Петр Минин - Мистицизм и его природа
[10] По преимуществу (прим. ред.).
[11] Ср. рассуждение суфия Аль-Газали у В. Джемса (Многообразие религиозного опыта, пер. под ред. Е. В. Лурье, М., 1910, сс. 391-394). "Учение суфиев, – говорит Аль-Газали, – стремится к тому, чтобы освободить сердце от всего, что не Бог, и сделать единственной его жизнью размышление о Божестве. Теория показалась мне легче, чем практика, и я начал изучение их доктрины с чтения книг, пока не постиг всего, что может быть познано путём изучения. После этого я увидел, что суть их метода не поддаётся изучению и может быть постигнута только экстазом и полным изменением качеств души. Для меня стало ясно, что суфии – люди, обладающие действительным внутренним знанием, а не одними словами. Я понял, что я изучил в их учении всё, что могло быть постигнуто путём изучения, а что осталось неизученным, не могло быть постигнуто иным путём, кроме экстаза и благочестивой жизни". Сам Джемс в "неизреченности" мистических переживаний видит "лучший критерий для распознавания мистических состояний сознания" (ibid., с. З68).
[12] Этот покой, – замечает Рейсбрук, – не есть грех сам по себе, ибо он по природе существовал бы во всех людях, если бы они могли опустошиться. – Одеяние духовного брака. op. cit., с. 247.
[13] Уже Филон, говоря об экстазе, характеризует его как состояние всецелой преданности человеческой воли Божеству (Zeller, op. cit., s. 657). Плотин самоотречение мистика (επίδοσις αυτου) ставит рядом с απλωσις и другими существенными чертами экстаза (Enn. VI. 9,11). У христианских мистиков смирение и самоотречение составляют основной фон всей внутренней их жизни. Впрочем, от этого самоотречения, как нравственной преданности воле Божией, нужно отличать мистическое самоотречение, как венец экстатического восхождения к Богу, когда мистики в полном смысле вменяют себя в "ничто". Ср. Рейсбрук: "Испытать уничижение – значит погрузиться в смирение, и это есть уничтожение в Боге и смерть в Боге". Одеяние дух. брака, op. cit., с. 50. "Если мы погружаемся в смирение, этого нам довольно, и мы удовлетворяем Бога им самим, ибо мы в этом погружении – одна жизнь с Ним, не по природе, но погружением, потому что смирением мы спустились ниже нашей сотворённости и влились в Бога, Который есть дно смирения" (ibidem, с. 51). В последних словах особенно ясно выражен мистический оттенок смирения. Это, так сказать, метафизическое самоотречение как существенную черту экстаза отмечают и исследователи мистицизма. Ср., напр., Е. Récèjac, Essai sur les fondements de la connaisance mystique. Paris, 1897, p. 97; Marie, op. cit., pp. 41, 150; Puбo, op. cit., c. 124-138.
[14] По уставу буддийских монастырей, решившийся посвятить себя созерцательной жизни, должен найти для себя опытного руководителя. Этот руководитель следит за привычками, наклонностями и страстями своего духовного сына, преследует в нём главнейшие пороки человеческой природы – вожделение, гнев и помрачение – и предостерегает его как от самообольщения, так и от наветов злокозненных шимнусов, т. е. злых духов, стремящихся поколебать веру в подвижнике и вовлечь его в соблазн (Позднеев. Очерки быта будд. монастырей. op. cit., c. 202-214). Точно также и в суфизме – успех экстаза ставится в тесную зависимость от влияния на мюрида, т. е. простого дервиша, его духовного руководителя, или мюршида (Позднеев. Дервиши в мусульманском мире. op. cit., с. 229-230). На общность института духовного старчества у различных подвижников указывает между прочим и Лодыженский в своём произведении "Сверхсознание и пути к его достижению". СПб., 1911, с. 160-166. Несмотря на то, что это произведение покоится как на последнем основании на зыбкой почве современной теософии, оно содержит в себе немало интересных фактов и обобщений.
[15] "Мистики, – замечает Джемс, – подобно тому, как поступал Гегель в своей логике, стремятся к положительному полюсу истины при помощи метода абсолютного отрицания". Многообразие религиозного опыта, op. cit., с. 406.
