Владислав Маевский - Афон и его судьба
Низко поклонившись высокому собранию благочестивых старцев, я поблагодарил их, испросив разрешение сфотографировать почтенное собрание. Затем, приняв благословение от протоэпистата и распрощавшись с остальными старцами и секретарем, я покинул зал Протата в сопровождении отца Сергия и сардара.
Андреевский скит
Солнце уже клонилось к закату, когда мы остановились у порты (врат) русского скита Св. Андрея Первозванного. Расположен он по соседству с Кареей, административным центром Афона, на прекрасном участке восточного склона горы, на земле греческого монастыря Ватопеда.
Свято-Андреевский скит, или, как его называют издавна, Серай, живописно стоит среди пирамидальных кипарисов и раскидистых кедров. Он был основан в XVII веке (первоначально в виде келлии) Вселенским Патриархом Афанасием, впоследствии умершем в России в Лубенском монастыре Полтавской губернии и там нетленно почивавшем вплоть до революции. А спустя сто лет другой Вселенский Патриарх, по имени Серафим, тоже сильно возлюбил эту келлию и расширил ее; после этого, подобно своему предшественнику, уехал в далекую Россию, чтобы почить в том же Лубенском монастыре, на Украине. Но окончательно закрепилась за русскими эта прекрасная келлия только в середине XIX века, когда в 1841 году она была приобретена в собственность русскими подвижниками Виссарионом в Варсонофием. А затем, по ходатайству влиятельного русского ученого и путешественника по Востоку А. Н. Муравьева, ее переименовали в скит.
* * *Еще у порты скита я был очарован любезностью эконома обители, отца Акакия, вышедшего навстречу моему маленькому каравану. Тотчас же он проводил меня на фондарик и передал радушному отцу Иову, гостиннику этой обители. Не прошло и нескольких минут, как мои вещи принесены были в мою комнату, а я, умывшись и переодевшись, прошел в архондарик[11] и с интересом занялся рассматриванием замечательных портретов царей, иерархов и вельмож великой России. Но уже вскоре мое любопытство прервал добродушнейший отец Иов, гостинник:
– Успеете еще рассмотреть наши картины. А вот теперь пожалуйте в столовую: с дороги надо чайку попить.
И я с удовольствием принялся за «чаек», поданный в больших чайниках на рписном подносе. Милые атрибуты незабвенных времен, полные своеобразной простоты… От них так и повеяло на меня нашими ярмарками, московскими чайными и монастырскими гостиницами у Троицы-Сергия, Почаева или на берегах Волги и Оки.
– Может, проследуете теперь к отцу игумену? – спросил отец Иов, убедившись в том, что я уже вполне удовлетворился чаепитием. – Он будет рад побеседовать с вами.
И спустя несколько минут я уже находился в обществе архимандрита отца Митрофана, игумена и главы Андреевского скита. Этот спокойный и вдумчивый инок с лицом аскета сразу произвел на меня неизгладимое впечатление, как своим внешним видом, так и глубоким внутренним содержанием, обнаруженным почти с первых фраз. Это был типичный монах аскетического склада: высок ростом, худощав и сух, что, несомненно, являлось следствием его воздержанной и постнической жизни; сухощавое лицо озаряли умные и проницательные глаза. Он был духовно начитан и обладал способностью понимать самые отвлеченные богословские сочинения. Поэтому после нашей беседы я уходил под обаянием этого редкого человека и духовного руководителя.
* * *Вечером того же дня неожиданно я познакомился с двумя мирянами, прибывшими на Афон для научных изысканий в области миниатюр древних рукописных книг. Это были два ученых немца – оба люди вдумчивые, солидные и преклонявшиеся перед силой духовных ценностей православной горы. Мы уселись на балконе, откуда открывался чудный вид на окрестности. Лунные блики скользили по склонам, покрытым густой растительностью. Из них выглядывали очертания многочисленных келлий и калив, прятавшихся среди виноградников или в кущах орешника и смешанного леса. А с другой стороны тихо светилась безмятежная поверхность Эгейского моря с его островами.
В оживленном разговоре мы засиделись до позднего вечера. Свежая зелень благоухала особенным, чуть горьковатым запахом, и кругом была такая благодатная тишина, что мы невольно умолкли. И в этой успокаивающей тишине едва лишь доносился мелодичный звон колокольчиков пасущихся овец. Эта мелодичность является характерной для здешних стад, ибо колокольчики особенно искусно подбираются и производят ночью чарующее впечатление.
