Секс и судьба - Хавьер Шико

Никаких возражений с моей стороны. Все размышления соединялись здесь в текучее непроизвольное право.

Я выразил желание узнать, как проходят аудиенции. Но видя отказ Феликса, который не был согласен с изменением работы, Амантино предложил, по меньше мере, разобрать спорный случай прямо здесь, в кабинете, чтобы я получил чёткий и ясный пример.

Наставник согласился, настаивая, однако, на присутствии двух часовых, способных охранять вход.

Требование моего друга, в котором я привык уважать простоту, удивило меня. Но то неожиданное, что произошло далее, просветило меня.

Вход был открыт, и на пороге появилась женщина с грустным лицом.

Заметив присутствие Феликса, она забыла о той власти, которой наделён Амантино, и бросилась в ноги наставнику.

Феликс дал знак охранникам и попросил их поднять её.

И только в этот миг я понял, что наставник заранее готовился отклонять любое проявление идолопоклонства, избегая угодливости, которой он не выносил.

Охваченная смятением, вновь прибывшая вынуждена была говорить стоя, поддерживаемая охранниками.

Наставник, сжальтесь над нами! — плакала женщина, передавая ему документы, которые она принесла с собой. Я просила вашей защиты для моей дочери, и посмотрите результат… Приют, приют… Может ли материнское сердце принять это? Это невозможно, невозможно…

Наставник прочёл досье и сказал:

— Жовелина, мужайтесь и будьте благоразумны. Решение справедливо.

— Справедливо! Значит, вы не знаете моей дочери?

— Ах, знаю! — ответил Феликс, и лицо его затянуло неописуемой грустью. — Ирия Велетри… Я помню, как она уходила тридцать шесть лет назад… Она вышла замуж в восемнадцать лет, чтобы расстаться со своим супругом, достойным человеком, в двадцать шесть лет, лишь потому, что её спутник не мог обеспечить её склонность к чрезмерной роскоши. За восемь лет совместной жизни она никогда не возвысилась до выполнения своих обязанностей, сделала шесть абортов… Покинув свой семейный очаг и став проституткой, она неоднократно косвенно приглашалась, под внушением здешних друзей, отойти от своих распутных привычек, став уважаемой матерью детей, которые хоть и родились в страданиях, стали бы для неё со временем опорой и преданными спутниками… Было предпринято множество попыток… Но Ирия изгнала маленьких деток, вырвав из своего лона только формирующиеся тельца… Шесть абортов, и до сих пор она ничего не сделала из того, что её присутствие в мире ей советует… В её досье нет ничего, что указывало бы на хотя бы малейший жест доброты по отношению к себе подобным… Она сама, по собственному желанию, предалась вампирам, которые истощают её энергии… И наш «Дом Провидения» не станет препятствовать её воле жить в одержимости, чтобы она не продолжила превращать материнский монастырь в логово смерти…

И с глубокой меланхолией во взгляде он заключил, обняв её с отцовской заботой:

— Ах, Жовелина, Жовелина!… У скольких из нас, здесь присутствующих, есть любимые дети в хосписах Земли… Приют это тоже прибежище, построенное Божественным Провидением для изгнания наших ошибок… Возвращайся к своим делам и чти свою дочь, больше работая и служа… Твоя любовь матери будет для сестры Ирии светом, отталкивающим мрак!…

Просительница посмотрела на наставника глазами, которые говорили о нравственной сокровенной пытке, она поблагодарила его, охваченная тревогой, и смиренно поцеловала его правую руку.

Зал вновь обрёл свой нормальный вид, но эта беседа не вызвала комментариев.

Я распрощался с новыми друзьями, а в нескольких шагах от здания распрощался также и с Феликсом.

Несколько часов спустя я уже входил в клинику в Ботафого, предназначенную для больных с нервными расстройствами.

Преданная заботам Морейры, Марина беспокойно спала.

11

В центре здоровья за Мариной нужен был уход, внимание. За кулисами борьбы мы с Морейрой занимались всем этим. А с внешне стороны переплетали свои энергии Клаудио и Саломон, обеспечивая эффективное сотрудничество.

