Николя де Виллар - Граф де Габалис, или Разговоры о тайных науках
После того как Господь, карая человечество за первородный грех, перестал заботиться о спасении мира, эти стихийные духи принялись посредством оракулов сообщать людям то, что им известно о Боге, призывать их к добродетели, давать им мудрые и полезные советы, которые во множестве сохранились в сочинениях Плутарха и прочих древних историков.
Но как только Господь сжалился над миром и возжелал сам стать его спасителем, этим малым учителям пришлось уступить Ему место — именно так и объясняется молчание оракулов.
— Из ваших речей следует, что оракулы и в самом деле имели место и что посредством их вещали сильфы, доныне являющиеся нам в склянках и зеркалах.
— Да, то были сильфы и саламандры, гномы и ундины, — уточнил граф.
— Если это так, — молвил я, — всех ваших стихийных духов следует считать существами довольно бесчестными.
— Это еще почему? — удивился мой собеседник.
— Да может ли быть что-либо столь бесчестное, как двусмысленные ответы, которые они всегда нам дают?
— Так-таки уж и всегда? — продолжал граф. — Разве двусмысленно выражалась описанная Тацитом сильфида, предсказавшая некоему жившему в Азии римлянину, что ему суждено стать проконсулом? Разве Тацит не утверждает, что так оно и случилось? А вспомните знаменитые письмена и статуи, посредством которых несчастный испанский король Родригес узнал о том, что его любопытство и самонадеянность будут наказаны темнокожими воинами, коим было суждено покорить Испанию и долгое время править ею! Что может быть яснее этих пророчеств, сбывшихся в тот же год? Разве мавры не свергли с престола изнеженного короля? Вам известна эта история, и вы должны понимать, что дьявол, лишившийся после прихода Мессии всех своих владений, никак не мог быть автором подобного пророчества: оно наверняка принадлежит какому-нибудь великому каббалисту, вдохновленному одной из самых мудрых саламандр. Это племя стихийных духов особенно ценит в людях целомудрие и предупреждает нас о несчастьях, которые вызываются отсутствием оной добродетели.
— Но скажите мне, сударь, считаете ли вы столь уж целомудренной и достойной каббалистического почтения ту двусмысленную часть тела, которую ваши сильфы и саламандры избрали для проповеди своей морали?
— Ах, — рассмеялся мой собеседник, — какое же у вас больное воображение! Разве не ясна вам физическая причина, притягивающая огненных саламандр к самым пламенным участкам нашей плоти?
— Я все уразумел с полуслова, сударь, вы можете не продолжать.
— Что же касается темноты некоторых пророчеств, — произнес граф серьезным тоном, — той темноты, что вы называете обманом и надувательством, то не является ли мрак обычным обиталищем истины? Самому Богу было угодно скрыть ее темным покровом, а вечный оракул, оставленный Им своим чадам — я разумею божественное Писание, — также окутан благоговейной темнотой, которая смущает и сбивает гордецов с пути истинного, тогда как исходящий от Писания свет направляет на этот путь людей смиренных.
Если, сын мой, вас смущает только это, я посоветовал бы вам не медлить со вступлением в общество стихийных духов. Вы найдете их честными, мудрыми, благожелательными небоязненными. Я уверен, что вы начнете с саламандр, ибо в вашем гороскопе наиболее сильно влияние Марса, из чего следует, что во всех ваших поступках немало огня и пыла. Но что касается брачных уз, тут вам следовало бы остановиться на какой-нибудь сильфиде, поскольку Юпитер у вас в восхождении, а Венера в секстиле. Вспомните, что именно Юпитер властвует над воздушной стихией и ее обитателями. Однако здесь следовало бы и посоветоваться с собственным сердцем, ибо, как вы в свое время узнаете, Мудрец руководствуется прежде всего влиянием внутренних светил, а созвездия внешнего неба служат ему лишь затем, чтобы поверять это влияние внутреннего неба, сокрытого во всех живых существах. Итак, откройте же мне, на ком вы решили остановить свой выбор, и мы займемся заключением вашего союза с представительницей того племени стихийных духов, которое вам более всего по вкусу.
— Я полагаю, сударь, что в подобном деле необходима некоторая осмотрительность.
— Весьма достойный ответ, — молвил граф, кладя руку мне на плечо. — Поразмышляйте обо всем этом и посовещайтесь с тем, кого зовут ангелом Великого Совета. Становитесь же на молитву, а я появлюсь у вас завтра в два часа пополудни.
