Коллектив Авторов - Каноны христианства в притчах
Иисус никогда не восставал против закона Моисеева, но чувствуется ясно, что он считает его недостаточным, – и это обнаруживается из его собственных слов. Он непрестанно повторял, что должно делать больше, чем говорили древние ученые. Он запрещал малейшую грубость, он не допускал развода и клятв, осуждал месть, хулил ростовщичество и находил сладострастное вожделение равно преступным, как и прелюбодеяние. Он требовал всеобщего прощения обид. Мысль, на которой он основывал эти правила высшей нравственности, была всегда одна и та же: «...Да будете сынами Отца вашего небесного, ибо он повелевает солнцу своему восходить над злыми и добрыми... Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли и язычники? Итак, будьте совершенны, как совершенен Отец ваш небесный».
Чистое почитание, религия без жрецов и без внешних обрядностей, основанная всецело на чистом сердце, на подражании, на непосредственном общении совести с Отцом небесным – таковы следствия этих правил. Иисус никогда не отступал перед этим смелым выводом, делавшим его истинным революционером в лоне иудаизма. К чему посредники между человеком и его Отцом? Бог видит одно сердце; к чему же все эти очищения, все обряды, касающиеся только тела? Само предание, столь священное у иудеев, – ничто в сравнении с чистым чувством. Лицемерие фарисеев, которые, молясь, оборачивали голову, чтобы узнать, видят ли это люди; которые творили милостыню напоказ и накладывали на свои одежды особые знаки, чтобы отличить себя, как людей благочестивых, – все эти кривлянья ложной добродетели вызывали в нем негодование. «Они уже получают награду свою, – говорил он. – У тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая, чтоб милостыня твоя была втайне, и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно. И когда молишься, не будь как лицемеры, которые любят в синагогах и на углах улиц, останавливаясь, молиться, чтобы показаться перед людьми. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою. Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно. А молясь, не говорите лишнего, как язычники; ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны. Не уподобляйтесь им, ибо знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у него».
Сам Иисус не обнаруживал никаких внешних признаков аскетизма, ограничиваясь молитвой или, вернее, размышлением на горах и в уединенных местах, где всегда человек искал Бога. Это высшее понимание отношения человека к Богу, которое и после него могли воспринять лишь очень немногие, – выливалось у него в одну молитву, составленную им из фраз, бывших в ходу у иудеев и до него, и преподанную им своим ученикам.
«Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да прийдет царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого». В особенности он настаивал на той мысли, что Отец небесный лучше нас знает, что нам нужно, и что просить у него нечто определенное есть почти богохульство.
Здесь Иисус сделал лишь выводы из великих принципов, выставленных иудаизмом уже ранее, которые, однако, официальные классы стремились все больше и больше забыть. Греческая и римская молитва почти всегда носила в себе пятнающие ее черты эгоизма. Никогда языческий жрец не говорил верующему: «Если ты принесешь дар свой к жертвеннику и вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь там дар твой пред жертвенником, и прежде помирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой». Только иудейские ветхозаветные пророки, особенно Исайя, в своей ненависти к жертвоприношению провидели истинную природу почитания, которым человек обязан Богу. «К чему мне множество жертв ваших? – говорит Господь. – Я пресыщен всесожжениями овнов и туком откормленного скота... Курение отвратительно для Меня... Ваши руки полны крови... Очиститесь. Удалите злые деяния ваши от очей Моих, перестаньте делать зло, научитесь делать добро... тогда придите». В последнее время некоторые из учителей, Симон праведный, Иисус, сын Сирахов Гиллель почти постигли истинную суть Закона и объявляли, что, выражаясь коротко, она не что иное, как справедливость. В иудейско-египетском мире Филон одновременно с Иисусом пришел к идеям равной моральной высоты и святости и – как следствие этого – не придавал значения установленным обрядностям. Шемайя и Авталион неоднократно высказали себя весьма либеральными толковниками. А вскоре равви Иоханан поставил дела милосердия даже выше изучения Закона. Тем не менее, только Иисус выразил мысль с полной определенностью и силой.
