Владислав Маевский - Афон и его судьба
Лавра Св. Афанасия – изумительное произведение X века на Святой Горе, имеющая первенствующее значение в Церкви Царьградского Патриархата. Она воздвигнута в 961 году самим святым Афанасием и стоит в той красивой местности, где дотоле им устроена была в Меланах малая обитель, т. е. пустынная келлия в честь святого Иоанна Предтечи. Она расположена у подошвы восточной стороны громадного отрога Дифона, спустившегося почти от самого верха к заливу Контессо и в непосредственной близости к ней отвесно остановившегося. Область лаврских владений весьма велика: ей принадлежит вся южная оконечность и вершина горы, все подафонье со скитами: Молдавским, Кавсокаливским, Керасейским, Карульским, Аннинским. Так что на всей земле ее расположено было больше 180 подвижнических церквей.
Самая же группа фундаментальных зданий Лавры – среди столь обширного владения и окружающих ее масличных, ореховых, кипарисовых, каштановых, померанцевых и других плодовых деревьев и виноградных лоз – представляется огромным замком со множеством башен и бойниц, в числе которых особенно величаво стоит башня, построенная греческим царем Иоанном Цимисхием. Этот доблестный император, воевавший с русским князем Святославом, облагодетельствовал Лавру богатыми сокровищами, обстроил и укрепил ее так, что удивил ей всю Святую Гору и вызвал неудовольствие в святогорцах. Но и негодование их было более всего на преподобного Афанасия, за то что он допустил соорудить великолепнейший монастырь в своей пустыни и тем нарушил безмолвие иночествующих, разорил древние уставы отцов пустынного подвижничества. Дело перенесено было в Константинополь на суд императора, который вызвал святого Афанасия в столицу и, убедившись в личных его достоинствах, облагодетельствовал его и принял участие в устроении монастыря. Святогорцы просили прощения у святого старца и по примеру его Лавры начали устраивать свои монастыри.
Лавра имеет форму четырехугольника, стены ее в 20–25 метров высоты, и занимает она огромное пространство, разделяясь на две части: на внутренний и внешний двор. Во внутреннем дворе находится вся достопримечательность X века, принадлежащая исключительно самому основателю Лавры: соборный храм, трапезная, больница, странноприимница и все, что нужно было ему для пустынного обще-жительства по строгому уставу. Но в настоящее время Лавра отступила от строгих правил святого Афанасия, и, несмотря на свое огромное богатство, число братства ее не велико, исключительно греческое.
Главный соборный храм, служащий украшением Лавры, весь сложен из дикого камня и увенчан тремя главами с большими крестами; под обрушившимся алтарем этого храма скончался основатель его с шестью мастерами-строителями. Огромный купол покоится на четырех сводах, опирающихся на массивные каменные устои, и украшается трехъярусным хоросом-люстрой и множеством четырехконечных крестов, висящих в виде кадил на сводах храма. Алтарь разделяется на три части, стены его обложены блестящими плитами голубого фаянса, а вокруг – прекрасной резьбы стасидии. Помост испещрен драгоценным разноцветным мрамором. Во всем храме 37 мраморных столбов, окон 70, врат 12, длина его около 60 метров, а ширина – 62. Стены и своды его украшены символическими изображениями, двери двухъярусного иконостаса и кафедра игумена сияют перламутром.
Между святынями Лавры особенно замечательна часть Животворящего Древа, заделанная в крест, украшенный драгоценными жемчугами и сохраняемый в золотом ковчеге, как дар святому Афанасию императора Никифора Фоки. Святые мощи хранятся в двенадцати ящиках алтарного шкафа, соответственно двенадцати месяцам года, в которые чтится их память. В приделе Сорока мучеников находится гробница святого Афанасия. Под сению двух девятисотлетних кипарисов на восьми мраморных столбах возвышается крещальня, увенчанная куполом, внутри расписанным священными изображениями.
Таким образом, бури и грозы житейские, которые пагубно пронеслись над многими обителями и храмами Востока, почти не коснулись мирного афонского вертограда иноческой жизни в течение многих веков. И только ныне свалились на святогорские обители скорби великие по причинам, о которых речь будет в дальнейшем.
Крестовская келлия
Трудный переход был окончен, и мы, немного еще проплутав по соседним греческим келлиям, очутились у цели нашего очередного путешествия – в Крестовской келлии, где были радушно встречены старцем отцом Лотом и наместником его – отцом Филаретом.
