Николай Гайдук - Волхитка
– Боишься, киса с бантиком? Придётся проводить! – Ворка сплюнул окурок и улыбнулся, догоняя девушку.
11Волчица была счастливая. Да и как тут не быть! В рождественские морозы – при луне и при звёздах – состоялась у них волчья свадьба. Потом, когда природа потеплела, подобрела, у них родились детки – пять слепых волчат. Сосали молоко, смешно скулили, тычась горячими рыльцами в пушистый мамкин пах. Через две недели ребятушки прозрели – увидели прекрасный этот мир, полный красок, звуков, запахов. С молока волчата перешли на мясо, и тут уже мамке да папке надо было стараться, не покладая рук, ну, то есть, ног. Трудно было, да, но трудности эти приятные – душа звенит, когда глядишь на ребятишек, день за днём матереющих. Время быстро летит; лето кончится и прибылые – молодые волчата – следом за мамкой, за папкой пойдут принимать участие в охоте. Так было от века, и так оно, конечно, будет – порядок жизни этой нерушим.
Примерно такие приятные мысли и чувства согревали волчицу, придавали ей силы, прибавляли огня её золотисто-оранжевым, прямо и смело смотрящим глазам.
Она всегда вставала первой – до рассвета, когда горы в тумане ещё, когда росы погнули траву и цветы, когда птица ещё не запела. «Кто рано встаёт, тому бог подаёт», говорила когда-то прабабка-волчица. Может, правду говорила, может, нет. Скорей всего, что нет. Никогда ещё мамка-волчица не видела того, что ей подал бы какой-то «бог». Она сама всё время добывала. Пораньше встанет – побольше добудет, вот и вся премудрость этой присказки: кто рано встает, тому бог подаёт. Выходит так, что бог – ты сам.
* * *Охота с утра оказалась удачной. Сначала глухарку в кустах удалось придушить, но это всего лишь «на один зубок». Зато позднее посчастливилось набрести на хромую кабаргу в распадке. Волчица играючи настигла её и зарезала у ручья. Брюхо наполнилось жарким кровоточащим мясом, беременно тянувшим тело до земли. А душа наполнилась блаженством. Перед глазами рисовалась приятная картина: мать возвращается домой, отрыгивает пищу; детвора, кусаясь и рыча, толкая друг друга, лезет к мясу – жадно втыкает острые зубёнки…
Так было и вчера, и позавчера. Но только не сегодня.
Чем ближе было сумрачное логово – тем тревожней почему-то становилось.
Тяжелым шагом пробираясь к месту на краю Чёртова Займища, волчица возле валуна вдруг остановилась и точно мордой о камень ударилась – отскочила.
Ядовито-свежий запах – пролитое вино – клубился у валуна, обросшего мохом и отороченного травой. Непоседливая кроха с крапчатым коричневым пером вспорхнула с валуна; подозрительно проследив за полётом крапивника, волчица покрутилась на тропе, носом потыкалась в раскосый человечий след и, сердито фыркнув, припустила к логову.
Крупные горячие куски мяса, громко исторгнутые волчицей, вздымились бледно-розовой грудой в траве под кустом. Чёрный ворон появился, прячась в медуницах и лесной фиалке, завистливо косясь на дармовщинку и вытягивая шею – улучить момент для воровства.
Волчица налегке сделала короткий круговой оббег возле гнезда. Никого. Только дух – противный дух кого-то чужого – угадывался там и тут. Она остановилась около детей. Смотрела, не мигая. Волчата с переломанными лапами, чуя запах желанной жратвы, пытались ползти. Беспомощно скулили в нескольких шагах от мяса; приподнимали головы и вновь и вновь роняли в пыль и прошлогодний прелый листарь. Крошечные, торчащие кверху зачатки хвостов болезненно тряслись; маленькие уши побито, жалко прижимались к голове: крупные редкие слёзы бороздили по чумазым толстым мордочкам. Высветляясь после плача, дымчато-синие глаза-горошины выражали такую муку и такое отчаянье – мать отворачивалась.
Сердито фыркая, она тщательно обнюхала щенят, поддевая носом под брюхо, переворачивая малышей на спины. Среди пыльной тёплой шерсти отыскался едкий запах человека – тот же самый запах, который был неподалёку на земле.
Сильное сердце её отчаянно и больно бухнуло в груди. Волчица – двумя-тремя прыжками – выскочила на пригорок. Села, охватив хвостом большие испачканные грязью лапы. На вздохе, набирая побольше воздуху, вытянула морду вверх: неожиданно сильно и тонко исполнила «песню тревоги». Тугой серебристо-звенящей спиралью звук закружился в поднебесье и полетел, полетел, широко подхваченный эхом среди сосен, среди кедров, среди скал, нависающих над рекой.
Ворон осмелел, почуяв перемену в поведении хищника. Закосолапил к остывающему мясу, крыльями взмахнул и взгромоздился на сырой шматок. Ударил клювом и стал терзать, не обращая внимания на воющего зверя.
