Поль Гольбах - Система природы, или О законах мира физического и мира духовного
Таким образом, каким бы дурным ни предположить атеиста, он в худшем случае станет поступать так, как верующий человек, которого его религия часто толкает на преступления, изображаемые ею в виде добродетелей. Что касается невоздержанности, распутства, сластолюбия, прелюбодеяния, то в этом атеист ничем не отличается от самого верующего человека, часто соединяющего со своим легковерием пороки и преступления, которые жрецы легко прощают ему при условии, чтобы он признавал их власть. Если такой верующий индус, то брахманы омоют его грехи в Ганге под чтение молитв. Если верующий еврей, то он замолит свои грехи, совершая приношение. Если верующий японец, то он должен совершить для этого паломничество. Если это магометанин, то достаточно ему посетить могилу своего пророка, чтобы его признали святым. Если это христианин, то он станет молиться и поститься, упадет к ногам своих попов, исповедуясь перед ними в своих грехах, а последние отпустят ему грехи во имя всевышнего, продав ему индульгенции, и никогда не станут порицать его за преступления, совершаемые им ради них.
Нам постоянно твердят, что непристойное или преступное поведение жрецов и их приверженцев отнюдь не колеблет достоинств самого религиозного учения. Но почему же к поведению атеиста подходят с другой меркой? Ведь, как мы уже доказали, атеист может обладать правильной и здравой нравственностью, поступая, однако, самым беспутным образом. Если бы о взглядах людей судили по их поведению, то какая религия выдержала бы это испытание? Станем же рассматривать взгляды атеиста безотносительно к его поведению; примем его точку зрения, если считаем ее истинной, полезной, разумной; отвергнем его образ действия, если считаем последний достойным порицания. Имея перед собой произведение, полное истины, мы совершенно не интересуемся поведением его творца. Какое дело миру до того, был ли Ньютон скромным или невоздержным, целомудренным или распутным человеком? Для нас важно только знать, правильно ли он рассуждал, верны ли его принципы, согласованы ли между собой все части его системы, содержит ли его произведение больше доказанных истин, чем рискованных гипотез? Будем так же судить и о принципах атеиста:
если они странны и непривычны, то тем больше оснований внимательнее исследовать их; если его рассуждения правильны и он доказал какие-нибудь истины, то пусть признают их; если же он в чем-нибудь ошибся, то пусть отличат истину от лжи; но пусть не поступают согласно ходячему предрассудку и не отвергают из-за какого-нибудь второстепенного заблуждения массу бесспорных истин. Ошибающийся атеист может взвалить ответственность за свои проступки на слабость своей природы с неменьшим правом, чем верующий человек. Атеист может обладать пороками или недостатками, он может плохо рассуждать, но зато его ошибки не повлекут за собой тех последствий, какими сопровождаются религиозные заблуждения; они не станут разжигать среди народов пламя раздоров; атеист не будет оправдывать своих пороков и своих заблуждений ссылкой на религию; он не будет приписывать себе непогрешимости подобно надменным теологам, окружающим свои безумства божественным ореолом и предполагающим, что небо благословляет все лживые софизмы и заблуждения, которые они распространяют на земле.
