Екатерина Каликинская - Святитель Лука: факты, документы, воспоминания
Конечно, с таким человеком справиться карательным органам «с наскока» было трудно. На допросах он вел себя последовательно и спокойно, отвечал, что не является врагом власти, а лишь врагом гонителей Церкви, подчеркивал незаконность этого гонения. Обвинения следовали одно за другим, множились статьи, по которым его привлекали к суду.
Для святителя было важно только одно: он страдал за имя Христово, за Святую Православную Церковь, он нес крест, который принял добровольно, став священником. И это вызывало не только ненависть мучителей, но и сочувствие верующих людей. «В Ташкенте поезд не мог двинуться по той причине, что толпа народа легла на рельсы, желая удержать меня в Ташкенте, но, конечно, это было невозможно», – писал он в своей автобиографии.
Во всех тюрьмах епископ вел себя не так, как большинство узников. «В библиотеке Бутырской тюрьмы мне, к большой радости, удалось получить Новый Завет на немецком языке, и я усердно читал его»[5], – писал он. 14 августа 1923 года святитель подал заявление с просьбой разрешить ему лечить больных: «Всю жизнь свою я работал при полном напряжении сил. Полное безделье в тюрьме очень для меня мучительно. Очень прошу Вас дать мне возможность лечить больных». В Таганской тюрьме он отдал свой полушубок дрожавшему от холода шпаненку, после чего уголовники стали выказывать ему уважение, что, впрочем, не помешало им позднее обокрасть епископа.
А он все чаще чувствовал себя неважно. Когда его переводили на «досидку» в Таганскую тюрьму, епископ Лука, шедший пешком через всю Москву, сильно простудился и слег с тяжелым гриппом. Ему шел шестой десяток, когда он в арестантском вагоне отправился в восточносибирскую ссылку по этапу. «До тюрьмы было не более версты, но, на мою беду, нас погнали быстрым шагом, и в тюрьму я пришел с сильной одышкой. Пульс был мал и част, а на ногах появились большие отеки до колен.
Это было первое проявление миокардита. В Тюменской тюрьме я все время лежал без врачебной помощи». К тем, кто оказались рядом с ним, будущий святитель относился как к братьям: «От Омска мы ехали до Новосибирска в “столыпинском” арестантском вагоне… В камеру, отведенную для меня и моих спутников – двух протоиереев, посадили, кроме нас, бандита, убившего восемь человек, и проститутку, уходившую по ночам на практику к нашим стражникам». Как Христос в окружении разбойников и блудниц искал живые души, так и епископ Лука не переставал лечить и проповедовать в самых невозможных условиях.
У него были гонители, но были и ученики. В ссылку в деревню Хая его сопровождали две бывшие послушницы закрывшегося женского монастыря в Енисейске, которых он собственноручно постриг в монахини и дал имена своих небесных покровителей: Валентина и Л у кия. Он писал сыну Михаилу: «Обо мне не беспокойтесь. Господь отлично устроил меня в Хае. Я радостен, глубоко спокоен, никаких нужд не испытываю – монахини с большой любовью заботятся обо мне».
Он со смирением описывал дочери Елене деревню из восьми дворов, занесенный снегом до самой крыши дом, где ему разрешили остановиться, ожидание оленей, протаптывающих тропу в снежном океане, чтобы можно было пойти за хворостом для растопки печи, хозяйку дома, выгнавшую в конце концов епископа и монахинь из дома, о чем святитель дочери не стал сообщать.
Когда епископ (обычно по просьбам бывших пациентов или местного начальства, у которого возникала нужда в хорошем враче) возвращался к врачебной практике, это всегда было сопряжено с риском, его свобода висела на волоске. Посадить в те годы могли за что угодно, достаточно было неосторожного слова. Так и случилось, когда к нему на прием в больницу пришла молодая женщина с больным ребенком. На вопрос врача, заполнявшего историю болезни, как зовут ребенка, женщина ответила: «Атом». «Почему не назвали поленом или окном?» – иронично хмыкнул профессор. Мать мальчика оказалась женой председателя крайисполкома В. Бабкина, который сразу же написал донос в крайком РКП (б), где объяснял: «Имя моему сыну Атом мной и дано в ознаменовании нашей переходной эпохи… не дает ему права (за что он и сослан) проводить пропаганду, пользуясь своей медицинской наукой…» Этого было достаточно для нового витка «дела» и новых гонений.
Однако владыка оставался твердым и последовательным, считая, что Церковь Божия неподвластна земным властям, а его обязанности пастыря выше «веяний времени».
