Луис Броули - Пропащий. Последние приключения Юджи Кришнамурти
В его «пещере» было невыносимо жарко, и народ мало-помалу перебирался в сад охладиться. Он вышел вслед за всеми со своим обычным вопросом:
— Что происходит?
К нему подошёл старый кот и устроился рядом.
— Эй! Котяра! Ты мне не нравишься! Уходи! Они все любят меня, все животные. Однажды я был с Махешем в Риме и там была пантера…
Он продолжал рассказывать историю о дикой пантере, которую Махеш собирался использовать в фильме. Мы слышали эту историю много раз.
— Потом пантера прыгала и танцевала, а я скомандовал ей: «Сидеть!» и она села! Когда дрессировщик увидел это, он спросил: «Он укротитель, что ли?» Этот парень хотел знать. Я велел ей сесть на английском, возможно, она не понимала, что я ей говорю.
И хотя мы знали, что всё в этой истории поставлено с ног на голову, справа налево и шиворот-навыворот, — всё равно было смешно.
Я попросил Юджи разъяснить его комментарий об «осознанности» во сне. Он сказал:
— Не называй это осознанностью, это бодрствование.
Что бы я ни думал по этому поводу прежде, появилась новая вводная, и она взрывала всё то, что, как мне казалось, я уже понял.
Мы с Американцем после обеда сидели на кухне и говорили о нём. Примерно через полчаса в дверях появился наш босоногий пожилой джентльмен. Легко перемещаясь по комнате в своих хлопающих по лодыжкам коричневых вельветовых штанах и элегантно свисающем с худеньких плеч свитере, он с улыбкой и блеском в глазах жевал хлебную палочку, делая вид, что мы его не интересуем. Конечно, он знал, что разговор шёл о нём. Сев рядом, он продолжал жевать, как будто ничего не случилось, и вскоре на кухню потянулись остальные. Он так старательно изображал беззубого старика, что наш разговор как-то поблёк и быстро сошёл на нет. Своим присутствием он привносил столько жизни в комнату, что любой разговор становился неважным, пустым. В последнее время он часто подшучивал над собой, над жизнью, и мы смеялись, когда он, строя рожицы, изображал немощного беззубого старика, пытающегося жевать хлебную палочку.
— Что вы смеётесь? — спрашивал он, пожимая плечами.
— Юджи, ты действительно нечто!
— Где тебя носило, что ты раньше этого не понял?
Он сидел и смотрел на нас, как съевшая канарейку довольная кошка.
Когда я не ездил вместе со всеми, место начинало звучать совсем по-другому: словно кто-то незаметно поворачивал ручку громкости. Пока он был здесь, за пеленой его белого шума мир не замечался. В его отсутствие запахи сада и моря, мерцающие в вечернем воздухе, становились очень отчётливыми. Звуки тяжёлых машин и голоса работников городских служб, наводящих порядок после наводнения, разносились эхом среди окружавших сад зданий. В это время года дети снова ходили в школу, а взрослые — на работу, вернувшись в город после летних отпусков. Когда Юджи был на месте, крича на Марио, требуя у «суки» горячей воды, звук его голоса словно заколдовывал всё вокруг. Будучи постоянно погружённым в него, я переставал замечать всё остальное.
Мир вокруг нас был фоном, вырезанной из картона картинкой. Для него он ничего не значил. Его образ жизни был возможен, лишь когда «тело представляет собой уплотнённое воображение» — как это было для него. Мы представляли, что мы живём в мире, и он подыгрывал нам, никоим образом не привязываясь к реальности, которую мы воображали. Он был намёком на что-то неизвестное, но постоянно существующее.
Находиться рядом с ним было всё равно что жить в чистилище: можно чувствовать небо, но не иметь возможности к нему прикоснуться. И сам себе кажешься немного мёртвым по сравнению с тем, насколько живым был он.
Джованни был немногословен: он наблюдал за тем, как Юджи снова балуется с кошельком Нью-йоркерши, доставая из него бумажные деньги. Монетки он оставил…
— Не люблю звон монет, — сказал он, цитируя Рамакришну. Джованни повернулся ко мне. Смеясь, он поднял руки вверх и сказал, пожимая плечами:
— Он постоянно чем-то занят!
Когда Нью-йоркерша обнаружила пропажу, она с удовольствием ему подыграла. Как бы он её ни обзывал, в их отношениях чувствовалась глубокая забота. У неё хватало здравого смысла оставаться с ним, не обращая внимания на несущественное. Йогиня поехала назад в Штаты навестить отца. Вечером, накануне её отлёта, Юджи подбросил в наш окоп гранату. Когда встал вопрос о жильё в Гштааде, он сказал:
— Он может остановиться в её шикарной квартире.
Она мне этого не предлагала. Всю дорогу до квартиры Аниты она отпускала едкие комментарии. Я повернулся и пошёл прочь в сторону ворот, ведущих на главную дорогу. Не успел я до них дойти, как она выскочила на балкон с криками: «Луис! Говорю тебе, постой! Не уходи от меня!»
