Луис Броули - Пропащий. Последние приключения Юджи Кришнамурти
— Но она должна была одеть это в религиозные одежды.
— Для того чтобы выжить в мире?
— О нет! Для того чтобы было на что жить.
— Ага.
— Мне не нужно зарабатывать на этом деньги. У меня для этого есть вы — мои друзья. Но что-то произошло с ней помимо её воли…
— Но почему людям понадобилось втискивать её пример в рамки религии? — спросил Боб.
— У них нет других рамок.
После ещё нескольких вопросов без ответов и намёков на коррупцию Джидду Кришнамурти он сказал Бобу:
— Ты и меня хочешь вписать в рамки, поскольку иначе твоя конструкция рухнет.
Помолчав, он откинулся на спинку дивана:
— Вы готовы? — Ещё одна пауза. — Что останется после — не ваша забота и вы никогда об этом не узнаете.
Он снова сплюнул в чашку и продолжил:
— Я говорю о том, что… это животное, в прямом и переносном смысле, будучи освобождённым от мёртвой хватки того дерьма, что было внедрено в нас посредством всевозможных человеческих мыслей, функционирует невероятно умным образом.
Он сел на своего конька.
— Когда подобное случается, оно не может воспроизвести даже обычное физическое тело, себе подобное, — продолжил он тему собственной бесполезности для природы и науки. — Этот пенис меньше, чем у ребёнка. Вы просто не можете больше иметь сексуальных отношений.
Боб продолжал давить:
— Есть ли какая-либо часть вас, которая хотела бы быть обнаруженной?
— Что? Ни одна… Тем более что вы не можете ничего обнаружить.
Снова возникла тема продажности религиозных идей. Религия не имела никакого отношения к тому, чем он являлся. Религия — это бизнес, продающий духовность за деньги.
— То самое грязное и вонючее дерьмо. А вот это дерьмо ценно, — сказал он, имея в виду настоящие экскременты. — Ты можешь прожить на нём.
Он рассказал о монахах-агхори в Гоа, употреблявших в пищу свои экскременты до тех пор, пока не появились португальцы и не перебили их всех.
ГЛАВА 42
«Вы постоянно пытаетесь перевести те вибрации на свой язык, вы пытаетесь их понять, потому что хотите извлечь что-то из того, что слышите».
Ночью я услышал, что он возится в кровати, и посветил на него.
— О! Ты не спишь! — Он включил маленький светильник.
— Не сплю, — ответил я с пола.
— Извини, что побеспокоил тебя, — вежливо сказал он.
— Без проблем, Юджи.
— Сколько времени?
Я посмотрел на часы.
— Полночь.
— О… — Он выключил свет.
Прошёл час. Я снова услышал шорохи на кровати. Опять включился светильник.
— Сколько сейчас времени?
— Час.
— Только час? — нетерпеливо спросил он, как человек, ожидающий начала фильма.
— Да, простите, — ответил я.
— Странно, — тихо ответил он. Свет погас, и на некоторое время наступила тишина. Прислушиваясь к темноте, я услышал, что его дыхание стало глубже. Я снова заснул и снова проснулся от шорохов и включённого света.
— Сколько времени, сэр? — снова спросил он. Я снова посмотрел на пластиковые часы на стене.
— Час тридцать, — ответил я. Прошло только полчаса, а он не мог дождаться, пока закончится ночь.
— Почему? — спросил он раздражённо.
— К сожалению, я не знаю почему, но сейчас только час тридцать!
Мы засмеялись, и свет снова погас до четырёх утра — времени, когда он обычно встаёт. Неудивительно, что он всегда говорил: «Когда смотришь на часы, время идёт так медленно! А когда не смотришь — бежит!» Интересно, сколько он вообще спал ночью? Почему он был таким нетерпеливым? И что с ним происходило, когда он не спал? Было ли ему скучно? Да вроде не похоже. Иногда казалось, что ему хочется вскочить, куда-то пойти или поехать, а иногда, по его словам, он мог бы просидеть весь день в кресле и ничего не делать.
В «Ошибке просветления» есть интересный отрывок, который может дать некоторое представление о том, как он функционировал:
«Возможно, я могу тебе дать некое ощущение этого. Я сплю четыре часа ночью, не важно, во сколько я ложусь. Потом я лежу в кровати, бодрствуя, до утра. Я не знаю, что это лежит в кровати; я не знаю, лежу ли я на левом боку или на правом, — я так лежу часами. Если снаружи есть какой-то шум — птица или что-то ещё, — он просто отражается во мне».
И дальше:
«Если задать вопрос „Что там внутри?“, то есть только осознание точек контакта, там, где тело соприкасается с постелью и с простынями или с самим собой, например, в скрещении ног. Есть только ощущения прикосновения от этих точек контакта, а остального тела нет. Есть некая тяжесть, вероятно, сила притяжения, что-то очень неуловимое. Внутри нет ничего, что связывало бы эти вещи. Даже если глаза открыты и смотрят на всё тело, всё равно есть только точки контакта, и они не связаны с тем, на что я смотрю. Если я захочу попытаться связать эти точки контакта в форму моего собственного тела, у меня, вероятно, получится, но к тому времени как я это закончу, тело снова будет в той же самой ситуации различных точек контакта. Связь не может сохраняться. То же самое, когда я сижу или стою. Тела нет».
