Николай Гайдук - Волхитка
Хмельному Ворке показалось: девка в волчьей шкуре. Но волчица распахнула горячую пасть, утыканную клыками, грозно зарычала – и хмель из головы как ветром выдуло. Парень попятился.
Оседая на задние лапы, волчица метнулась под горло. Он успел защититься рукою. Сверкнули зубы… Кровь хлестанула из руки, разорванной до кости… В голове помутилось, но звериный инстинкт самосохранения заставил Ворку левой, уцелевшей рукой схватить бутылку со стола: он размахнулся и обрушил между волчьих глаз… брызнули и зазвенели осколки.
Волчица отлетела в угол избушки, клацнула зубами и приподнялась – для новой атаки.
Не давая опомниться, Ворка прыгнул сверху. Придавил волчицу к полу и стал душить. Волос на затылке у него поднялся дыбом. Он хрипел, рычал вместе с матерым зверем и зубами норовил вцепиться в горло.
Олеська бросилась к двери.
14Ночная гроза отшумела, из-за туч показались омытые звёзды, месяц. Свет их стал чище, яснее прежнего – небо словно придвинулось.
В деревне по улицам и переулкам, ведущим к реке, пронеслись потоки мутной воды. Воцарился тихий свежий сумрак. Слышно было, как встает с земли трава, побитая и спутанная ливнем; верещат и возятся где-то под застрехой воробьи, разбуженные громом.
На дороге за околицей заслышалось частое чмоканье конских копыт в густой грязи. Всадник, напрягая ноги в стременах, резко натянул поводья и приподнялся – ничего не видно впереди. Шагом пустил вороного. Завернул в проулок и остановился.
Чистяковы спали.
– Викторушка… Виктор! – Жена заворочалась. – Кто-то стучит!.. Да проснись же ты!.. Колода! Слышишь?.. Все стекла в доме перебьют, а он будет храпеть – хоть бы хны!
– Ну-уу, – вяло отмахнулся муж. – Суешь… как вилкой под ребро… Холера! Ни днем, ни ночью не отдохнуть! Иди, открой.
– Иди?! Мужик ты или нет? Там чёрт-те кто стучится, может быть… Оглоушат по башке колом – и поминай, как звали!
– Кому бы ты на хрен сдалась?.. Оглоушат ее!.. Ох-хо-хошеньки… Встаю.
Хозяин свет зажег и вышел в сени. Пахло сыростью. Ливень доски промочил на крыше – сверху капало.
– Кто тут?
– Я… Сосед… Ванюша Стреляный.
Виктор Емельянович зевнул и передернул шеей: капля попала за воротник.
– Ого! Сосед! За двадцать верст! – Он крючок откинул. – Проходи, вон тряпка, вытирай обувку… Что стряслось?
После долгой темноты Ванюша Стреляный светлую горницу оглядывал с большим прищуром.
– Заехал узнать… Извиняйте… Ваш парень дома?
– Серьга? Спит. – Хозяин махнул рукой и, повышая голос, приказал: – Мать, чайку нам, что ли! Ванюша, ты сыми свою одежку, пускай просохнет… Ты, может, голодный?
– Ни-ни-ни… спасибо! – Иван Персияныч беспокойно смотрел по углам. – Я спросить заехал, когда ваш парень в последний раз мою Олеську видел?..
– В последний раз? А что такое?
– Да пропала! Третью ночь не сплю! В чайной меня, однако, чем-то опоили. Пришёл домой и сдуру Олеську шуганул. К черту послал!
– Ахти-ахтушки! – Хозяйка всплеснула руками, собирая на стол. – У черта, Ванюша, теперь и ищи… Вот саранча! Вот понаехали! Давеча и меня в этой чайной обманули – полкило недовесили. Никогда у нас такого не бывало… Сейчас я подыму того пожарника. Он у нас весь в папашку. Не добудисся, хоть из ружья пали над ухом.
– Иди, потом расскажешь про папашку, – одернул муж и обратился к гостю. – Строют, строют кругом… До тебя-то ещё не добрались? Болтуны теперь везде болото сушат…
– Какие болтуны?
– Ораторы. По-научному. – Хозяин зевнул. – Ораторы земли… Скоро каюк твоему Займищу, сосед.
– Да что там Займище. Скоро всё Беловодье загробят! – загрустил Иван Персияныч. – Вот возьми плотину. Кричат: второе солнце зажигаем! Второе солнце! А рыба на нерест пойдет? Куда ей? Загорать и жариться на этом солнышке?
– Придумают что-нибудь. Там, наверное, не дурнее нас с тобой сидят, Ванюша. Мастера, они ведь знают, где поставить золотую точку… – Хозяин поднялся. – Мать, где Серьга? И ты заснула?
В закутке у сына всюду были книги – на столе, на подоконнике, на стуле, в изголовье. На стенах – картины русских художников: горы, леса и поля. Под столом – две или три малярных кисти, завернутые в тряпку, испачканную засохшей краской.
Включивши свет и бегло осмотревши закуток, мать потрепала Серьгу за волосы, за ухо… Бесполезно. Серьга до тех пор не просыпался, покуда отец не прокричал одно-единственное слово – Олеська.
Парень широко открыл глаза.
