Питер Вашингтон - Бабуин мадам Блаватской
Успенский к тому же не любил англичан. Действительно, в них, казалось, воплотились все его проблемы. Разумеется, он наслаждался легкостью и регулярностью жизненного распорядка после всех невзгод в России и Турции, но он находил, что комфорт и отсутствие интеллектуальной любознательности подавляют. В одной из книг Успенский пишет, что смысл жизни состоит в поисках этого смысла, а не в самом смысле. Для него же поиски были закончены. Он отреагировал тем, что принял английское безразличие и оживлял монотонное течение жизни спиртным.
Софья Григорьевна ему не помогала. В 1929 г. она покинула Гурджиева, чтобы присоединиться к Успенскому в Англии, но в середине 1930-х годов они снова жили независимо друг от друга, и она сама стала Учителем. По характеру она была ближе к Гурджиеву, чем к своему мужу, как замечали многие ученики: сильная духом женщина с властными манерами. Осенью 1935 г. Софья Григорьевна переехала из Лондона в сельский дом в Лайн-Плейс, Виргиния-Уотер, который стал своего рода Приере по выходным дням: сюда по субботам приезжали ученики из Лондона, работали в доме и в саду под надзором хозяйки, которую они побаивались.
Поначалу Успенский предпочитал оставаться в городе, хотя временами вел сельский образ жизни. Виргиния-Уотер тогда еще не была пригородом, как впоследствии. К 1939 г. около сотни людей встречались в Лайне по выходным, для того чтобы послушать лекции и задать вопросы[321]. Успенский наконец-то смог позволить себе держать домашних животных, особенно он любил лошадей и котов. Но, несмотря на бодрящий режим мадам Успенской, он все больше впадал в депрессию. Одной причиной тому служила скука, другой — алкоголь; но, как показали последующие события, это были только симптомы болезни. Настоящая проблема заключалась в растущем чувстве неудачи и ошибки, которое спокойная уверенность его жены только усиливала. Ибо Успенский всегда колебался между страстным желанием верить в учение Гурджиева и неискоренимым скептицизмом. Свою неуверенность он скрывал за сдержанностью. Сейчас он все больше поддавался сомнениям. Он подумывал, а вдруг сама Система, бывшая так долго краеугольным камнем его мировоззрения, так же сомнительна, как и ее преподаватель. Поначалу он не высказывал эти сомнения публично, но они бросили тень на всю его последующую жизнь. После многих лет, что он прожил, почитая и в то же время сторонясь Гурджиева, он оказался в той же ситуации с Софьей Григорьевной, что было едва ли удобно в его немолодом возрасте. Он проводил большую часть времени в гостиной, один или с учениками, которые почтительно молчали, пока он вспоминал о прошлом или подвергал беспощадной критике их ошибки, то и дело пропуская рюмочку.
Отношения Успенского с учениками пародируют, будто в насмешку, его собственные конфликты с Гурджиевым, одновременно высвечивая важные вопросы духовной педагогики. Насколько далеко позволительно учителю зайти в своем руководстве, чтобы создать такое положение, когда ученики могут действительно расти, если они обладают такой способностью? До какой степени ученики должны следовать мастеру или просто подражать ему? Является ли целью мастера достижение ими собственной независимости? Как они узнают, что это и есть то, чему их учат? Эти вопросы, неизбежно возникающие при духовном учительстве, напоминают о другом смысле слова "уединение", чем просто удаленность от общества. Эзотерическая, или оккультная, мудрость по определению является тайной, скрытой, отдаленной. Как много раз говорила Блаватская, передача мудрости, которая должна быть постигаема адептом и в то же время скрыта от профанов, преисполнена больших трудностей.
Возможно, дополнительные преграды возникают при попытке превратить оккультное обучение в общественную миссию, попытке, которая всегда чревата непониманием и обвинениями в мошенничестве. Никто более серьезно (или более комично?) не сражался с этой проблемой, чем капитан Дж. Г. Беннетт[322], бывший сотрудник Британской секретной службы, позже нелепо совместивший роли духовного учителя и горного инженера. Жизнь Беннетта стала настоящим воплощением гурджиевского тезиса о том, что истинно духовный человек не избегает всевозможных коллизий, не уходит в размышления, а ищет возможности заняться самонаблюдением и извлечь урок из преднамеренных страданий при каждом удобном случае. Сам Беннетт принимал участие в общественной жизни, став заметной фигурой в бизнесе и в том, что называется альтернативной религией; и, хотя он был обаятельным, любезным и общительным человеком, в глубине души он переживал болезненную дилемму выбора.