Она докричалась-таки до матерого. Еле слышный ответ получила из глубины далёкого распадка, укрытого вечерними туманами. Обернувшись, глухо рыкнула на ворона и принялась подтаскивать щенят к еде – хватала за холку, стараясь кожу не прокусить, тащила, напряжённо вытягивая голову.
Волк запалился, перепрыгивая через кусты, через камни, валежины, через мелкие овраги и ручьи – галопом летел на сильную «песню тревоги». Не часто он слышал такие щемящие ноты в голосе своей подруги. Этот голос – вой матёрой волчицы – всегда происходил и происходит на более высоких нотах, чем у него, у матёрого. Иногда в этом голосе может проскользнуть скулёж и даже взлаиваение. Но никогда ещё не было того, что матёрый услышал сегодня, сейчас… И когда он оказался возле логова – печальные сомненья подтвердились.
Глядя друг на друга, звери коротко посовещались, резко фыркая и приглушенно рыкая, и остервенело клацая зубами. Как не жалко было им, но всё-таки решили бросить рассекреченное логово, хорошее, уютное. Только нужно было присмотреть другое место, хотя бы временное, хоть бы до утра где-нибудь просидеть, а там уж видно будет. И опять они посовещались, куда лучше уйти…
А время шло. Вечерний синеватый сумрак стекал с небосвода на землю. Неожиданно разгулявшийся ветер гнал по-над болотом облака; зелёные дубравы наизнанку выворачивал на берегах Летунь-реки и зверей против шерсти поглаживал. Мир для них наполнился угрожающим скрипом, посвистами и шорохами. Волчьим сердцем овладело беспокойство, как всегда в шумливую погоду; хотелось убежать и спрятаться – повсюду в шуме чудилась опасность очередной охотничьей облавы.
Однако ветер выдохся, упал на дно речного, тальником забитого, оврага.
Месяц, будто всплывший из трясины, тускло загорелся у горизонта. Остановившийся воздух отсыревал: шишки репейника, растущего на краю оврага, мимо которого рысцою шла волчица, – расправляли свои колючки, нахально хватая за шерсть. На пути встречалась лебеда: подушки волчьих лап ощущали появившуюся влагу в травах – на обратной стороне листа. Недалеко от логова торчали одуванчики на взгорье – с утра не раскрывались, предвещая дождь… Всё это и другое, известное лишь зверю, подтверждало близость непогоды и заставляло нервничать, спешить. Если гроза обрушится на землю – исчезнут следы человека…
Волчица-мать вошла в сухие заросли болотных камышей. В зубах у нее вертыхался покорный волчонок, сучил короткими кривыми лапами, таращился на месяц и помалкивал: стоило чуть заскулить – зубы матери больно впивались в загривок щенка и доставали почти до косточки: «Молчи! Никто не должен слышать о нашем переселении!»
Матерый сидел у покидаемого логова, угрюмо караулил оставшихся детенышей.
Двоих последних утащили вместе, шагая друг за другом в темноту и сырь полночного болота. Месяц выплыл уже почти на середину черно-синего неба, разгорелся в полную силу. Белым заячьим пухом среди кустов лежали полосы мерцающего света. Волчьи тени сделались огромными, горбатыми – занимали много места на земле.
Идущая гроза давала знать себя отдаленным гулом, отзывающимся в настороженных ногах зверей. Далёкие бледно-синие молнии за болотом всполохами били по глазам.
12Волчье сердце клокотало кровью; горячо разбухло в горле, не давало дышать на бегу… Растягивая жилы и посвистывая взмокшим носом, волчица вдруг теряла нитку стынущего следа – теряла надежду; плаксиво скулила, кружа, и опять натыкалась на оттиски подкованных, ржавым железом и резиной пахнущих сапог. Рычала радостно, нетерпеливо и, предвкушая скорую встречу, наполнялась новою энергией.
Клубок следов распутался.
Волчица вышла на сухую гриву – к избушке.
Над головой горел зернистый Космос. Ночь прохладна, тиха и таинственна. Волчьими зрачками пульсировали в небе две знакомых зеленоватых звезды, и ослепительным волчьим оскалом сиял полумесяц в туманной дали – между деревьями сухого пригорка. Свет полумесяца метелью запорошил трясину, кусты, поляны и прогнувшуюся крышу ветхого строения.
Постепенно туман «завязывался» в капельки росы. Заблестели, намокая, ветки, травы… На лоб и нос волчицы, крадущейся к избушке, то и дело капало. Она облизывалась и, прижимая уши, осторожно отряхивала голову. Впереди – чье-то гнездо приютилось во мхах. Волчья скрадка не слышна, нежна. И птица не учуяла опасности. Лишь в последний миг взлететь хотела, пискнув. Но реакция была молниеносной – сильная лапа накрыла гнездо; и ощутила тёплое биение между когтей, куда стекала птичья кровь, будоража обостренный нюх. Голодный зверь помедлил несколько секунд и сломал в себе соблазн сожрать пичугу; навалившись на неё всею тяжестью и подождав, когда биение затихнет, волчица переступила гнездо и оглянулась, глотая слюну.
