Джеймс Кугел - Как быть евреем
Ю.Л. Может быть. Но меня все-таки по-прежнему интересует теоретический вопрос. Почему иврит? Ведь существуют десятки, даже сотни переводов и комментариев к Торе — на русском, на английском. Как бы хорошо средний человек ни знал иврит, трудно представить себе, что он сможет понять текст лучше, чем все эти переводчики и комментаторы. С переводами молитвенников то же самое. Если только вы не скажете, вопреки собственным же словам, что человек должен молиться только на иврите…
Д.Д. Вовсе нет. Человек может молиться на любом языке. Ведь и в самом молитвеннике некоторые тексты написаны на арамейском, который постепенно вытеснил иврит из устной речи евреев древнего Израиля и других стран. Однако мне кажется, что даже начальное знание иврита дает большие преимущества — и в молитвах, и когда читаешь Тору.
Ю.Л. Какие преимущества?
Д.Д. Во-первых, знание иврита совершенно по-новому позволяет участвовать тебе в синагогальных службах. Я не сомневаюсь, что до сих пор ты чувствовал себя в синагоге неловко, скованно, безуспешно пытаясь найти «нужный кусок» в молитвеннике. В этой ситуации теряется смысл синагогального служения. Когда ты был ребенком, мало ли где ты чувствовал себя не в своей тарелке? Синагога здесь — не исключение. Теперь ты взрослый человек и сам выбираешь, как поступать. Так почему ты относишься к себе, как к ребенку?.. Чуть больше серьезности и сосредоточенности — и ты существенно изменишь эту часть своей еврейской жизни. Кстати, есть проблема с переводами, о которой ты упомянул: если ты совсем не знаешь иврит, все эти переводы будешь читать вслепую. А представляя себе — хотя бы в самых общих чертах, — как устроен иврит, ты сможешь понять замысел переводчика и сравнить один перевод с другим — даже если в основном придется пользоваться переводами, а не оригиналом. Наконец, поскольку большая часть позднейших еврейских писаний (Талмуд и другие книги) посвящена толкованию Танаха, то есть Библии, — выявлению точного значения той или иной фразы, то ты не сможешь понять аргументацию этих писаний в переводе: опять-таки нужно хотя бы немного знать библейский иврит. Не обязательно быть знатоком языка: даже скромные знания станут залогом успешного пути.
Но есть еще более важный, решающий аргумент в пользу иврита — он-то и определяет преимущества знания языка. По сути дела, иврит — это гораздо больше, чем просто способ выражения мыслей. Он формирует мысли. Всякий, кто знает несколько языков, это подтвердит. Мне пришлось совершенствовать свой русский, пока я не научился вполне непринужденно рассуждать о сложных понятиях, не тратя время на поиски нужных слов. И все равно русский не сразу стал моим родным языком (я не говорю об акценте или произношении — это как раз не важно). Хоть я и думал уже «по-русски», то есть не переводил с грузинского то, что собирался сказать, все равно мысли были грузинские! Просто они транслировались по-русски набором словесных эквивалентов. Да, я делал это автоматически, но мысли и, главное, идеи, которые в них воплощены, еще долго оставались нерусскими. И лишь по мере жизни в России мое мышление начало меняться. Этот процесс занял у меня лет пять, у кого-то — десять и даже больше. Со временем я заметил: размышляя о том или ином предмете, я стал подходить к нему иначе — не по-грузински, а по-русски. Не знаю, есть ли у университетских лингвистов название для такого феномена, но мне он хорошо известен. Это очень важный, по-настоящему переломный момент — теперь, когда я дома говорю по-грузински, русские мысли уже вторгаются в мой родной язык и ищут подходящий словесный аналог на грузинском.
Ю.Л. Я не очень вижу здесь связь с ивритом.
Д.Д. Не секрет, что иврит — это язык, на котором формируются еврейские мысли. Молиться по-еврейски, читать Тору по-еврейски — значит даровать себе язык, на котором определенные мысли и идеи обретаются в естественной атмосфере.
Ю.Л. Но почему это так важно?
