Станислав Сенькин - Покаяние Агасфера: афонские рассказы
— Мулцумеск [5], отец Дионисий, но… мы заключили с Евгением договор. Если найдётся на Святой горе человек, который, так же, как и я, не знает имён евангелистов, то я смогу ночевать в этом вагончике, когда захочу. А если не найду — он наше пари выиграл. Я человек честный.
Старец улыбнулся.
— Ну, эти имена ты можешь выучить за десять секунд.
— Так‑то оно так. Но договор есть договор.
— Что ж — Отец Дионисий похлопал меня по плечу. — Я скажу Евгению, что он проиграл спор, потому что я тоже не знаю имён евангелистов. Что ты так удивился? Думаю, он поймёт, что я имею в виду.
Я недоверчиво посмотрел на старца.
— Что?! Вы хотите сказать, что не знаете эти имена?
Неожиданно старец обнял меня за плечи и искренне и громко рассмеялся.
— Разве ты не знаешь, Лала, что Матерь Божья не с тем, кто больше знает, а с тем, кто больше всего нуждается в Её помощи?
Признаться, этого я не знал.
«Потерянная» рукопись неизвестного исихаста
Мне довелось путешествовать по разным местам, и святым, и загадочным. Я был свидетелем множества удивительных событий. Но история, которая произошла со мной в последней поездке на Афон, — особенная. Она изменила меня.
Но начнем по порядку.
Когда я очнулся и понял, что мой проводник, русский монах Нил, пропал, было уже непроглядно темно. Тончайший серп луны и свет рассыпанных по небу звёзд — это всё, что мог я различить в черноте афонской ночи. «Отец Нил», — крикнул я в темноту и прислушался… Ничего. Я ещё несколько раз позвал его — тишина. Господи, где же этот Нил!
Мы познакомились в Дафни, в магазине, куда оба зашли за продуктами. Опытным взглядом монах мгновенно распознал во мне русского паломника, жаждущего духовных ощущений. Чёрные густые всклокоченные волосы и начинающая седеть нечёсаная борода делали отца Нила похожим на настоящего пустынника. Он спросил, откуда я, я ответил; слово за слово — мы разговорились.
Нил поведал мне, что живёт на горе нелегально, как и почти все русские афониты. Его пристанище — скит Кераси, названный так из‑за растущих в изобилии в его окрестностях черешневых деревьев. Келья, в которой он обитал, была, по его словам, самой высокой на Афоне — там начиналась тропинка на вершину Святой горы, ведущая мимо храма Панагии к храму Преображения Господня, где, по древнему преданию, должна совершиться последняя литургия на Земле. Выше жили, может быть, лишь невидимые старцы.
Меня заинтриговала таинственность этого места. «Подумать только — невидимые старцы! Предание, последняя литургия! Какой духовный колорит! Вот бы побывать там», — думал я.
Нил, словно угадав мои мысли, пригласил к себе в келью, попросив помочь ему заготовить на зиму дрова, и я без колебаний согласился.
Эту келью, продолжал рассказывать отец Нил, по омологию [6] арендовал один старый монах, любивший охотиться на кабанчиков, за что и получил по решению греческого суда два уголовных срока. Из двадцати лет, прожитых им на Афоне, пять он провёл за решёткой. Последний срок монах получил не только за очередного умерщвлённого кабана, но и за то, что срубил маслину, чтобы его поджарить. В Греции за ограбление квартиры можно получить меньше, чем за срубленную национальную гордость страны — оливковое дерево.
Отец Неофит, так звали монаха — охотника, разрешил Нилу жить в его келье, в которой сам появлялся лишь изредка, в основном для того, чтобы в подвале освежевать свою добычу. У отца Неофита была ещё одна странность — он любил высекать на камнях перекрёстков изображения Божьей Матери. Эти «наскальные рисунки» были столь примитивны и неумелы, что некоторые паломники принимали их за изображения лесных духов.
Настоящий хозяин кельи, старый грек, окончивший Санкт — Петербургскую духовную академию и имевший в Кераси по меньшей мере пять заброшенных келий, тоже не стал выгонять отца Нила, увидев, как тот заботливо ухаживает за древним монашеским домиком. Он перестелил крышу, переложил печку, и, вообще, навёл в келье порядок. Теперь она была достаточно хороша, чтобы в ней можно было жить, но не настолько хороша, чтобы греческий монах захотел взять её себе.
Отец Нил был великолепным рассказчиком и так увлёк меня историями, связанными с кельей и её окрестностями, к которым мы медленно, но верно приближались, что я уже готов был остаться у него на все две недели отпуска. Но тут и произошло это необъяснимое и едва не ставшее для меня трагическим событие.