[16] "Кто некоторым образом, – говорит Марк Подвижник, – имеет мышление, тот ещё не вышел из двойственности; а кто совершенно оставил его, тот некоторым образом вошёл в единство, по превосхождению оставив силу мышления. В множественности есть разность, и несходство, и различие; обрестись же вне сего, в Боге, едином и единственном, значит возвыситься выше множественности, к созерцаниям о Боге". О трезвении, op. cit., сс. 307-310. Ср. Рейсбрук: "Те, которые возвысились в простую чистоту своего духа – держатся в присутствии Бога в обнажённом и раскрытом видении. И от блеска Отца излучается простой свет на явление мысли голой и без образов, поднявшейся выше чувств, выше образов, выше разума и без разума в возвышенную чистоту духа". Одеяние дух. брака, ор. cit., с. 31.
[17] Хотя указанная нами тенденция есть естественный вывод из всего строя мистической жизни, тем не менее мы можем привести из мистической литературы и более или менее прямые указания на неё. Приведём два-три примера, заимствуя их из самых различных источников. "Как бы низко ни спустился человек, – говорит упоминавшийся нами индусский подвижник Суоми Вивекананда, – в конце концов он должен повернуть опять вверх и идти к первоначальному источнику, который есть Бог. Вначале человек идёт от Бога, в средине становится человеком и в конце идёт назад к Богу" (Философия йога, op. cit., Комментарий на афоризмы Йога-Патанджали, с. 5). "Природа закрывает Сущность человека, и, когда она убирает свой покров, Сущность является незакрытою покрывалом и показывается в своём собственном блеске. Отречение – более всего способствует проявлению Сущности" (ibid., с. 26). Описывая самади (samadhi), высшее мистическое состояние, он говорит: "Тогда истина озаряет нас, и мы ощущаем себя тем, что мы есть на самом деле, – обладателями самади, свободными, бессмертными, всемогущими, освобождёнными от ига конечности, от противоречий добра и зла, тождественными с Атманом, или Душой Вселенной" (см. В. Джемс, op. cit., cc. 389-390). Так рассуждает индусский мистик. "Тот, – говорит Плотин, – кто в самом себе, не будучи в бытии, тот необходимо в Боге" (Enn. VI. 9, 11). "Итак, душа должна удалить от себя всякое зло, даже всякое добро, словом, всякую вещь, какова бы она ни была, чтобы вступить в общение с Богом один на один" (Enn. VI. 7, 34). Так говорит неоплатоник. А вот что мы читаем у западного христианского мистика Рейсбрука: на высшей ступени созерцания Бог "освобождает память от форм и образов и поднимает голую мысль до её источника, который есть Он Сам. Там человек утверждён в своём начале, которое есть Бог, и с Ним соединён. И выше всех божественных видов он постигнет, тем же самым созерцанием без видов, существо Бога без видов, которое есть отсутствие видов. Если мы хотим испытать блаженство, нужно, чтобы наш дух выступил в него выше нашей сотворённой сущности, к этому вечному центру, где кончаются и начинаются все наши линии" (Одеяние духовного брака, op. cit., c. 68-69). "Христос хочет, чтобы мы обитали и пребывали в сущностном единстве нашего духа, богатые, выше всякого тварного дела и всех добродетелей…" (ibid., с. 219). Во всех этих рассуждениях сквозит одна и та же мысль об отрешении мистика от всех условий этого эмпирического бытия для непосредственного соединения с Божеством. После этого едва ли можно согласиться с Récèjac-ом, который определяет мистицизм как "стремление приблизиться к Абсолютному путём моральным и путём символов" (Essai sur les fondements de la connaisance mystique, op cit., p. 66). Мистицизм включает этический момент, но этот последний, как мы видели, отнюдь не имеет решающего значения в деле приближения мистика к Божеству; что же касается символов, то мистики устранение символов рассматривают как одно из непременных условий мистического единения с Божеством. Исходя из неточного определения мистицизма, Récèjac указывает и ошибочный критерий для оценки его. По его словам, человек может довериться мистицизму при наличности следующих условий: 1) чтобы он исходным пунктом имел моральное стремление к нравственному совершенству, 2) чтобы свободно был признан символический характер наших отношений к Абсолютному, т. е. чтобы мистик отказался от непосредственного созерцания Божества и 3) чтобы ничего не было в мистицизме противоречащего ни естественному знанию, ни опыту, выраженному в понятиях нашего разума (p. 183-184). Не входя в подробное рассмотрение этого критерия, заметим, что отказаться мистику от непосредственного созерцания Божества значит перестать быть мистиком: в непосредственности мистического общения с Божеством – существенная и характерная черта мистицизма.