Духовная опора в сочетании с медициной действовала уварено.

Но даже в этом случае окружающие нас проблемы становились всё сложней.

После пяти недель пребывания в горном климате Немезио и Марсия вернулись в Рио, слегка преображённые отдыхом: она была заинтересована в окончательном союзе; он же колебался. Торопясь завершить развод, он вдруг дал обратный ход. Он боялся, но не чёрных птиц общества. Он боялся самого себя. Этот месяц, проведённый в объятиях женщины, которую он не ждал, породил в нём тревогу. И не потому, что Марсия утратила в его глазах тот шарм, с которым соблазняла его. Он стал бояться самого себя, когда он находился рядом с ней. Во время экскурсий он называл её «Марина». Он просыпался посреди ночи, полагая, что рядом с ним молодая женщина, которую он хотел сделать своей женой, ему снились встречи с ней, как будто они оба в детстве, и, сомнамбулой, он произносил любовные клятвы, как во времена страданий ещё живой Беатрисы.

Много раз мы вынуждены были вытаскивать его из подобных кризисов, прикладывая к нему магнетические энергии, наблюдая за ощущениями облегчения, когда он понимал, что Марсия, как опытная мать, умела терпеть и понимать его…

Со своей стороны, супруга Клаудио, хоть и была готова опутать его своей сетью, признавала препятствия на своём пути. Она ясно понимала, что в воспоминаниях Немезио прочно засела малышка. Коммерсант любил её дочь, он принадлежал ей душой, хоть он и не отказывал Марсии ни в уважении, ни в нежности. Вначале она хотела дать волю своему раздражению. Но затем она рассчитала, как всегда, и пришла к заключению, что она лично присутствует не в любовных отношениях, а в сделке, к потере выгод от которой она была не готова. В глубине души ей было не важно, что он обожает молодую женщину. Она хотела привязать его к себе, обрести его богатство и доверие. Ради этого она взвалила на себя всё, чтобы стать необходимой ему: исполненные желания, любимые блюда, бокал возбуждающего вина в нужный момент, домашние туфли под рукой…

Окружённый её заботой ради того, чтобы избрать свадьбу в какой-либо стране, где разрешён развод [23], Немезио пообещал удовлетворить её в этом. Но по возвращении в Рио он предпочёл оставить её у Сельмы, подруги, у которой она жила в Лапе, сославшись на присутствие в его доме Жильберто. Было важно, чтобы они соединились не сразу, а после того, как он сможет получить изменение в статусе. Он вёл организацию коммерческих интересов в одном южном городе, и хотел отправить Жильберто туда. Пусть Марсия подождёт. И Марсия ждала, хоть они постоянно были вместе во время прогулок, обедов, развлечений, вечеринок…

Однако Жильберто казался обескураженным, угнетённым, ребёнком без направляющей, навигатором без компаса. Без малейшей мотивации к работе и без руководства в своём идеале, чтобы управлять своими чувствами, он сорил отцовскими деньгами. Праздники и виски. Часто, когда он бывал пьян, он заговаривал о самоубийстве, вспоминая о Марите, такой теперь далёкой. Он ощущал себя потерянным, несчастным. Там и тут он слышал непристойные размышления о своём отце и «донне» Марсии от своих друзей, но он ещё сохранял остатки благородства, чтобы отвергать то, что он считал измышлениями и злословием. Он знал, что его отец отдыхает, и ему было небезызвестно, что «донна» Марсия отдыхает тоже. И защищая их, он впадал в буйство, будучи практически всегда пьяным и управляемым развоплощёнными алкоголиками, которые крутили им так же легко, как можно крутить в руке бокал вина.

Но посреди этих руин Дух Феликса занимался восстановлением…

После двух месяцев лечения Марина вернулась во Фламенго, охраняемая отцовской нежностью.

За несколько часов она узнала всё о новой ситуации в доме. Она потеряла материнскую помощь и была в курсе препятствий, с которыми ей придётся считаться, чтобы подняться в своей профессии. С помощью выздоровевших больных она открыла, что обычно очень трудно получить работу тем, кто выходит из психиатрической больницы.