Мы возвратились в Париж. По дороге граф занимал меня речами, направленными против атеистов и вольнодумцев; мне никогда еще не приходилось внимать столь разумным словесам, слышать столь возвышенные и обоснованные доказательства в пользу бытия Божия, а также обличения слепцов, прожигающих свою жизнь и не желающих целиком отдаться искреннему и непрестанному служению той Силе, которая создала нас и поддерживает наше существование. Я был изумлен характером этого человека, мне никак не удавалось уразуметь, как он умудряется совмещать в себе такую мощь и такую слабость, выглядеть одновременно очаровательным и столь смешным.
Четвертый разговор
Я поджидал у себя господина графа де Габалиса, как мы о том условились накануне. Он явился в назначенный час и улыбаясь сказал мне:
— Так что же, сын мой, к какому из незримых племен вы более всего тяготеете, какой союз вас более всего устроил бы — с саламандрами, гномами, нимфами или сильфидами?
— Видите ли, я еще не решился окончательно на подобный союз.
— За чем же дело? — осведомился граф.
— Честно говоря, сударь, — мне пока не удалось исцелить мое больное воображение, рисующее ваших пресловутых обитателей стихий в виде пособников дьявола.
— О Господи, рассей светом своим тот мрак, коим невежество и дурное воспитание окутали душу этого избранника, на которого ты сам же мне указал, предназначив его для великих свершений. А вы, сын мой, не преграждайте дорогу истине, жаждущей воцариться в вашем сердце, не будьте чересчур строптивы. Хотя нет, я не прав, покорность только повредила бы вам, ибо оскорбительно для истины выбирать себе торные пути. Она в силах сломать железные врата и проникнуть, куда ей угодно, несмотря не все потуги лжи. Что вы способны ей противопоставить? Разве Господь не мог создать этих стихийных существ такими, как я вам описываю?
— Я не задавался вопросом о невозможности такого творения, коль скоро всего один элемент может служить материалом для создания крови, плоти и костей этих существ и способен обеспечить им беспримесный темперамент и не противоречащие один другому поступки; но если даже допустить, что Господь и мог все это сделать, то имеются ли веские доказательства, свидетельствующие, что он и впрямь это сделал?
— Вы желаете получить немедленное доказательство? — безо всяких церемоний спросил меня граф. — Что ж, я могу пригласить сюда сильфов, некогда знавшихся с Кардано, и вы услышите из их собственных уст, чем они занимаются.
— Все что угодно, сударь, только не это, — вскричал я встревоженно. — Избавьте меня, я вас умоляю, от доказательств такого рода до тех пор, пока я не удостоверюсь, что эти создания не являются врагами Господа, ибо лучше уж умереть, нежели навеки загубить свою душу…
— Вот, вот они, невежество и притворное благочестие века сего! — гневно прервал меня граф. — Почему бы тогда не вычеркнуть из месяцеслова имя величайшего из отшельников? Почему бы не сжечь его статуи? Как жаль, что никто не спешит надругаться над его почтенным прахом, никто не думает развеять его по ветру, как то случилось с прахом горемык, обвиненных в сношениях с демонами! Изгонял ли он беса из сильфов или обращался с ними точь-в-точь как с людьми? Что вы ответите на все это, господин скептик, что ответят мне ваши жалкие ученые мужи? Неужто сильф, беседовавший о своей природе с этим патриархом, мог быть приспешником демона? Неужто сей несравненный человек преподавал истины Евангелия зауряднейшему бесу? А ведь вы, по сути дела, обвиняете его в том, что он осквернял высочайшие тайны, выбалтывал их какому-то призраку, супостату Бога! Послушать вас, выходит, будто Афанасий и Иероним недостойны числиться в мудрейших мужах, коль скоро они столь красноречиво славили человека, который так человечно обходился с врагами рода человеческого. Если они считали сильфа дьяволом, им следовало либо помалкивать об этом, либо помешать духовным александрийским проповедям отшельника, более ревностного и доверчивого, чем вы. А если они считали, что благодать искупления коснулась и этого существа точно так же, как нас, людей, если появление его было знаком особой милости Господней к тому святому, чье житие они составляли, то разумно ли мнить себя более ученым, чем Афанасий и Иероним, и более причастным святости, чем сам святой Антоний? Что бы вы сказали этому необыкновенному человеку, посчастливься вам оказаться в числе тех десяти тысяч анахоретов, коим он поведал, что на днях обратил сильфа? Считая себя более мудрым и просвещенным, чем все эти земные ангелы, вы, разумеется, заявили бы святейшему отцу, что сия история — не что иное, как чистая иллюзия, и запретили бы его ученику Афанасию разносить по всей земле какие-то бредни, несовместимые с религией, наукой и здравым смыслом. Разве не верно?
