Е. Кузьмишин - Калиостро и египетское масонство
На следующий день, придя в гостиницу, где остановился кардинал, я обнаружил там графиню де ла Мотт, которая после обычного светского разговора сказала следующее:
«В Версале у меня есть знакомая высокого положения, которой один человек предсказал, как и другой даме, что обе они умрут при родах. Одна из них уже умерла, а вторая ожидает родов вскоре и пребывает в жесточайшей тревоге. Если вы имеете возможность узнать наверняка, что с нею будет, и если вы полагаете возможным это где-нибудь узнать и рассказать мне, то я поеду обратно в Версаль завтра и передам ваш ответ заинтересованному лицу».
«И это лицо, – добавила она, – Королева».
Я ответил графине де ла Мотт, что все подобные предсказания суть глупость и что ей следует, кроме того, передать этой даме, что той надлежит предать себя в руки Предвечного, особенно ввиду того, что первые ее роды прошли успешно и ничто не препятствует тому, чтобы и в этот раз все обошлось.
Графиня де ла Мотт, однако, не удовлетворилась этим ответом и настойчиво пыталась вытянуть из меня что-то более определенное.
Я вспомнил об обещании, данном принцу де Роану, и весьма суровым и мрачным тоном сказал графине де ла Мотт со всей величайшей серьезностью, на какую был способен:
«Мадам, вы знаете, что я обладаю некоторыми познаниями в медицинской физике, а также в некоторой степени владею Животным Магнетизмом. Мое мнение таково, что в такой ситуации лучше всего поручать любые действия человеку невинному, ибо ему удается то, что не удается никому более. Поэтому вам следует озаботиться поисками невинного человека».
Графиня ответила: «Коль у вас нужда в невинном человеке, то у меня есть племянница, обладающая этим свойством в избытке. Завтра я привезу ее сюда». Честно признаться, я полагал, что речь идет о ребенке лет пяти-шести, поэтому был весьма удивлен, обнаружив следующим вечером в гостинице у принца юную даму четырнадцати-пятнадцати лет и выше меня ростом.
«Вот олицетворение невинности, – сказала мне графиня, – о котором я вам говорила». Мне потребовалось некоторое время, чтобы собраться с силами и не рассмеяться. Но в конце концов я взял себя в руки и сказал девушке, мадемуазель де ла Тур: «Мадемуазель, правда ли, что вы невинны?». Она ответила мне: «Да, сударь», – и в ее голосе было больше напора, чем уверенности. «Что ж, мадемуазель, через мгновение я удостоверюсь в этом, так что положитесь на Бога и свою невинность, – ответил я. – Встаньте за этот экран, закройте глаза и подумайте о самой желанной для вас вещи. Если вы невинны, вы увидите то, что желаете видеть, но если нет, то не увидите ничего».
Мадемуазель встала за экран, а мы с принцем остались снаружи. Последний стоял, прислонившись к камину, отнюдь не в мистическом экстазе, как позднее утверждала мадемуазель де ла Тур, а прикрыв рот ладонью, дабы не помешать нашим исполненным торжественной мрачности церемониям не приличествующим случаю смехом.
Когда мадемуазель де ла Тур встала за экран, я приступил к магнетическим пассам, которые проделывал несколько секунд, а затем обратился к ней:
«Топните невинной ногой об пол один раз и скажите, что видите».
«Я ничего не вижу», – ответила она.
«Что ж, мадемуазель… – сказал я и внезапно сильно ударил кулаком по экрану: – Значит, вы не невинны!».
При этих словах мадемуазель де ла Тур воскликнула, что как раз увидела Королеву.
Я понял, что невинная племянница заранее получила совет, как себя вести, от своей тетушки, в которой невинности было еще меньше. Желая узнать, как она дальше собирается играть свою роль, я попросил ее описать увиденное. Она сказала, что видела даму в счастливом положении, закутанную в белые ниспадающие одежды, а затем стала описывать черты лица, и ясно стала, что она говорит о Королеве.
«Спросите эту даму, – сказал я, – счастливо ли она разродится?»
Она ответила, что фантомная дама кивнула головой и сказала, что избавится от бремени легко и без опасных последствий для здоровья.
«Тогда приказываю вам, – продолжал я, – почтительно поцеловать руку этой дамы». Образ невинности поцеловал свою собственную руку и выплыл из-за экрана, вполне удовлетворенный тем, что нас удалось убедить в его невинности.