Д.Д. Потому что эти идеи и мысли — по существу, ткань иудаизма, его исходный материал. Ведь иврит — язык Торы и других наших писаний, язык, на котором записаны имена Б-жьи (а не «Г-сподь»)! На этом языке Б-г говорил с Моше и другими людьми, на нем Он являет Свое милосердие, прощает, помнит. Языком определяется мир, пространство действия. И оно открыто тебе: нужно только войти, выучив язык, читая и запоминая тексты. А тогда уже, владея языком… Это как с мицвойс, «деятельной» частью иудаизма: они открывают в тебе пространство. Так и иврит открывает в тебе пространство и позволяет твоим собственным словам вернуться к тебе. Русская мысль проникает в мой родной грузинский — так же еврейская мысль проникнет в твой русский, и ты сможешь разглядеть то, к чему прежде был слеп. Кстати, это одна из причин того, почему иврит называют «лошон а-койдеш», «святой язык». Дело ведь не в том, что тот или иной язык сам по себе, по структуре или происхождению, «святее» другого. А в том, что иврит, как язык Торы, в конечном счете становится миром особого видения.
ПРЕИМУЩЕСТВО ПОЭТА
Д.Д. Ну что ж, мы могли бы двинуться дальше. Какие-то исходные установки ты уже получил, теперь тебе предстоит действовать самому. Если хочешь, можем как-нибудь продолжить разговор, но сейчас ты должен сосредоточиться на том, что мы уже обсудили.
Ю.Л. Вы еще не сказали об одной вещи, которая очень мне интересна. Почему поэтические способности помогают понять иудаизм? Ведь вы именно это имели в виду, когда рассуждали о частностях, противопоставляя их общему?
Д.Д. Не только это. Я отвечу на твой вопрос, но сначала мне хотелось бы, чтобы ты сам рассказал мне о ремесле поэта. Признаюсь, в юности я тоже писал стихи. Да и до сих пор… признаться, пишу. Но я всего лишь любитель. А ты, я вижу, профессионал — твой отец показал мне несколько твоих публикаций в толстых журналах, в еженедельниках. Вот и скажи мне: на что это похоже, писать стихи? Ты пишешь стихотворение мгновенно или постепенно, сочиняя строку за строкой? И существует ли такая вещь, как вдохновение?
Ю.Л. Многие спрашивают об этом, и каждый писатель дает свой ответ. Для меня труд поэта состоит в том, чтобы предаться поэзии. Я говорю себе: «Я запасаюсь временем, своим лучшим временем, чтобы быть готовым».
Д.Д. Готовым к чему?
Ю.Л. В какой-то день садишься, чтобы писать, и ничего не идет в голову. Полная пустота. А иногда вдруг на тебя нахлынет неизвестно откуда… Я не утверждаю, что это то самое вдохновение, о котором вы говорили, — может, дело в витаминах или в полнолунии. Но факт остается фактом — что-то на меня находит. И никогда не знаешь заранее, когда это случится, поэтому просто надо быть готовым.
Д.Д. Скажи мне, а как ты принимаешь решение, о чем писать?
Ю.Л. Опять же у каждого это по-своему. Я крайне редко говорю себе: «Давай-ка напишу о том-то и том-то». Обычно я начинаю с какой-то фразы или образа и смотрю, куда слова меня ведут. Конечно, в результате я всегда пишу о том, что меня волнует или что со мной произошло, но изначально не ставлю перед собой такой цели. На самом деле я, наверное, несколько старомоден — некоторые поэты в России пишут заранее спланированные стихи, даже манипулируют читателем, я же по старинке все еще считаю, что настоящая поэзия не рождается из сознательных установок поэта, его концепций. Поэт разве что создает условия. Как раз это, мне кажется, делает поэзию такой трудной и в своем роде такой духовной. Ведь в конце концов стихи ни из чего не сделаны, ни из какого материала — только из привычных, знакомых каждому слов. О чем ни шла бы речь в стихотворении, слова сами борются за свое существование, преодолевая великую немоту и нетронутую белизну листа. Мне все это видится настоящей стихией: поэт пытается извлечь нечто из немоты и придать этому «нечто» форму, потому что в любой момент немота грозит остаться непроницаемой и неподдающейся. Что особенно трудно — от поэта требуется больше, чем просто подобрать звучные рифмы. Конечно, мы ценим в поэзии то, что она максимально использует возможности языка, что она красива, — но это только половина дела. Другая половина, которая нередко вступает в конфликт с первой, заключается в стремлении быть истинной, коснуться самого важного, сказать правду, а не просто продемонстрировать нечто впечатляющее, умное, музыкальное. Иногда правда не так умна и элегантна, как ее может представить поэт. Порой правда звучит не слишком поэтично. Поэт всегда погружен в эту борьбу; он не обладает никаким оружием, за исключением своей искренности, стремления в нужный момент оказаться на месте и попытаться что-то извлечь, употребляя слова, которые произносят все, но при этом пытаясь сотворить что-то доброе и истинное.
Д.Д. Ты очень хорошо все сформулировал. Но разве твой собственный ответ не подсказывает тебе, зачем я задал этот вопрос?