В скиту Св. Андрея
– Мы должны встать до рассвета, – сказал один из немцев своему коллеге. – Было бы непростительным с нашей стороны преступлением не видеть отсюда восхода солнца из эгейских волн. Вероятно, это божественно по своему величию.
И немец был прав. Как меня ни удерживал Морфей на моем гостиничном ложе после утомительного дня, все же мне удалось вместе с немцами наблюдать восхитительную картину, о которой они говорили накануне. Ранним утром с террасы тихого приюта православной молитвенности на Афоне я наблюдал восход этого изумительного «эгейского солнца». И, конечно, только могу пожалеть, что со мной вместе не находились те, кому суждено читать эти мои строки. Кажется мне, что благодаря только одному этому виду с террасы Свято-Андреевского скита, он с полным правом может носить древнее название «Серай» – той скромной греческой келлии, на месте которой теперь разбросались величественные постройки живописного русского скита.
С громадным интересом и замиранием сердца ожидали мы восхода солнца. Но вот, как громадный – сперва красный, а потом золотой – шар, медленно показалось оно из-за острова Имброса, на мгновение задержалось и вдруг своим могучим ослепительным светом озарило все вокруг. И на минуту все живое невольно замерло от восторга, прославляя Создателя Вселенной… С террасы было видно, как блестели в ярких лучах солнца золоченые главы и кресты разбросанных по всей горе храмов. Было видно, как далеко-далеко, в синеющую даль уходила, серебрясь на солнце, извилистая лента глади морской. А кругом все цвело, улыбалось и пело. И вдруг, в эту нежную восторженную музыку весеннего утра ворвались брошенные невидимой человеческой рукой с высокой колокольни многогласные звуки благовеста. Ранняя монастырская служба начиналась.
2В Андреевском скиту я застал партию паломников, которые вышли раньше нас из Пантелеимоновского монастыря с проводником. Эти паломники уже побывали в некоторых карейских келлиях и подворьях, затем направились к празднику в Андреевский скит, чтобы отсюда потом паломничать на вершину Афона.
К всенощному бдению зазвонили в восемь часов вечера. Особый уклад афонской жизни и богослужения прославили Святую Гору и возвысили ее на недосягаемую высоту в глазах всего христианского мира. Даже в глазах поработителей своих, турок, насельники Афона издревле стяжали уважение и благоговейное преклонение пред их великими подвигами.
Кто не побывал на Святой Горе в пору расцвета ее и многомонашества, тому затруднительно представить себе тогдашний особенный уклад афонского быта. Отсюда совершенно удалена была суета мирская; здесь мысль человеческая была здорова, свежа и светла. И вот эти питомцы земного удела Богоматери – келиоты, каливиты и сиромахи – из глубоких пустынь пришли теперь под своды храма, чтобы едиными устами и единым сердцем славить Господа и слиться со всем скитским братством и паломниками во всенощной молитве. В эту ночь все афонские православные разных наций неразрывно слились в священное единое собрание для молитвенного прославления Триединого Бога и покровителя скита, святого апостола Андрея.
Из моей памяти никогда не изгладится это богослужение. Не многочислен был хор, но замечательное исполнение, прекрасна сама мелодия. Не было крикливости многих наших церковных хоров – пение спокойное, плавное. Нечто величественное и вместе с тем плачевно-заунывное, проникающее в душу неслось с клиросов. В глубине души это пение вызывает покаянные движения, окрыляет мысль и уму открывает дверь к таинственным созерцаниям, дает умиление, радость.
Вот какое настроение, какие чувства невольно вызываются афонским богослужением.
Русский монашеский хор пел на великой ектении греческое «Кирие элейсон» (Господи, помилуй) – и пел так, что если бы всю ночь продолжалось это, то не утомило бы слушать. Говорят, что в пении нельзя придать такой выразительности русскому слову «помилуй», как греческому «элейсон»…
До шестопсалмия, начинающегося около двенадцати часов ночи, разрешалось поддерживать в кубе кипяток и пользоваться им для утоления жажды. Один монах, дав мне щепотку чаю и кусок сахару, направил меня в особое помещение. Около громаднейшего куба поленница дров: она служит вместо стола, а дрова, раскиданные тут, вместо стульев. Около окна и на полу, сидя и стоя, торопливо пили кипяток сиромахи и пустынники. И – о, удивление – один сиромах вдруг назвал меня по имени. Я удивленно посмотрел на него.