Оставив в 20-х годах правительственную службу, Беннетт стал заниматься делами, касающимися возвращения собственности Османской династии, в том числе имущества восьми вдов последнего султана, обширные поместья которых на побережье Средиземного моря были конфискованы новым турецким республиканским правительством. Большая часть побережья оказалась под контролем Британской империи. Как бывший представитель Британского правительства, отлично осведомленный в обстановке на Среднем Востоке, где в бизнесе основным принципом считалось взяточничество, а политику направляли тайные агенты, Беннетт как никто иной подходил для этой цели. Его уговорил заняться этим делом дантист султанской семьи, бесконечно преданный Османам, в один прекрасный день 1921 г. продержавший Беннетта в зубоврачебном кресле почти два часа под предлогом лечения флюса, хотя сам доктор был все это время занят тем, что убеждал своего пациента помочь огромной семье султана, всем этим смещенным с должностей и коррумпированным принцам. И Беннетт согласился помочь вернуть им собственность.
В качестве партнера в этом деле, обещавшем принести немалые выгоды, Беннетт пригласил финансиста и бизнесмена Джона Де Кэя, друга миссис Бомонт и принца Сабехеддина. Партнерство заключалась в том, что Беннетт будет вести политические переговоры, а Де Кэй будет занят финансовыми операциями. Принимая во внимание политический опыт Беннетта и компетенцию его партнера, сотрудничество казалось многообещающим. Однако к бочке меда всегда полагается ложка дегтя.
Де Кэй родился в 1872 г., в Северной Дакоте. Это была сложная личность — страстный социалист, визионер и плут, всегда во власти великих планов и всегда готовый переступить грань между бизнесом, политикой и преступлением. Согласно его собственному признанию, он составил состояние на газетах, начав продавать их в двенадцать лет, в девятнадцать став журналистом, а в двадцать два года благополучно превратившись во владельца трех провинциальных газет. После неудачной избирательной кампании Уильяма Дженнингса Брайана, претендента на пост президента, которого он поддерживал[323], Де Кэй продал собственность и переехал в Мексику, где, заручившись поддержкой правящего диктатора, Порфирио Диаса, занялся бизнесом по упаковке мяса. Все шло хорошо, но Де Кэй встал на сторону, проигравшую в гражданской войне, которая разразилась в Мексике после отставки Диаса. Тогда он был вынужден переехать в Европу, где стал торговать оружием и правительственными мексиканскими облигациями.
Между делом он написал пьесу для Сары Бернар и пытался приобрести средневековый замок — Шато-де-Куси, в долине Марне, к северу от Парижа, объявив себя потомком древнего рода де Куси. У него был роман с будущей женой Беннетта, Уинифред Бомонт, которую он привез в Мексику. Очаровательный краснобай и актер, он любил ходить, как говорил Беннетт, по "средневосточной моде", то есть вооружался "Стетсоном" и шестизарядным револьвером, направляясь в банк или в правление за деньгами.
Война застала Де Кэя и г-жу Бомонт за германскими линиями во Франции и оказала на них такое впечатление, что Де Кэй решил отказаться от торговли оружием и стал пацифистом. Но и это не смягчило негодования г-жи Бомонт, когда она узнала, что у Де Кэя было уже двое детей от их общей подруги. В 1919 г. она оставила его и, воссоединившись с принцем Сабехеддином в Швейцарии, отправилась с ним в Константинополь. К тому времени, когда она представила Де Кэя Беннетту, тот уже жил в Берлине.
Очевидно, Де Кэй ожидал от Беннетта и турецкого имперского дома ответной помощи в других деловых предприятиях. Оба компаньона, по сути дела, занимались одним и тем же — в досье разведки Де Кэй числится "главой отдела саботажа и убийств Германской секретной службы" во время Первой мировой войны[324] — пункт, ускользнувший от внимания Беннетта. И хотя Беннетт упоминает, что в конце войны Де Кэй находился в лондонской тюрьме по обвинению в продаже фальшивых мексиканских облигаций, он тактично (но ошибочно) представляет эти обвинения ложными. В действительности почти все, что Де Кэй рассказал о себе Беннетту, было ложью либо искажало факты. Из лондонской тюрьмы в тот раз ему удалось выбраться лишь благодаря несогласованности между собой законов Англии, Америки и Мексики о выдаче преступников. Но не всегда ему была суждена такая удача.
