Александр Мень - История религии. В поисках пути, истины и жизни. Том 6. На пороге Нового Завета. От эпохи Александра Македонского до проповеди Иоанна Крестителя
Затем чтец нараспев произносит Шемоне-эсре — своего рода ектению или литанию, которой вполголоса вторят молящиеся:
Благословен Ты, Господи, щит Авраамов!
Ты всесилен вечно, Господи!
Ты воскрешаешь мертвых. Ты велик при спасении.
Ты питаешь живущее, поддерживаешь падающих,
исцеляешь болящих, освобождаешь узников
и сохраняешь верность Свою покоящимся во прахе.
Ты свят, и имя Твое свято,
и святые ежедневно восхваляют Тебя.
Ты одаряешь человека разумом
и научаешь смертных мудрости.
Даруй нам от Себя знание, разум и мудрость.
Благословен Ты, Господи, одаряющий мудростью!
Обрати нас, Отче наш, к Закону Твоему,
и приблизи нас, Царь наш, к служению Тебе,
и обрати нас покаявшихся к Себе.
Благословен Ты, Господи, желающий покаяния!
Прости нас, Отче наш, ибо мы согрешили…
Ибо Ты отпускаешь и прощаешь. [3]
По окончании ектении чтец тихо молится:
«Господи, уста мои отверзи, и уста мои возвестят хвалу Твою. Мы, собравшиеся здесь, на земле, будем святить имя Твое, как оно святится на небесах как написано у пророков: и взывали они друг ко другу и говорили: свят, свят, свят Господь Саваоф, полны небеса и земля славы Его». Последние слова — гимн серафимов — произносит вслух весь народ.
Наступает время для проповеди-беседы. Ее ведет либо раввин, либо просто член Общины, сведущий в Писании. Он прочитывает отрывок из книги, переводит его на арамейский и дает необходимые пояснения [ср. Лк 4, 16, где сказано, что Господь «вошел по обыкновению Своему в день субботний в синагогу и встал, чтобы читать»]. Такие комментарии назывались таргумами.
Завершается последование возгласом: «Воцарится Господь вовек, Бог твой, Сионе, в род и род. Аллилуйя».
Существовали и другие молитвословия, самым кратким из которых была «малая тефилла», напоминающая мессианский гимн, приводимый св. Лукой:
Твори волю Твою в вышних на небесах,
и даруй благоволение боящимся Тебя на земле [4].
Трудно поверить, чтобы Иисус слушал эти выражения искреннего благочестия равнодушно, как посторонний гость. Из Его речей видно, что Он, любил и знал наизусть многие синагогальные молитвы. Только поэтому они могли отобразиться в Евангелии.
Исключительное место Христос отвел пасхальным обрядам в том виде, как они сложились в Общине Второго Храма; и если наше таинство Плоти и Крови проникнуто молитвами ветхозаветного праздника, мы можем быть уверены, что оно восходит к Самому Господу, вложившему в старинное действо новый дух и смысл [5]. Праздник опресноков и агнца был не только днем искупления, но и днем единства верных. Об этом говорит и молитва над хлебом, которую повторяли за Евхаристией первые христиане [6].
В синагогальных текстах часто встречаются слова: «святость», «святить», «святые». Они напоминали о благословении Божием, которое простирается на Его тварь. Вся библейская религия была чаянием «освящения». Человеческое должно стать Господним, тленное — нетленным. В силу этого ни одна из сторон жизни не считалась израильтянами совершенно «мирской»: все может быть освящено, стать собственностью Творца. Отсюда и появление молитв, читаемых перед трапезой, над плодами, над одеждой и над ребенком, молитв, получивших развитие в наших требниках.
Эта идея сакрализации, освящения, стала одной из центральных в Церкви Христовой, члены которой именовали себя «святыми» именно в смысле своей принадлежности Богу.
Когда иудейскому мальчику исполнялось тринадцать лет, его объявляли бар-мицва, «сыном заповеди», то есть членом Церкви, несущим ответственность за свои поступки [7]. Отныне он получал право самостоятельно приносить обеты Богу и читать Тору на молитвенных собраниях. Этот день обычно отмечали как семейный праздник.
Незадолго до совершеннолетия Иисуса родители первый раз взяли Его на Пасху в Иерусалим. Там во время седера Он должен был задать ритуальный вопрос: «Что означает этот день?», а Иосиф как глава семьи ответить: «Рабами были мы у фараона в земле Мицраим, и Господь вывел нас оттуда мощною рукою…» В присутствии Сына Марии эти слова о чуде, спасшем народ Божий, и благодарственная молитва над чашей вина звучали как пророчество…
Путешествие в столицу было для назарян событием, вносившим праздничное оживление в их монотонный быт. Из города выходили с пением гимнов; родственники и соседи держались вместе.