Никто не был в меньшей степени жрецом, чем Иисус, зато никто не был и большим врагом внешних формальностей, задушивших религию под предлогом покровительства ей. В этом отношении мы все – его ученики и последователи; и этим он заложил вечные незыблемые основы истинной религии, и если роль религии в жизни человечества велика, то этим он вполне заслужил титул «Божественного», присвоенный ему. С ним впервые пришла в мир одна идея, абсолютно новая, – идея благопочитания, основанного на чистоте сердца и братстве людей; идея настолько возвышенная, что христианской церкви пришлось впоследствии совершенно изменить мысли своего основателя, и даже в наше время найдется еще немного людей, способных следовать ей.
Тонкое понимание природы давало ему ежеминутно необходимую для речи выразительность образом. Афоризмы его иной раз поражают замечательной меткостью, – тем, что называется у нас остроумием, в других случаях удачное применение пословиц придает его речи необычайную живость. «Как скажешь брату твоему: дай, я выну сучок из глаза твоего; а вот в твоем глазе бревно? Лицемер, вынь прежде бревно из твоего глаза и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего».
Эти поучения, долго таившиеся в душе молодого учителя, собрали теперь вокруг него несколько последователей. Образование небольших церквей было в духе того времени: это был век ессеев и терапевтов. То тут, то там появлялись равви, создававшие каждый свое учение: Шемайя, Авталион, Гиллель, Шаммаи, Иуда Гавлонит, Гамалиил и многие другие, поучения которых наполняют Талмуд. Писалось, собственно, очень мало: еврейские ученые того времени не составляли книг; все излагалось в устных беседах и публичных поучениях, которым старались придать легкую для усвоения форму. Таким образом, вовсе не был исключительным событием тот день, когда молодой плотник из Назарета впервые формулировал перед толпой свои правила, в большинстве уже известные, и которым, однако, суждено было призвать мир к возрождению. Стало просто больше одним учителем (правда, это был самый обаятельный из них), и вокруг него сгруппировалось несколько молодых людей, жаждавших слушать его и стремившихся к неведомому. Для того чтобы преодолеть равнодушие людей и приковать к себе их внимание нужно время. В эту пору еще не было христиан, но истинный христианизм уже родился в свете и, без всякого сомнения, никогда он не был так чист, как в этот именно первый момент своей жизни, и ничего более прочного уже не мог к нему прибавить Иисус. И больше того: впоследствии он исказил его, ибо всякая идея для своего успеха в мире должна поступиться чем-либо: из жизненной борьбы не выходят без пятен.
Иоанн Креститель. Путешествие Иисуса к Иоанну и его пребывание в пустыне Иудейской. Крещение от Иоанна
Около этого времени появился необыкновенный человек, роль которого за недостатком документов остается для нас отчасти загадочной, но несомненно, что он находился в отношениях с Иисусом. Эти отношения заставили молодого пророка из Назарета отклониться по некоторым вопросам от своего пути, но они же дали ему некоторые детали его будущих религиозных учреждений и, во всяком случае, доставили его ученикам очень сильный авторитет в глазах известного класса еврейского общества.
Около 28 года нашей эры (15-й год царств Тиверия) по всей Палестине распространилась весть о некоем Иоханне или Иоанне, молодом аскете, необыкновенно пылком. Иоанн принадлежал к священническому роду и родился предположительно в Иутте, близ Хеврона, или в самом Хевроне. Хеврон, преимущественно город патриархальный, расположенный в двух шагах от иудейской пустыни и в нескольких часах ходьбы от большой Аравийской пустыни, в ту эпоху был тем, чем является и теперь: одним из оплотов семитического духа в его самой строгой форме. С детства Иоанн был nacir’oм – Назареем Евангелия, то есть дал обет воздержания. Пустыня, которой он был окружен со всех сторон, привлекала его прежде всего. Он вел там жизнь индийского йога, одетый в шкуры или материю из верблюжьей шерсти, питаясь акридами и диким медом. У него было несколько учеников, разделявших его жизнь и внимавших его суровой проповеди. Можно было подумать, что находишься на берегах Ганга, если бы некоторые своеобразные черты не обнаруживали в этом пустыннике последнего потомка великих пророков Израиля.