Я слышал, как повсюду стал включаться свет. Даже не сомневаюсь, что он в это время сидел в своей маленькой пещерке и улыбался. Ублюдок!
Мы прекратили ругаться только на главной улице. К моменту, когда мы достигли её середины, оба были расстроены до крайности. Нам уже даже не важна была причина ссоры. Осознав это и согласившись, что мы так и не смогли ни к чему прийти, мы решили пойти домой. Нужно ли говорить, что в ночь перед её отъездом мы не сомкнули глаз.
Мы отвезли её в аэропорт в Ниццу и ещё на несколько дней вернулись в Гштаад, где в его новой квартире на первом этаже проходили наши встречи. Из её квартиры двумя этажами выше (в результате нашей последней разборки мы пришли к тому, что я должен остаться у неё — впрочем, какая разница?) я слышал скрип его двери, когда кто-нибудь входил. В этот момент возникал свистящий звук, и жаркий воздух комнаты засасывал воздух из коридора внутрь, а вместе с ним искусственный запах сосны, идущий от коридорных ковров. При входе в его комнату из-за духоты и соснового запаха возникало ощущение, что попадаешь в коричневую утробу. Он сидел лицом к двери, приветствуя нас, когда мы вошли в его приёмную залу с приглушённым светом, закрытыми шторами и тёплыми полами, нежно поджаривающими снизу. Подогревающий мат оставался лежать под ковром, даже если Юджи куда-нибудь уезжал.
— Эй ты, ублюдок! Ты где был? — спросил он, когда я вошёл вслед за всеми.
Устроившись подобно маленькой белой обезьянке в своём полосатом набитом кресле, он постоянно шевелил пальцами рук, кричал на Марио, раздавал приказания или отвечал на телефонные звонки. Он почти непрерывно двигался, мельтеша в кресле, обнимавшем его как трон. И если при входе казалось, что он спит, возникало ощущение, что эта крошечная фигурка словно чуть-чуть зависла над креслом.
Однажды кто-то сказал о Рамане Махарши, что встреча с ним была подобна встрече с тигром: он съедал целиком и только косточки выплёвывал. На что Юджи тут же отозвался: «А здесь даже косточек не остаётся!» Он был сверхпроводником бесконечного движения, пульсирующего в тонком гибком теле. Он производил впечатление призрачной куклы, приводимой в движение невидимыми нитями. «Я даже не знаю, что говорю!»
Если бы слушателей не было, он бы растворился в пространстве.
«Спокойной ночи».
Я уверен, что после того, как большая деревянная дверь с щелчком закрывалась, он исчезал в воздухе.
*К этому моменту всё казалось лишённым смысла. Нью-йоркерша либо спала на кушетке, подвергаясь угрозе высылки, либо носилась по городским магазинам.
— Эй! Если хочешь спать, иди домой и спи там!
— Юджи, я не сплю!
— Не пытайся умничать!
Одна женщина пришла и тихо села. Другая, с густыми, как у Ошо, нахмуренными бровями сидела с закрытыми глазами, реагируя на отдельные замечания Юджи молчаливой улыбкой. Калифорниец сидел, облокотившись на дверь туалета и, как обычно, потирал рукой лоб, мучаясь головной болью. Марио расположился на полу, пытаясь урвать кусочек сна. Дешёвка, Сучка или Шельмовка — не помню, как её звали в тот день — смотрела перед собой невидящим взглядом, как кукла со сломанными веками. Австралийка пребывала в трансе. Я радовался, что рядом со мной нет моей дамы, способной устроить скандал в любой момент. Отсутствие остальных героев пьесы делало меня его постоянной мишенью. Не знаю, может быть, я был самым оживлённым персонажем этой компании, но он неустанно задирал меня, как только я входил в комнату.
— Эй ты, ублюдок! Чем занят?
— Ты поймал меня, Юджи. Я прямо сейчас любуюсь видами Швейцарии.
— Ох-хо-хо.
Я чувствовал, что задыхаюсь, но тот же самый воздух, за которым я приехал, был его нектаром. И он обладал невероятной мощью.
*Я потерялся в его лице. Когда я смотрел в эти пустые серые глаза, наблюдал за порхающими во время разговора руками и танцующими ногами, значения глупых слов вспыхивали и угасали, бесследно исчезая в пустоте. Что-то неуловимое и непостижимое мелькало в этом теле. Его беззаботность была заразительной: она заставляла меня верить, что и во мне было это качество, но затем я делал очередной шаг и снова действовал, как придурок. С каждой минутой отчаяние охватывало меня всё сильнее. Я знал, что мне чертовски повезло сидеть здесь рядом с ним. Мне также безумно повезло, потому что у него осталось не так много времени. Единственным выходом из существующего положения была смерть — той или иной стороны. Он был как тот святой Дракула: когда он смотрел в зеркало, отражения не было. Взяв тайм-аут, я покинул ад и ушёл на её кухню. Стоя у окна, я наблюдал за коровами. В свете яркого осеннего утра шале казались меньше и немного напоминали игрушечные домики с такими же игрушечными животными вокруг.
