Луис Броули - Пропащий. Последние приключения Юджи Кришнамурти
Я собирался ехать. Я знал, что поеду, но это не мешало мне фантазировать и ежедневно придумывать возможности побега. Он слышал меня за две тысячи миль.
Когда я позвонил ему, он поздоровался и тут же эхом транслировал мне мои мысли: «Я рад слышать, что ты не приедешь. Чем более счастлив ты, тем более буду рад я, что тебя здесь не будет».
Я сидел в квартире моей матери и, убивая время, смотрел по телику криминальные шоу, чтобы не сойти с ума в этой волшебной стране на окраине. Йогиня ездила навестить отца, и он подбросил её до квартиры моей матери в одном из его маленьких спортивных красных кабриолетов. Её визит был желанным подтверждением нормальности мира. Мы поехали попить кофе в город. У меня возникло ощущение, что мы зависли в каком-то пространстве между мирами, предназначенном только для нас двоих. Когда она улетела в Калифорнию, я позвонил ей. Ей казалось сумасшествием снова оказаться там. Она задавала себе вопрос, что она опять делала в той гостиной? Затем она вошла внутрь и передала ему трубку… Произошёл забавный разговор:
— Я рад, что ты не приедешь в Калифорнию.
— Не приеду. Я не люблю Калифорнию. Вместо неё я приеду в Палм-Спрингс.
— Что тебе так нравится в нём?
— Там есть вращающийся вортекс.
— Что?
— Я сказал: «Там есть вращающийся вортекс…»
— Я не понимаю твой американский английский.
— Я тоже.
В первую же ночь из моего номера в отеле Майами, где я находился по работе, у меня украли все мои вещи. А в последний день моего пребывания там мне позвонило руководство отеля и сообщило, что все вещи были найдены в одном из других номеров. Жизнь становилась всё более странной.
Глядя вниз из окна самолёта, направлявшегося в Калифорнию, я подумал о том, что положение человечества на земле было очень шатким. Все занятия людей были детскими игрушками на ковре. Когда я находился в небе, меня не покидало чувство, что Вселенной ничего не стоило проглотить этот ковёр в мгновение ока. В аэропорту я ловил сладкие минуты одиночества, отодвигая момент, когда меня снова закрутят подъёмы и спады бушующего водопада. Тёмно-коричневые тени гор Сан-Хасинто напоминали огромные кучи кофе, когда появились встречающие меня Йогиня с Мэгги. Мы обнялись, в их хитрых взглядах читался вопрос: «Ну что, снова здорово? Ты готов к этому?»
Названия улиц здесь звучат как имена школьных чирлидерш: Сэнди, Николь, Дебора. Когда я вошёл в дом, знакомые лица приветствовали меня официально, как будто присутствовали на саммите в сумасшедшем доме. Глава организации, капитан, босс сидел у входной двери, тощий как палка, но энергичный и бодрый.
— Посмотрите, кто пришёл. Рад вас видеть.
— Рад видеть вас также, сэр. Вы хорошо выглядите.
— Она очень хорошо обо мне заботится, — сказал он, показывая на хозяйку.
Толпа варилась с ним в одном котле вот уже несколько недель. Мы быстро поздоровались с другими. «Хватит, хватит, хватит!» — кричал он, когда люди обнимались. Он вспомнил историю о том, как его внук хотел обнять его. «Дедушка, ты хочешь сказать, что ты никогда никого не обнимаешь?» — «Я за всю жизнь ни разу никого не обнял!» (Эта история из серии того, что он никогда в жизни не плакал или не говорил своей жене, что любит её.) «Ты хочешь сказать, что ты никогда не обнимал свою жену?» — спросил мальчик.
— Он поставил меня в очень деликатное положение. «Если бы я не обнимал её, тебя бы здесь сейчас не было! — сказал я ему. — А теперь давай отсюда!»
Объятия и поцелуи просто не приняты в Индии, по крайней мере на людях. Достаточно сложить руки в жесте намасте. По всей видимости, вскоре после «катастрофы» он совсем перестал дотрагиваться до людей, объясняя это тем, что его энергии были слишком разрушительными.
Мы с Йогиней любили пошутить над раджнишевскими объятиями. Там, когда обнимаешься, нужно обязательно смотреть человеку в глаза, держать его крепче, чем обычно, и издавать что-то вроде стона.
Я сел на ковровое покрытие в глубине комнаты. Стена позади него была освещена напольным светильником. Всё было то же самое, тот же мыльный пузырь — за исключением этой небольшой новой детали.
— Если хочешь узнать, что станет с тобой после смерти, иди и убей себя!
— Не используйте это грязное слово «сострадание»! Это дерьмо собачье!
— А если сделать это, упадёшь замертво? — спросил кто-то, продолжая в его духе.
— Что произойдёт, ты не можешь знать, это будет конец тебя. Он снова читал свою биографию — это был тот же текст, который он читал в Ментоне. Один разговор был описан очень подробно, с мельчайшими деталями.
