Владислав Маевский - Афон и его судьба
Накануне праздника часов в пять ударили в било. И этот стук возобновляли три раза в течение получаса. Потом ударили в большой колокол, а за благовестом последовал и трезвон. Приятно удивило меня в храме и привлекло внимание, когда прекратилось чтение псалма и часть стихов его стали петь попеременно оба хора. Пение это невольно вливало религиозную бодрость. А когда совсем стемнело, величественный собор начал освещаться в разных местах лампадами и свечами; после одиннадцати часов началось бдение, весьма утомительное для непривычного паломника. Утомительное, но в то же время следует признать, что молитвенное чувство не только не ослаблялось в течение продолжительного бдения, а даже, наоборот – все возрастало.
Плавные, точно воздушные экклесиархи, полупевучее чтение почтенными старцами, таинственный полумрак храма и мерцающие пахучие свечи из чистого воска – все это создавало особое и проникновенное настроение. А между важнейшими моментами бдения те же неслышные экклесиархи погружали собор в еще больший мрак. И тогда мерцали лишь лампочки у канонархов и лампады у чудотворной иконы. Впечатление глубокое и неизгладимое в душе моей оставило чудное пение. Кто имел счастье слышать это пение и видеть стройность, чинность и благоговейность афонского богослужения, тот не может не восторгаться им. Я и теперь как бы еще слышу эти чистые высокие голоса – свободные и естественные, неспешное, благоговейное внимание хора к словам канонарха, это ловимое сердцем и износимое из сердца, как хвала или как молитва, повторение их… Пение и чтение отличалось точностью, правильностью и выразительностью исключительной.
Утреня окончилась только после четырех часов утра. Перед началом праздничной литургии был один только трезвон. Огромный собор сиял светом, а богослужение наполняло душу высокой радостью, принятию которой, конечно, немало содействовало минувшее бдение, отстранившее от мыслей и сердца ненужные впечатления. Нарядные облачения, чинное и благолепное хождение, торжественные выходы духовенства – это все усиливало незабываемое впечатление.
* * *С чувством покоя в душе покидал я этот тихий скит, сердечно провожаемый отцом игуменом и свободными от послушания иноками, среди которых особенной любовью меня окружали верные друзья и земляки-монахи отец Рафаил и отец Петр. На прощание все мы снова говорили о родине нашей и о великих испытаниях, выпавших на ее долю. Говорили о великом зле, которое так победоносно разгуливало по земным просторам, взрастившим и вскормившим большинство братьев скита. Вспоминали свою прекрасную родину старцы афонские с любовью, по-своему, по-монашески: без ненависти и злобы против кого-либо.
– Нехай все буде так. Тильки прийде цей велыкий день, прийде Воскресение! – спокойно сказал один из моих провожатых, старый инок из моего же уезда.
И видно было, что в пришествие этого великого дня непоколебимо твердо верил старый инок из уроженцев Полтавской губернии и все его братья во главе с отцом игуменом.
Паломничество по святой горе
Нас было тогда трое русских и один серб. Вышли мы из нашего славного монастыря в продолжительное паломничество по афонским обителям. И прежде всего начали восходить на крутизны узкой, необработанной тропинкой по направлению к северо-западу через Ксеноф, Зограф; перебрались через хребет горы на северную оконечность ее в Хиландарскую сербскую Лавру. А оттуда косогором северо-восточного кряжа через греческий Ватопед и Ксилургу – в Карею. Спустившись к Иверу и Климентовой пристани, мы прошли этой стороной среди обрывистых диких скал к вершине. Посещали келлии и каливы; к сожалению, не долго в них задерживались, хотя было много интересного, дотоле невиданного и неслыханного.
Но сколько нам пришлось преодолеть трудностей в пути по Афону! Невольно вспоминались легкость паломничеств по обителям родной земли… Часто случалось нам влезать на высокую и крутую гору, то проходить по крутому склону или ползти по груде мрамора с великой осторожностью. Часто случалось пробираться на гору по колючему и густому кустарнику, который цеплялся за одежду и препятствовал ходу, а под ногами – пропасть. Но самые большие опасности в пути представляет местность на южной оконечности главной горы, начиная от Лавры Св. Афанасия до Дионисиата и на вершину шпиля, особенно в осеннее время, когда там появляется снег.
