Питер Вашингтон - Бабуин мадам Блаватской
Бизнес вмешался в его духовную жизнь, когда в 1929 г. по прибытии в Лондон после судебного разбирательства в Греции он узнал, что Успенский отлучил его. Дело было в телеграмме, которую Успенский послал Беннетту, пока тот томился в ожидании суда. Ее таинственный для профанов текст гласил: "Сочувствие к Беннетту, подчиняющемуся 96 законам", тогда как Посвященные знали, что речь идет о гурджиевской теории планетарных ограничений, с которыми обязан считаться человек. Обнаружив это послание при обыске квартиры Беннетта, осведомленная о его работе в разведке, бдительная греческая полиция передала его в Британское посольство. Последовала реакция в Лондоне: Успенского вызвали в Министерство иностранных дел и допросили о его отношениях с британскими социалистами и русскими большевиками, которых в те времена многие с трудом отличали друг от друга. Взволнованный и разгневанный, Успенский немедленно исключил из рядов своих последователей отсутствовавшего Беннетта. И это случилось не в последний раз.
Несмотря на постоянные претензии со стороны Успенского и Софьи Григорьевны, которая порицала его за то, что она называла "механичностью", а также за недостаток духовности, невосприимчивость и прочие несоответствия, Беннетт не только не оставлял духовные поиски, но, испытав воздействие Гурджиева, решил основать собственную группу. Первыми ее членами стал мужчина, с которым его жена познакомилась в поезде, и женщина, с которой она ехала в автобусе, — многообещающее начало, если принять во внимание, как часто Беннетты перезжали. Вскоре группа стала чем-то вроде семейного предприятия, когда к ним присоединилась сестра г-жи Беннетт во своими двумя друзьями.
Беннетт регулярно посылал доклады о собраниях этой группы Успенскому, который некоторое время игнорировал их. Когда тот, наконец, решил обратить внимание на эти послания, то, по примеру Гурджиева, принял Беннетта и его лучших учеников в свою группу. Вскоре после этого Беннетт стал одним из главных помощников Успенского, находя ему новых учеников, организовывая собрания и выпивая со своим руководителем в часы досуга. Однажды они прикончили за раз пять бутылок кларета, что, возможно, имело отношение к выходу из тела, которое Беннетт пережил той ночью.
В 1935 г. Софья Григорьевна переехала в Лайн, но Беннетт продолжал работать с ней по выходным, все больше и больше оказываясь под ее влиянием. Однако жена Беннета встречала холодный прием около трех лет, и учителя это никак не объясняли. Как и Гурджиев, сам Успенский и Софья Григорьевна часто настаивали на разделении супругов или способствовали разрыву между ними. Беннетт, уверенный в пользе безоговорочного подчинения духовному руководителю, был готов проводить вне дома то время, когда мог побыть с женой. Не желая быть препятствием на пути духовного развития мужа, Уинифред Беннетт попробовала покинуть его.
После того как в 1937 г. она пыталась покончить с собой, ее приняли в Лайне. Три дня комы, последовавшей за попыткой самоубийства, Уинифред находилась на небесах возле Иисуса, пока голос Беннетта эгоистично не вернул ее обратно, в земной мир. После этого эпизода Успенский пригласил ее в Лайн, где она, подшивая занавески, рассказывала Учителю о своем путешествии на небо, заставляя его плакать, потому что он и сам хотел бы посетить небеса, но ему это не удавалось.
Тем временем Беннетт постепенно отдалялся от Успенского и Софьи Григорьевны. Но все же на него произвело впечатление отношение Успенского к Уинифред. Чувствительность учителя казалась ему особенно глубокой по сравнению с собственной "механичностью" и невосприимчивостью, которые он приписывал настойчивости и грубости плотских желаний, подавлявших духовный рост. Мало-помалу он убедился, что существует связь между мистическим опытом и "сексуальной функцией", хотя что это за связь, он сказать не мог. По словам Уинифред Беннетт, часть проблемы состояла в том, что ее муж "негативно относился к сексу"[325], по причине чего плохо понимал женщин. Однако, судя по слухам, ходившим о Беннетте, она могла и ошибаться.
Секс, вероятно, беспокоил и обитателей апельсиновых рощ Охайя. Работа Раджигопала в KWINK заставляла его большую часть недели проводить в Голливуде, в офисе, находившемся недалеко от дома, который он приобрел для своей тещи и жены. Изредка посещая Голливуд, Розалинда находилась в основном в Охайе, в Арья-Вихара вместе с Кришнамурти и маленькой Радхой. Раджагопал приезжал к ним на выходные, но проводил с женой не слишком много времени. Раджагопал привык работать по ночам и привык просыпаться поздно, поэтому он даже ел иногда отдельно. Кришнамурти и Розалинда, напротив, подымались на рассвете и почти весь день не расставались, держась в стороне как от местных фермеров, так и от теософского окружения, с которым они делили долину. Таким образом Кришнамурти, Розалинда и Радха являли собой как бы одно эмоциональное целое, над которым постоянно витала тень покойного Нитьи. Когда родился этот ребенок, Кришнамурти размышлял, не является ли девочка реинкарнацией его горячо любимого брата. Он перенес на Розалинду и ее дочь всю привязанность, которую испытывал к Нитье, как Розалинда перенесла любовь к Нитье на Раджагопала. В Охайе, по некоторым намекам Радхи, Кришнамурти и ее мать стали любовниками, что случилось якобы в 1932 г., то есть через год после ее рождения.