– А? – заполошно спросил. – Где Олеська? Что?..
– Ничего. Тестюшка приехал к тебе в гости, – с ласковой издевкой сообщил отец. – Встречай!
– Виктор! Ну что ты болтаешь? – возмутилась мать, пододвигая гостю чашку чая. – Попей, погрейся. Мокрый весь.
– Гроза…
– Гроза, гроза, Ванюша… – Женщина посмотрела в мокрое окно. – Ты Кикиморовых знаешь?
– Как не знать!
– Вот кто с чертями водится на нашей стороне. Не иначе, как у них твоя дочурка!
– Да я уж думал всяко…
– И думать нечего.
Серьга оделся, вышел, хмуро здороваясь: по обрывкам разговора он уже понял, в чём дело. Остановившись напротив Ивана Персияныча, парень тяжело вздохнул, глядя в пол. Кулаки его – он снова боксёрскую «грушу» колотил за сараем – кулаки сжимались, похрустывая казанками.
Деликатно покашляв, Виктор Емельянович сказал:
– Ну, вы тут пошепчитесь, а мы в спальне подождем…
– Нет, нет, – поспешил заверить Иван Персияныч. – У меня от вас секретов нет.
– У тебя-то, может, и нет. А вот у нас… – Отец на сына посмотрел. – У нас, Ванюша, мяско тайком из погреба таскают! У нас, Ванюша, краска пропадает, хрен поймёшь, куда. У нас…
Серьга стукнул жилистым кулаком о стол. Ложечка подпрыгнула в стакане, зазвенев.
– Батя! Не строй дурака из себя! Беда у человека, а ты… Нашел, когда ехидничать.
Виктор Емельянович побледнел. Подойти хотел и врезать сыну, чтобы неповадно было на родителя орать да ещё при чужих. Однако вовремя остановился; вспомнил: теперь сынок ответить может – зубов не соберешь…
– Переполошил я вас, – смутился гость.
– Всё нормально, Персияныч! – успокоил Серьга. Но жилистый кулак его не разжимался до конца невесёлой беседы.
15Светало… Мокрая земля пышно парила на огородах, согреваемая солнцем, встающим из-за хвойного гребня тайги. Пахло умытой разомлелой зеленью. Лужи «раскрывались», голубея отраженным небом. В туманных палисадниках позванивали воробьи, зарянки и скворцы, перепархивая с ветки на ветку, – гроздья крупных капель шумно обрывались… Начиналась перекличка петухов по всей деревне.
Сонным шагом волочилось к выпасам коровье стадо.
Знакомый пастух сказал Серьге: вчера он видел девушку недалеко от Русалкиных Водоворотов.
– Только осторожнее в тайге! – предупредил пастух. – Проводов полно. Грозой пооборвало. Не знаю, как буду пасти? Зашибёт коровёнок моих.
Гроза хорошо похозяйничала – много дров наломала в тайге. Ветки валялись на тропах, косматые кроны. Издалека в глаза бросалось белое мясо деревьев, разрубленных молнией. Высоковольтные опоры там и тут накренились, поставленные наспех. Связки разбитых изоляторов лежали у подножий.
Иван Персияныч и Серьга ехали верхами, но кое-где сёдла приходилось покидать – тайга была густая, непролазная.
В одном месте Иван Персияныч едва не наступил на оголенный провод.
– Стальная змеюка! – предупредил он Серьгу. – Гляди, чтоб не ужалила!
Чистяков посмотрел на провод и подумал: «Если не найдём – пускай ужалит… мне всё равно…»
И тут же он бодрился – перед собою и Персиянычем.
– Ничего, – грозно говорил, – мы ещё посмотрим, кто кого…
Они остановились на краю мохового болота, на сухом пригорке. Ванюша Стреляный давно здесь не был. На высоченных соснах когда-то находилось знаменитое в округе токовище, так называемые Глухариные Посиделки. Теперь – куда ни посмотри – только пеньки остались. Огромные округлые пеньки, на которых можно насчитать сотни две или три туго скрученных, смолами залитых годовых колец. Да ещё опоры торчат на токовище. Редкие железные опоры, нахально раскорячившиеся между пеньками. Сырые провода чуть слышно «токуют» в вышине смертоносным электрическим током.
– Серьга, смотри!
– А что там?
– Капалуха.
Грозою или током убитая глухарка, похожая на серую курицу, лежала на тропинке. Иван Персияныч откинул птицу в заросли чапыжника, сбил с ладоней мокрое перо и нахмурился пуще прежнего. Убитая капалуха показалась недобрым знаком.
Что-то зловещее крылось в болотных широких туманах, подпоясавших деревья и высоковольтные опоры, над которыми – тусклой далёкой лампочкой – разгоралось мглистое солнце.
16Прошло три дня. Наладилась прозрачная погода. Остатки ливня высохли. Облака ушли. И солнце принялось нещадно, жестоко жарить. Воздух наполнился звоном стрекоз, протяжным гудом-перегудом оводов, шмелей и пчёл. С новой силой попёрла трава на лугах. Цветы разневестились. Как хорошо в эту пору, когда у тебя всё ладно, всё путём. И как тяжело в эту пору, когда сердце твоё – словно тупым ножом вдоль и поперёк изрезано.