Иерусалим встречал паломников трубными звуками, гомоном толп, теснившихся перед Храмом, великолепием своих чертогов и башен. После торжеств возвращались тоже все вместе, поэтому Иосиф и Мария не сразу заметили исчезновение Иисуса. Убедившись, что Сын не идет с ними, они в тревоге поспешили назад, долго ходили по переполненным улицам, пока наконец не пришли к Храму. Там, в одной из галерей, им открылась картина, которая должна была поразить их: Иешуа сидел у ног почтенных толкователей Закона и задавал им вопросы, когда же они сами спрашивали Назаретского Отрока, то «изумлялись Его разуму и ответам».
Евангелист не говорит, о чем шла беседа, однако, без сомнения, она касалась вопросов веры.
Так под сенью Дома Божия Христа впервые увидели люди, многие из которых станут потом Его противниками. Но почему тогда Иисус оставался среди них так долго, покинув родных? Что привело Его к учителям? И как объяснить, что впоследствии Его собственная проповедь будет напоминать наставления мудрецов Израиля?
Все это трудно понять, если согласиться с теми, кто считает, что иудаизм евангельских времен был выродившимся и бессильным. В этом случае повторяется ошибка, которую нередко делают и при оценке античной религиозности первого века. Мы уже убедились, что ее кризис не повлек за собой оскудения веры. Скорее наоборот, духовные искания повсюду усилились. Это в полной мере относится и к иудаизму.
Если бы общество, в котором жил Христос, окаменело в духовной спячке, Он не смог бы найти в нем ни последователей, ни апостолов. Правда, некоторые историки утверждают, что подлинное благочестие в Израиле сохранили лишь «народные массы», а их вожди коснели в жалком обрядоверии. Но в действительности еврейская религиозная элита была плоть от плоти всей ветхозаветной Церкви и оказывала на нее огромное влияние.
Саддукеи, зелоты, ессеи оставались на периферии, а в центре Общины мы находим носителей ее живого Предания. Как правило, то были не священники, а светские люди, которых народ величал раббим, раввинами, или по-гречески дидаскалос, учителями [8]. Во дни Ирода и римских прокураторов именно раввины наиболее полно выражали духовное сознание Израиле.
«Полнота времени» совпала с раввинистической эпохой, и именно эта эпоха является ближайшей ступенью к Новому Завету. Законники и фарисеи, вопреки ходячему мнению, не были сплошь черствыми педантами, тонущими в трясине казуистики. Многие из них жили интенсивной духовной жизнью и исповедовали высокие нравственные понятия. Фарисейство дало не только врагов Евангелия, но и ревностных его служителей, прежде всего апостола Павла, в посланиях которого явственно различимы идеи его наставников [9].
Мы уже говорили, что, хотя Христос и обличал фарисеев, Он не считал ложными основы их веры. Когда Он говорил ученикам: «Другие трудились, а вы вошли в труд их», Он имел в виду деятельность религиозных учителей народа. Иисус одобрял ревностных книжников, «наученных Царству Небесному, которые выносят из своей сокровищницы старое и новое» [10]. Под «старым» Христос подразумевал духовное наследие иудаизма. Учение о едином Живом Боге, Творце и Промыслителе Вселенной, видимой и невидимой, надежду на бессмертие и мессианское Царство — все это Он сохранил в Своей Церкви как истинное Откровение. Тем самым Христос засвидетельствовал, что Община Второго Храма сберегла завет Моисея и пророков и через эту Общину совершается Переход к новой мировой Церкви.
«Христианство, — подчеркивает известный современный богослов Луи Буйе, — смыкается с Ветхим Заветом только в свете раввинистических толкований, — чтобы в этом убедиться, достаточно сопоставить их с толкованиями ап. Павла или ап. Матфея. Отрицать значение этого промежуточного звена — значит поставить под сомнение прочность цепи» [11]. Для подтверждения этой мысли возьмем хотя бы историю канонизации Библии. Почему Отцы Церкви не включили в нее апокрифы и неканонические книги, которые пользовались авторитетом и в Кумране, и в Александрии, и у самих христиан? Ответ напрашивается один: потому что их отвергла Синагога. Между тем собор раввинов окончательно определил состав Писания лишь на исходе I века, когда Церковь Христова уже существовала. Следовательно, христианство, пусть и молчаливо, но продолжало считаться с синагогальным Преданием [12].
Некоторым исследователям раввинизма казалось, что книжники делали чрезмерный упор на идее непостижимости Бога. В этом видели упадок и ослабление религиозного духа. Говорили, что раввины настаивали на невозможности познать Сущего иначе как через Тору и тем самым якобы отошли от пророков.