Было ли это в действительности? Невозможно ни опровергнуть, ни доказать: многие документы, касающиеся Кришнамурти, недоступны и вряд ли что-нибудь прояснят. Но существуй эта связь, и то, что иначе с трудом поддается объяснению, стало бы понятным.
Отдалившись от Анни Безант, Кришнамурти постепенно отходил и от другой своей приемной матери, леди Эмили.
Розалинда приняла роль матери по отношению к Кришнамурти еще в начале "процесса" и, как пишет Радха, он даже спал в одной постели с Розалиндой, особенно когда ему нездоровилось, подобно тому как больной ребенок нуждается в материнском тепле. Теперь, став матерью на самом деле, имея ребенка, к которому Кришнамурти относился как к собственному, при частом отсутствии мужа, возможно, она и была готова стать его любовницей. Если еще в первые дни их дружбы пресса, падкая до сенсаций и скандалов, предполагала любовную связь смуглого мессии со "светловолосой красоткой", то теперь им благоприятствовало само стечение обстоятельств. Эту связь легко было бы скрыть в маленькой замкнутой общине Охайя, хотя некоторые друзья Кришнамурти и родственники Розалинды кое-что и подозревали. Но Кришнамурти всегда нуждался в близкой дружбе и поддержке женщины, и большинство было убеждено, что эти отношения — подобие его отношений с Анни Безант и леди Эмили.
Если Кришнамурти и Розалинда действительно были любовниками, то втроем с Раджагопалом им удавалось поддерживать эту деликатную ситуацию на протяжении тридцати лет. Однако трудно понять, как они могли совместить ее с общественной миссией Кришнамурти. Хотя он и оставил теософию, существовало не обсуждавшееся мнение, что он избрал путь брахмачария, то есть не должен жениться и тем более вступать в незаконную связь, сохраняя целомудрие ради выполнения своего духовного предназначения. В этом были уверены все его последователи.
Впоследствии дочь Раджагопала защищала родителей от обвинения в каких-то намеренных обманах. Оценка Радхой, с детства знавшей Кришнамурти, идиллической жизни в Охайе совсем не идиллическая. Воздавая дань уважения любви, какую Кришнамурти проявлял к ней в детстве, она рисует какое-то бесчестное и эгоистичное чудовище, которое беспощадно заставляет других склониться перед своей волей и способно на любую ложь, чтобы сохранить свою власть. Когда Кришнамурти, например, не удавались мероприятия, которые для него организовывал Раджагопал, то виноватым всегда оказывался Раджагопал. И если все это еще можно как-то отнести за счет самоуглубленности или наивности, то как можно оценить рассказ Радхи о том, что, когда Розалинда забеременела, Кришнамурти не только дал ясно понять, что от младенца следует избавиться, но и предоставил ей самой позаботиться об аборте? Радха также не скупилась на уличения Кришнамурти в грубом предательстве Анни Безант, Ледбитера и Теософского Общества, противопоставляя его поведению почтительное отношение своего отца к проказливому старому епископу и его уважение к обитателям Адьяра. В ее воспоминаниях Кришнамурти предстает лицемерным святошей, играющим роль отрешенного от жизни аскета, тогда как Раджагопал и Розалинда являются жертвой тщеславия, выдумок и патологической лжи, сохраняя преданность человеку, который предал их обоих.
С мнением Радхи в общем трудно согласиться, хотя бы по той причине, что вряд ли Раджагопал в течение тридцати лет мог потворствовать ситуации, какую описывает его дочь, если, конечно, он и Розалинда не были невероятно корыстными, праздными, глупыми или невообразимо наивными людьми. Совершенно очевидно, что они не были такими. У них были все возможности покинуть Кришнамурти. В финансовом отношении они были независимы и имели доходы, обеспеченные им наследством щедрой миссис Додж и наследствами других людей. К тому же оба они работали, и после разрыва Кришнамурти с теософией Раджагопала приглашали вернуться, предлагая значительный пост (он отказался). Ни тот, ни другая не были расточительны, и Радха многословно описывает, какой простой образ жизни они вели в Охайе — долгие часы работы на ферме, простая пища, изготовленная собственными руками одежда. Правда, она будто не понимает, что бесконечное чередование праздников, которыми наслаждались ее родители, не считая уже дотаций со стороны последователей и друзей, о которых она упоминает, могут потрясти любое воображение.