Тетя с племянницей поели цукатов, попили лимонада и через четверть часа удалились через отдельный выход. Принц проводил меня домой и поблагодарил за то, что я согласился исполнить его просьбу, премного его этим обязав. Так и закончилась эта комедия, сама по себе столь же невинная, сколько достойной всяческой похвалы была ее конечная цель.
Три или четыре дня спустя и снова гостил у г-на кардинала, там же была графиня де ла Мотт, и вместе они попросили меня проделать этот номер снова, на этот раз с маленьким мальчиком лет пяти-шести, и я оказался не в силах отказать им в этой небольшой просьбе. Я и предположить не мог, что этот салонный розыгрыш будет впоследствии ославлен перед Общественным прокурором как акт колдовства, кощунства и святотатства в отношении таинств Христианства.
Познакомив меня с графиней де ла Мотт, принц спустя какое-то время спросил моего мнения о ней. Я всегда полагал, что располагаю достаточными познаниями в физиогномике, чтобы судить о людях, и я ответил принцу, что полагаю графиню хитрой и лукавой. Но принц перебил меня, сказав, что она честная женщина, хотя и пребывает в величайшем отчаянии, вызванном бедностью. Я ответил, что даже если то, что она говорит ему, правда, она остается протеже Королевы и значит, скоро ее положение улучшится и ей не будет больше нужды искать иного покровительства.
Мы с принцем остались каждый при своем мнении. Вскоре он уехал в Саверн, где остановился на месяц-полтора. По возвращении оттуда он навещал меня у меня дома чаще, чем прежде. Я заметил, что он погружен в раздумья, печален и неспокоен. Я с уважением отнесся к тому, что, возможно, мне не следовало знать ор причинах его озабоченности, но всякий раз, когда в разговоре упоминалось имя графини де ла Мотт, я говорил ему с обычной своей прямотой: «Эта женщина обманывает вас».
Дней за пятнадцать до ареста он сказал мне: «Дорогой граф, я начинаю верить в то, что вы правы, что мадам Валуа – обманщица». После этого он впервые поведал мне историю об алмазном ожерелье и рассказал о возникших у него подозрениях и страхе, что ожерелье действительно могло быть не доставлено Королеве. Это побудило меня более горячо, чем обычно, настаивать на своем мнении об этой женщине.
На следующий день после этого разговора принц сообщил мне, что граф и графиня де ла Мотт искали у него убежища из страха последствий известного мне дела и просили его выписать им рекомендательные письма для представления в Англии или в Рейнских землях.
Принц спросил, что я думаю по этому поводу, и я сказал ему, что здесь может быть только один выход: сдать эту женщину в полицию, а потом пойти и изложить все факты Королю или его Министрам. Принц возразил, говоря, что доброта и великодушие его сердца восстают против столь жестокого решения.
«В таком случае, – сказал я, – вам остается лишь уповать на Бога. Предоставьте действовать Ему, и я убежден, что Он вас не подведет».
Г-н кардинал де Роан не пожелал дать графу и графине де ла Мотт рекомендательные письма, о которых они просили, и они выехали в Бургундию, и больше я никогда про них не слышал.
15 августа я узнал вместе со всем Парижем, что г-н кардинал де Роан арестован. Несколько человек поспешили предупредить меня, что могут арестовать и меня как друга кардинала. Уверенный в своей невиновности, я отвечал, что мне некуда бежать и что я стану терпеливо ждать у себя дома исполнения любой воли Господа и Правительства.
22 августа в полвосьмого утра комиссар, унтер-офицер и восьмеро полицейских вошли в мой дом. Погром начался прямо в моем присутствии. Меня заставили открыть все секретеры и конторки, а все мои эликсиры, бальзамы и драгоценные настойки стали добычей полицейских, которым доверили мое сопровождение.
Я просил комиссара, г-на Шенона-младшего, позволить мне воспользоваться моим экипажем, но он бесчеловечно отказал мне даже в этой мелочи. Меня тащили по городу пешком, на виду у всех, полдороги до Бастилии, и только на половине пути к нам подъехала обшарпанная карета, и мне была оказана милость тем, что я получил право в нее сесть. Потом опустили подвесной мост, и я оказался в заключении.
Моя жена подверглась такому же обращению. Здесь я остановлюсь и не стану описывать все то, что довелось мне пережить. Я пощажу чувства читателя, отказавшись от описания картины столь же ужасной, сколь возмутительной. Я позволю себе сказать лишь одно, и я призываю Небо в свидетели, что слова мои истинны. Если бы мне был предоставлен выбор между мимолетной болью казни и полугодом в Бастилии, я без колебания сказал бы: «Ведите меня на плаху!».