Нам скажут, может быть, что неверие разрушает могущественнейшие узы общественной жизни, уничтожая святость клятв и присяг. Я отвечу на это, что клятвопреступление нередко встречается у самых религиозных народов и у лиц, утверждающих, что они совершенно не сомневаются в бытии божьем. Говорят, что Диагор, раньше бывший верующим человеком, стал атеистом, когда увидел, что боги оставили в живых человека, ложно призвавшего их в свидетели. Сколько атеистов должно было бы быть среди нас, если бы мы поступали подобно ему. Оттого, что при заключении обязательств люди призывали имя какого-то неизвестного и невидимого существа, эти обязательства и торжественнейшие договоры нисколько не стали крепче. В доказательство этого я сошлюсь в особенности на вас, о вожди народов! Много ли вы считаетесь с этим богом, образом которого вы будто бы являетесь, от которого вы якобы получили право повелевать народами, которого вы так часто призываете в свидетели ваших клятв и хранители ваших договоров, суда которого вы будто бы так боитесь, когда дело идет даже о самом ничтожном вашем интересе. Свято ли вы соблюдаете священные договоры, заключаемые вами с вашими союзниками и подданными? Вы, о государи, часто соединяющие столь мало добродетели со столь большим благочестием, не выдерживаете тяжести истины; услышав мой вопрос, вы, разумеется, покраснеете от стыда и должны будете сознаться в том, что одинаково легкомысленно относитесь как к богам, так и к людям. Но это но все! Разве религия часто не освобождает вас от ваших клятв? Разве она не предписывает вам быть вероломными и нарушать клятвы, особенно когда дело идет о ее священных интересах? Разве она не освобождает вас от ваших обязательств по отношению к тем, кого она осуждает? Разве, сделав вас вероломными клятвопреступниками, она в то же время не освобождает иногда ваших подданных от присяги, связывавшей их с вами? В католицизме, то есть в самой суеверной и насчитывающей наибольшее количество приверженцев христианской секте, существует правило, что не следует соблюдать верность обещаниям, данным еретикам. Ведь так постановил Констанцский вселенский собор, по велению которого, несмотря на охранную грамоту императора, были сожжены Ян Гус и Иероним Пражский. Как известно, римский первосвященник имеет право освобождать своих последователей от их клятв и обетов; этот самый первосвященник часто присваивал себе право низлагать королей и освобождать их подданных от присяги.
Любопытно, что законодательство христианских народов устанавливает присягу, в то время как Христос формально запретил ее. Если мы пристальнее рассмотрим положение вещей, то должны будем убедиться, что при таких вождях религия и политика являются настоящими школами клятвопреступления. Ни в одном государстве мошенников нисколько не останавливает требование призвать имя божье в их очевиднейших плутнях, имеющих целью удовлетворение самых низменных интересов. Чему же тогда служат клятвы и присяги? Это ловушки, рассчитанные только на простаков. Присяги повсюду являются простой формальностью: с одной стороны, они ни к чему не обязывают преступников, а с другой - ничего не прибавляют к обязательствам добродетельных людей, которые и без присяг не решились бы их нарушить. Верующий клятвопреступник, разумеется, ничем не лучше атеиста, не сдерживающего своих обещаний; и тот и другой одинаково не заслуживают доверия своих сограждан и уважения добродетельных людей; если один не чтит бога, в которого верит, то другой не обращает внимания ни на разум, ни на свою репутацию, ни на общественное мнение, с которым должен считаться всякий рассудительный человек. "Клятва,говорит Гоббс, - ничего не прибавляет к обязанности; она лишь действует на воображение того, кто клянется, усиливая у него страх нарушить обязательство, которое он должен был бы выполнить и без всякой клятвы".
Часто задавали вопрос, существует ли народ, не имеющий никакого представления о божестве, и мог ли бы существовать народ, состоящий из одних атеистов. Вопреки утверждениям некоторых теоретиков на земле вряд ли существует более или менее многочисленный народ, совершенно лишенный представлений о некоей невидимой силе, которой он воздает почитание. Некоторые авторы полагали, что китайский народ атеистичен; но это заблуждение, виновниками которого являются христианские миссионеры, привыкшие считать атеистами тех, кто имеет отличные от их собственных воззрений взгляды на божество. Китайский народ, по-видимому, очень суеверен; но им управляют государи, которые отнюдь не суеверны, хотя вовсе и не являются атеистами. Если Китай действительно представляет собой такое цветущее государство, каким его нам описывают, то его пример доказывает, что правители, будучи несуеверными, могут отлично управлять суеверными народами.
Уверяют, будто гренландцы не имеют никакого представления о божестве. Однако трудно представить, чтобы дело обстояло таким образом у столь дикого и столь обиженного природой народа. Поскольку человек является боязливым и невежественным животным, он неизбежно становится суеверным в несчастье и либо сам создает себе бога, либо принимает идею бога, которую внушают ему другие люди. Поэтому вряд ли можно серьезно допустить существование на земле народа, которому было бы совершенно чуждо понятие божества. Один укажет нам на солнце, луну, звезды; другой - на море, озера, реки, доставляющие ему пропитание, деревья, дающие ему убежище от непогоды; третий - на скалу странной формы, высокую гору или вызывающий у него удивление вулкан; четвертый - на вызывающего у него страх крокодила, опасную змею, пресмыкающееся, которому он приписывает свои удачи и неудачи; наконец, каждый с благоговением укажет вам на свой фетиш, на своего домашнего бога-хранителя.