Мы сделали привал немного выше святого Василия, и Нил показал мне один из тех образов, если их можно было так назвать, отца Неофита. Я стал внимательно его рассматривать: конечно, сходство этого изображения с образом Божьей Матери было минимальным. Мне тогда показалось, что такое сравнение вообще кощунственно. Я вглядывался в линии, высеченные незнакомым монахом — охотником, которые быстро темнели из‑за заходящего за гору красного солнца…
Это было последнее, что я мог вспомнить, очнувшись в кромешной темноте, без рюкзака, без фонаря, оставшегося в этом рюкзаке, и без проводника.
Нестерпимо болела голова. Дотронувшись до неё, я почувствовал на темени что‑то липкое и вязкое. Очевидно, это была кровь. Но откуда, она, Господи помилуй, взялась? Голову саднило. Неужели Нил ударил меня по голове и удрал с моим рюкзаком? Бред какой‑то, не мог Нил так поступить. Да и рюкзак, может быть, где‑то здесь, рядом, но в такой темноте его не найти.
На мои крики о помощи по — прежнему никто не отзывался…
Мы только начали своё путешествие, а отец Нил, которому было, как мне кажется, уже далеко за пятьдесят, стал уставать от тяжести своего рюкзака, наполненного приобретённой впрок снедью. Заметил я это лишь когда монах стал фыркать, словно мул. Я спросил отца Нила, зачем он это делает, и тот объяснил, что, подражая таким образом мулам и лошадям, можно сбросить напряжение, после чего становиться хоть не намного, но легче.
Тогда я предложил понести его рюкзак, мол, мне, увлекающемуся дайвингом и альпинизмом, такая «тренировка» только на пользу. Но Нил в ответ только улыбнулся, взглянув на меня со свойственной ему ехидцей. Мне тогда показалась, что в нём взыграло самолюбие. Однако я ошибался— уже через час я настолько изнемог, что стал просить частых передышек.
Боже мой! Как же болит голова!
Я шёл, не зная куда, спотыкаясь о камни и расцарапывая руки и лицо об афонские тернии. Кровь из сочащейся раны тёплой струйкой стекала мне на лицо. Я шёл, непрестанно шепча Иисусову молитву, перемежая её восклицаниями: «Нил, куда же ты пропал! Куда же ты пропал, Нил!»
Так вот к чему может привести поиск экзотики на Святой горе! Как будто Афон — это какой‑нибудь Тибет. Теперь мне стало казаться, что это грех — нельзя неподготовленному человеку вот так слоняться в поисках духовной экзотики. Впрочем, подготовленный, духовный человек и не станет заниматься подобными глупостями.
Но что же мне делать теперь, раз уж так вышло?
Я остановился. Чувство беспомощности было таким острым и так размягчило мою душу, что я встал на колени и зарыдал, как ребёнок.
Вдруг слева послышался шорох. Слёзы мгновенно высохли, я напрягся, готовый ко всему. «Скорее всего, — подумал я, — это кабан. А вдруг человек? Может быть, кто‑то услышал меня и хочет помочь? Но тогда почему он молчит? Почему не идёт дальше?»
И тут совсем рядом приветливый голос тихо произнес по — русски: «Всё будет хорошо». Я вздрогнул — что‑то коснулось моего лица, и я почувствовал, как чья‑то заботливая рука вытирает тканью кровь с моего лба. Я закрыл глаза: на мою душу снизошёл покой…
Когда я пришёл в себя, незнакомца уже не было, но зато где‑то невдалеке слышались голоса, зовущие меня по имени, среди которых я различил и голос моего проводника. Я закричал в ответ и через пару минут три человека во главе с отцом Нилом уже спускались ко мне, в лесной овраг. Выбираясь с помощью моих спасителей на тропу, в свете их фонариков я вдруг увидел лежащую на земле тетрадь. Я попросил Нила поднять её и тот, подумав, видимо, что это я обронил нечто вроде путевого дневника, сунул тетрадь мне в карман. Я же почему‑то не сомневался в том, что её потерял тот таинственный монах.
Меня отвезли в греческую зилотскую келью, где рану осмотрел врач, определивший, что у меня сотрясение мозга, правда, не слишком тяжёлое. После того как мне сделали перевязку, благодаря усталости и волнениям этого дня я мгновенно уснул, и только утром узнал, что же всё‑таки произошло.
— Ты долго, — рассказывал отец Нил, смотрел на наскальный рисунок отца Неофита, а потом, усмехнувшись, сказал, мол, какой же это образ Матери Божьей, да это же просто какая‑то каменная баба! И тут ты поскользнулся на ровном месте и упал в овраг. Я — бегом к тебе, а ты без сознания, головой о валун ударился. Ну, я потряс тебя немного — ты не реагируешь. А как тебя вытаскивать — один‑то я не справлюсь, вот и побежал за подмогой. Засветло не успели, да и искать тебя долго пришлось, ведь ты удрать от нас куда‑то решил. — Отец Нил рассмеялся.