Солнце уже перевалило за полдень, когда мы очутились в их обществе, причем каждый из братии спешил окружить нас самыми искренними заботами и вниманием. В тот день Крестовская келлия начинала празднование кануна своего храмового праздника, падающего, как известно, на 14 сентября старого стиля. У нас на родине этот полуосенний день обычно бывал окружен особым ландшафтом в виде широко расстилающихся повсюду опустевших полей, начинающих желтеть деревьев и стоящего над всем этим сентябрьского неба, успевшего утратить очарование летней безмятежности и голубизны. Здесь, на Афоне, в двух шагах от южного моря, этот сентябрьский день ничем не отличался по своему великолепию и силе солнца от июньских и июльских дней: кругом все та же пышная красота и неизменная прелесть голубых небес над головой.
Умывшись с дороги и получив любезно предложенный мне чай, уселся я у открытого окна, выходившего на морскую ширь, простиравшуюся за зелеными кущами рощ и садов, окружавших эту дивную келлию. И опять перед моими глазами была чудесная картина могучей природы, со сверкавшей гладью моря, золотисто-изумрудной листвой великанов растительного царства и строгими свечами уходивших ввысь темных кипарисов. Осторожно вошел отец наместник Филарет – живой, улыбающийся, весь сиявший нездешней радостью бытия, какую только и можно наблюдать у истинных иноков. А из дальнейшего разговора я убедился еще и в том, что у отца наместника была чуткая душа поэта, еще более чистая и возвышенная, благодаря строгой монашеской жизни и полнейшему отделению от мирской суеты.
– Вы уж извините, дорогой гость, но сегодня у нас большие хлопоты и гости. Приходится то и дело отлучаться! – ласково проговорил отец Филарет, с улыбкой смотря на меня чистыми и добрыми глазами. – Ничего нельзя поделать: храмовой праздник. Со всех сторон сходятся к нам соседи-келлиоты, сиромахи, странники… Но и вам интересно будет взглянуть на такое собрание: нигде, кроме Афона, не придется вам наблюдать этих воистину Господних людей. А нам нельзя не угостить их, нельзя не приютить на свой праздник во имя Божье!.. Вас же просим посетить наше вечернее бдение.
Отец Филарет скромно поклонился и вышел из келийки, а я остался у окна, продолжая любоваться расстилавшимися передо мной красотами. Этим, впрочем, пришлось мне заниматься недолго. Где-то совсем близко внезапно раздался сухой и характерный звук удара по сухому дереву – звонкий, приятный и в то же время какой-то настойчивый и упорный. Это ударили в традиционное монашеское било, почти исчезнувшее за последние века в монастырях России, но еще сохранившееся в обителях Афона и частично Балканских стран. И удивительно искусно ударял в это било невидимый мне инок, по-видимому, в совершенстве постигший своеобразную тонкость этого своего послушания. Стуки в било раздавались сначала с большими перерывами, заставляя ухо подолгу выжидать следующего удара, но затем они переходили в настоящую дробь, то мелодично повышавшуюся в своей силе, то постепенно ниспадавшую до подлинного деревянного «шепота», постепенно замиравшего и заканчивавшегося полным молчанием. Но последнее оказывалось только временным: проходили минуты, и умершие, казалось, звуки вновь воскресали с торжествующей живостью и силой. Так повторялось три раза. Затем, вслед за последней остановкой била, раздался удар в большой колокол, за которым вскоре начался перезвон, призывавший к вечернему богослужению.
Не прошло и нескольких минут, как раздался стук в мою дверь: за мной пришел посланный от наместника добродушнейший отец Исайя. Ему было поручено проводить меня в храм, где уже началось торжественное богослужение. И уже через несколько минут я с ним вошел в полутемную церковь, переполненную молящимися и по-праздничному украшенную зеленью; пол тоже был посыпан ей в изобилии.
Совсем необычное впечатление производила толпа богомольцев, наполнявшая небольшой храм: все это были монахи разного возраста. Но в то же время не были эти иноки похожи и на братию одной и той же обители, подобно тому, как это приходится наблюдать в монастырях. В толпе «гостей» Крестовской обители можно было видеть разнообразных монахов-странников, едва прикрытых обветшавшими от времени рясками, обутых в самодельную, сильно поношенную обувь и чуть ли не по самые глаза обросших густыми волосами. Это были странники-сиромахи, которые десятками лет ведут на Афоне скитальческую жизнь, вечно паломничая от одной обители до другой, живя подаянием и не принадлежа ни к какому определенному братству.