День начинался в четыре часа. Он просыпался, и я перемещал его в кресло. Там он одевался и раз в несколько дней брился пластиковой бритвой, умываясь затем сандаловым мылом из Майсора.
Однажды он сидел на краю кровати, а я помогал ему одеться. Рубашка случайно выскользнула из моих рук и упала на пол. Я даже не успел наклониться, когда он со скоростью молнии поднял её пальцами ноги. Его тело постоянно было расслабленным. Я никогда не замечал в нём напряжения, какой бы ни была ситуация. Несколько раз нога доставляла ему такую боль, что он просто падал в обморок, но он никогда не кричал и не напрягался: просто слышался стон, глаза закатывались и он терял сознание.
Был ещё как-то случай, тоже во время одевания, когда он сидел на кровати, а я подавал ему его брюки: неожиданно он указал пальцем на кого-то невидимого за моей спиной и обвиняюще, со злостью произнёс: «Негодяи! Грязные негодяи!»
Я ничего не сказал. Он разговаривал с кем-то слева от меня, точно показывая в то место. Понятия не имею, что это было, поскольку в комнате, кроме нас, никого не было — насколько я мог видеть. Не знаю, видел ли он кого-либо или разговаривал сам с собой. В то утро я при всех спросил его о случившемся. Он сказал, что, наверное, ругался на кого-то, кто ехал по дороге. Я был уверен, что это было не так. Поэтому, когда он заметил, что некоторые вещи видеть невозможно, он словно восстановил баланс:
— То, что ты не видишь их, ещё не означает, что их там нет. Кого нет? Он ничего не подтвердил и ни от чего не отказался — думай что хочешь. Примерно так же на его вопрос ответил Джидду Кришнамурти, когда Юджи спросил его:
— А как насчёт существования Учителей? Старик ответил:
— Если я скажу что-либо по этому поводу, это будет использовано как авторитетное утверждение.
Юджи явно научился некоторым фокусам у Джидду Кришнамурти.
Люди часто замечали, что во время поездок он указывал на что-то невидимое, присутствовавшее в машине. Таких историй было великое множество. Нью-йоркерша однажды рассказала мне, как они ехали по мосту Золотые Ворота в Сан-Франциско, и он неожиданно спросил её небрежно:
— Ты чувствуешь это?
— Что, Юджи?
— На заднем сиденье кто-то есть.
Она посмотрела в зеркало заднего вида — сзади никого не было. У неё по коже побежали мурашки. Некоторое время спустя он сказал:
— Исчезло.
Позже кто-то рассказал мне, что мост был излюбленным местом самоубийц.
ГЛАВА 43
«Для меня вопрос сомнения в моих действиях до и после их совершения закрыт».
К пяти часам утра он одевался, съедал свой завтрак и просил меня открыть дверь и раздвинуть шторы, чтобы люди знали, что можно приходить. Его магазин открывался примерно за час до того, как появлялся кто-нибудь из посетителей. Пока никого не было, мы обычно сидели молча. Я делал записи или дремал на диване. И хотя иногда я слышал, как мечется мой ум, я напоминал себе, что безумная суматоха мыслей ничто по сравнению с интенсивностью, в которой жил он. Я никогда не чувствовал, чтобы он меня как-то оценивал. Сидеть с ним рядом было всё равно что находиться в Гранд-Каньоне и слушать шум ветра, но даже в таком месте мысли не прекращались. У меня возникало ощущение, что он убеждает меня в том, что быть обременённым мыслями, над которыми у тебя нет никакого контроля, это совершенно нормально. Для таких людей не существует положительных или отрицательных мыслей — для них это всё тот же шум.
По мере улучшения состояния Юджи начал устраивать шоу, вставая самостоятельно и заставляя людей, переживавших, что он может снова упасть, нервничать. Однажды, когда меня в комнате не было, он изобразил небольшой «танец», стоя и шаркая ногами. В конце концов он начал ходить в ванную комнату самостоятельно — опять же, когда меня не было рядом. Вскоре он уже с нетерпением ждал новых встреч в «Кабане». Когда он смог нормально передвигаться по дому сам, его ежедневный распорядок вернулся в своё русло без моей помощи. Через некоторое время у меня, естественно, возник вопрос, как долго мне нужно было ещё оставаться. Я ждал, что он что-нибудь скажет по этому поводу, но он молчал. Как-то утром, когда в комнате было всего пара человек, он сказал: «Я хочу посмотреть на лестницу». Мы наблюдали за тем, как он пошёл к двери, вышел и с минуту смотрел на ступеньки.