Вследствие таких затруднительных путей неоднократно приходилось роптать на насельников Святой Горы, особенно в первые дни нашего паломничества. Неудобство пути мы приписывали нерадению монахов: много сот лет, думалось нам, живут они среди таких непроходимых мест, а не поправят для себя дороги. Но когда мы прошли эти пути и посетили дивные обители главных пустынножителей Афона, то при виде их бытового положения у нас взамен ропота невольно появлялось сожаление и раскаяние в своем ропоте на неудобства путей сообщения на Святой Горе.
Любопытная представлялась нам картина, когда мы смотрели с высот холмов. Всюду множество прекрасных строений и мелких хижин, расположенных на разных высотах и уступах горы. Одни из них царят, раскинувшись среди очаровательной местности, а около них, по их владениям гнездится множество скромных жилищ. Есть, впрочем, из них и добрые постройки, расположенные на откупных клочках земли, приобретенных у богатых господарей. Там и здесь видны были сгруппированные здания, благоустройством похожие на первые, но далеко уступавшие им своей бедностью. А рядом с ними, по тем же оврагам и ущельям Святой Горы, видны были убежища горемык земли, которые ютились в хижинах, шалашиках, пещерках и расселинах скал.
Особенно трогательное зрелище расстилается перед взором паломника при выходе из Ильинского скита на Царскую дорогу, которая извилисто ведет от перешейка вдоль узкого хребта до самой главной вершины, местами лесом, а местами кряжем. Отсюда открывается великолепный вид на обширную долину, которую называют Капсал, или что тоже можно было назвать русской колонией, подобно древней Фиваиде, потому что большая часть пустынножителей, заселивших ее, были наши земляки, русские. Капсальская пустыня и кругом прилегающие к ней местности, по юдолиям и ущелиям, исключительно была покрыта келлиями русских подвижников с маленькими крестами над их храмами.
На востоке, в недалеком расстоянии манит к себе путника одно из обширных и заметных зданий – скит Андреевский, а за ним, вдоль берега моря, ряд больших точек – угрюмых и обветшалых греческих монастырей. Впереди на живописном склоне, среди густой рощи и виноградников возвышается пустынная русская обитель – келлия Св. Иоанна Златоустого, с прекрасным собором.
Лавра святого Афанасия
Вокруг главной вершины горы, по ее отвесным и обнаженным оврагам, нет вблизи монастырей – там имеются лишь бедные и бесприютные пустынники, отшельники и сиромахи. Особливо достопамятны здесь для странника своим местоположением и строгостью жизни были подвижнические келлии скитов: Кавсакаливского, Кераси, Каруля, Св. Анны, Богородицы, и другие, расположенные на диких отрогах и в расселинах скал южной или юго-восточной оконечности Святой Горы. И только на северо-восток от них, на плодородной равнине, величаво красуется Лавра Св. Афанасия с одной стороны, а с другой – монастыри: Св. Павла и Дионисиат. Более десяти веков бесспорных (а по преданиям отеческим и более) иноки афонские неустанно трудились в деле сооружения новых строений, исправляя ветхость и древность святых обителей и храмов, умножая в них ревность своего благоукрашения. Поэтому неудивительно, что памятники живописного художественного дела скопились на Святой Горе от многих времен в количестве неисчислимом; но и самое древнее ее зодчество сохранилось нерушимо. В самом деле, если сочтем, сколько веков пронеслось над Афоном с того времени, как сподобилась Святая Гора посещения Матери Господа, и помыслим о том, сколько венценосцев – начав с Константина Равноапостольного, Феодосия, Пульхерии, Алексия, Аркадия и др. – воздвигали здесь разного рода иноческие обители и храмы, то великое число памятников художественного строения станет нам понятно.
В X веке Афон уже славился на всем Востоке святостью своих обитателей и служил цветущим вертоградом иноческого жития. Древние хартии на м передают, как царственный сын Павел Ксеропота минт (сын императора Михаила Рангавия) и отпрыск благородного древа (византийского дома) Афанасий, приняв ангельский образ, основал здесь стройное единение между пустынниками и отшельниками Святой Горы. Слава подвигов преподобного Афанасия, устроившего пустынную келлию во имя святого Иоанна Предтечи, особенно влекла к нему отовсюду учеников: из Рима, Италии, Грузии, Болгарии и даже далекой России. Многие настоятели знатных монастырей, даже епископы, приходили в его обитель и предавали себя руководству святого старца.