Юрий Николаевич Сидоркин вспоминал: «В детстве на меня произвел впечатление рассказ дедушки о том, как зимой, в большие морозы гнали его с группой заключенных в Сибири. У всех силы были на пределе. Самое страшное, по словам дедушки, – было сесть. Встать уже было невозможно, наступало полное бессилие, апатия, потом сон и… мороз заканчивал все. Тут и пулю тратить не надо. Свои жалкие пожитки заключенные несли с собой. Что это могло быть? Больше 1000 страниц на плотной бумаге, убористая печать. “История материализма” А. Ланге. И дарственная надпись: “В.Ф. на память о совместных этапах. 1924 г.” Так вот что было важно, вот что было предметом первой необходимости, многие сотни километров нести книгу. И если это так важно – то какой же это щедрый подарок. Таких вот людей боялась молодая власть, таких считала нужным изолировать… сломить человека, несущего с собой книгу, вес которой составлял, наверное, четверть того, что он способен был поднять, сломить такого человека действительно трудно, если вообще возможно!»
Что давало ему такую стойкость, откуда он брал силы? Будущий святитель верил, что Господь его не оставит и не раз убеждался в этом. Он писал: «Путь по замерзшему Енисею в сильные морозы был очень тяжел для меня. Однако именно в это трудное время я очень ясно, почти реально ощущал, что рядом со мною Сам Господь Бог Иисус Христос, поддерживающий и укрепляющий меня».
Ужасные условия ждали немолодого и уже не слишком здорового владыку Луку в станке Плахино на Ледовитом океане. Его жилье сначала показалось ему кучей замерзшей земли, но когда его откопали от снега, оказалось, что это «довольно просторная половина избы с двумя окнами, в которых вместо двойных рам были снаружи приложены плоские льдины. Щели в окнах не были ничем заклеены, и в наружном углу местами был виден сквозь большую щель дневной свет. На полу в углу лежала большая куча снега. Вторая такая же куча, никогда не таявшая, лежала внутри избы у порога входной двери…Когда сидел тепло одетым за столом, то выше пояса было тепло, а ниже – холодно… несколько дней подряд беспрерывно дул северный ветер, называемый тамошними жителями “сивер”, который едва переносят лошади и коровы. На чердаке моей избы были развешены рыболовные сети с деревянными поплавками… поплавки непрестанно стучали, и этот стук напоминал мне музыку Грига “Пляска мертвецов”».
Но и здесь не оставлял святитель Лука ни врачевания, ни проповеди слова Христова. В Плахине он предложил крестьянам читать и объяснять Евангелие. За двести тридцать верст за полярным кругом он крестил двух младенцев: «У меня не было ничего: ни облачения, ни требника, и, за неимением последнего, я сам сочинил молитвы, а из полотенца сделал подобие епитрахили. Купелью служила деревянная кадка».
Владыку скоро вынуждены были вернуть в Туруханск, поскольку местные жители, разгневанные тем, что в больнице Туруханска умер крестьянин, которому некому было оказать врачебную помощь, вооружились косами, вилами и топорами и угрожали развалить ГПУ и сельсовет. С радостью встретили его не только жители Туруханска, но и сопровождавший его за полярный круг комсомолец-конвоир. Чувствовали необычную силу и благословенность этого человека даже люди далекие от христианства. Коллеги вспоминали, как однажды «в кабинет вошла целая делегация тунгусов просить благословения». Среди охотников-тунгусов о нем ходили легенды: одному старику он сделал пересадку слизистой век, так что после операции тот продолжал стрелять белок, попадая прямо в глаз, как в молодости.
Его поневоле уважали даже палачи. Святитель в своей автобиографии вспоминал: когда заканчивалась его очередная ссылка, помощник начальника ГПУ, «показывая в окно на обновленческий собор, сказал мне: “Вот этих мы презираем, а таких, как Вы, – очень уважаем”».
В 1930 году он был вторично арестован и писал родным: «От меня хотят добиться отречения от священного сана. Я объявил голодовку протеста». Следователь говорил непокорному епископу вполне определенно: «Нам выгоднее сразу отделаться от Вас».
Из-за голода участились сердечные приступы. Врачи были вынуждены несколько раз отправлять его в тюремную больницу. 30 августа из больницы епископ Лука, профессор Войно-Ясенецкий, отправил письмо А.И. Рыкову: «С первых же шагов земской работы я направил большую часть своей энергии на разработку вопросов гнойной хирургии, т. к. увидел, что это важнейший в практическом отношении для рабочих людей отдел хирургии… К сожалению, обстоятельства вынуждают меня хвалить себя, и я должен сказать, что чувствую в себе еще очень большие научные силы и творческие способности… имею 15 т. и. “изобретений”, а мои способы регионарной анестезии приводятся в немецких учебниках. Я хотел бы всецело отдаться разработке гнойной хирургии, и моя давнишняя мечта – создание специальной клиники гнойной хирургии… если бы она впервые возникла в СССР».