— Он знает о моей жизни больше, чем я! Он шутил.
Описание его жизни до «катастрофы» представляло собой набор разрозненных историй.
— Что случилось с Юджи после «катастрофы»?
— Он никогда не существовал.
На второй день я спросил:
— Юджи, как так получилось, что ты больше не знаменит?
— Чтобы быть знаменитым, нужно что-то продавать. Я отказался.
Мы пошли перекусить в огороженный кондоминиум неподалёку, арендованный двумя нашими парами. Всё было новеньким, белым, с ковровыми покрытиями от стены до стены. Типичная вычурная мебель подпирала наклонный потолок, заканчивавшийся панорамными окнами, выходившими на ярко-зелёную психоделическую лужайку. Юджи сел спиной к окну. Чучи Баба, шотландская овчарка Сидда и Кары, принесла ему деньги в ошейнике. Сидд был ветераном вьетнамской войны. Его жена Кара стала такой же преданной Юджи, как и он сам, хотя прежде, в результате контактов с Ошо, её дом гостеприимно раскрывал двери любому духовному учителю, проезжавшему через Южную Калифорнию. Свою первую встречу с Юджи Сидд сравнил с миссией в джунглях, вызывавшей ощущение смерти, дышащей тебе в затылок. Он говорил, что во время первой встречи волоски на его шее буквально встали дыбом — и это было реальное физическое ощущение. Подняв глаза, он увидел, что Юджи смотрит на него.
Мы пили кофе, ели торт, печенье и картофельные чипсы. Юджи напоминал нам о том, что во всех продуктах присутствуют пищевые добавки.
— В вашем сыре есть морфин!
Лиза недавно нашла в Интернете ссылку по этому поводу.
— Даже овсянка вызывает привыкание, поэтому я перестал её есть, — сказал он с ноткой отвращения.
В одной из ссылок ему понравилось название «окулярная проекция». Он сказал, что людям, оперирующим этим понятием, он бы хотел задать один-единственный вопрос: «Где внутри меня происходит процесс создания образов?» После «катастрофы» эта способность у него исчезла. Было ли это место областью сознания, где не только создаются образы, но и поддерживается идея непрерывности личности? Он был не способен формировать образы людей, как только они исчезали у него из вида. Он говорил, что у него остались только слова, с помощью которых он мог описывать вещи, но образов не было. Понять это было нелегко.
— Я могу сидеть в этом кресле бесконечно. Мне не бывает скучно. Вам, людям, бывает скучно, потому что вы думаете, что где-то происходит что-то более интересное.
После «катастрофы» он, казалось, жил на краю безразличной чёрной дыры полного растворения.
— Я умираю постоянно. Кажется, вы не понимаете, что жизнь и смерть — это единое движение. Каждый раз, когда мысль возникает, она здесь выжигается. Похоже, вы не понимаете. Те ублюдки заложили в вас все мысли и идеи. Ничто из того, что вы видите, ничто из того, что вы переживаете, не является вашим собственным. У меня всё то же самое. У меня нет ни одной мысли, ни одной идеи, которую я мог бы назвать своей.
Центральная структура создания образов разбилась в нём, как фарфоровая кукла, на мелкие кусочки, полностью перестроив биохимию его тела, после чего склеить его было невозможно. «Я как тот Шалтай-Болтай. Того Юджи восстановить невозможно. Он много раз пытался, но нет никакого способа заставить его продолжаться хоть сколько-нибудь».
По молодости он брал уроки йоги, чтобы справиться с болью переходного процесса, но в итоге понял, что они не помогают, — по его словам, энергия поменяла направление: она стала идти не снизу вверх, а сверху вниз.
— Вы не готовы совершить самоубийство, — сказал он своим друзьям в 1970 году. У Юджи не было суицидальных наклонностей, но в момент поиска страсть, с которой он искал ответ на вопрос, его готовность рискнуть всем в конце концов столкнула его с обрыва, и когда он обнаружил, что остался жив, оказался в новом, совершенно незнакомом месте.
— Старик намекал, что там ничего нет, — вспоминал он свой разговор с Джидду Кришнамурти. — Я представлял, что есть вершина, на которую я должен забраться. А он мне сказал: «Мальчик, тебе придётся прыгать на равнине». Но я не мог.
Он описал опыт смерти, ставший предметом обсуждения в группе Джидду Кришнамурти в 1953 году, сделавший очевидной их тесную связь с учителем на тот момент. Он рассказал Джидду Кришнамурти о своём переживании смерти, на что тот несколько грубовато ответил: «Зачем ты мне об этом говоришь? Если что-то в этом есть, оно будет работать!» Тогда Юджи спросил, означает ли это, что ему стоит перестать ходить на беседы, и старик категорично ответил: «Ни в коем случае!» Это был Юджи, которого я не знал, — страстный ищущий, повинующийся каждому слову своего учителя.
