и презрения. Бросив золото на землю и перестав гримасничать, он неловко отступал, словно уличённый в какой–то жестокости, и делал знак своим товарищам, чтобы те тоже перестали насмехаться и дали мне пройти. Мне не очень–то хотелось к ним присматриваться, ибо теперь тень не только следовала за мной сзади, но и лежала у меня на сердце.
