Бхагаван Раджниш - Проблески золотого детства
Александр Великий считал себя самым цивилизованным человеком своего времени, конечно. Адольф Гитлер в своей автобиографии «Моя борьба» - я не знаю, как немцы произносят это название — все, что я могу вспомнить — это Мейн Кампф. Это, наверное, неправильно. По-немецки это М-е-й-н К-а-м-п-ф.
Каким бы ни было произношение, это для меня не имеет значения. Для меня имеет значение то. что в своей книге он пытается доказать, что достиг статуса «сверхчеловека», для которого человек готовился на протяжении тысяч лет. И партия Гитлера, нацисты, и его раса, нордические арийцы, собирались стать «правителями мира», и это правление должно было продлиться тысячу лет! Разговор сумасшедшего - но очень могущественного сумасшедшего. Когда он говорил, вам приходилось слушать, даже его ерунду. Он думал, что является единственным истинным арийцем, а северные люди были единственной чистокровной расой. По он видел лишь сон.
Человек редко становится сверхчеловеком, и слово «сверх» не имеет ничего общего с высшим. Настоящий сверхчеловек - это тот, кто осознает все свои действия, мысли и чувства, все, из чего он сделан любовь, жизнь, смерть.
Великий диалог начался в тот день между мной и моим отцом, он продолжился и закончился в тот день, когда он стал саньясином. После этого не возникало и вопроса о каком-то споре, он покорился. В тот день, когда он стал саньясином, он плакал и прикасался к моим ногам. Я стоял, и вы можете в это поверить… как вспышка, старая школа, слоновьи ворота, маленький упирающийся ребенок, не готовый войти, и мой отец, подталкивающий его все это вспыхнуло. Я улыбнулся.
Мой отец спросил: «Почему ты улыбаешься?»
Я сказал: «Я просто счастлив, что конфликт, наконец, закончился».
По это то, что происходило. Мой отец заставлял; я сам никогда не хотел идти в школу.
Я счастлив, что меня втащили внутрь, что я не мог никогда поступить по-своему. Школа была по-настоящему ужасна - все школы ужасны, на самом деле. Хорошо создавать ситуацию, когда дети учатся, но не хорошо обучать их. Образование обречено быть уродливым.
И что же я первым увидел в школе? Первым было столкновение с учителем моего первого класса. Я видел прекрасных людей и уродливых людей, но я никогда больше не встречал ничего подобного! — я подчеркиваю это; я не могу назвать это что-то кем-то. Он не был похож на человека. Я посмотрел на своего отца и сказал: «Это то, куда ты меня притащил?»
Мой отец сказал: «Замолчи!» Очень тихо сказал, чтобы «это» не услышало. Он был учителем, и он должен был учить меня. Я не мог даже смотреть на этого человека. Бог, наверное, создавал его лицо в огромной спешке. Возможно, его пузырь был полон, и, только закончив работу, он побежал в туалет. Что за человека он создал! У него был только один глаз и нос с горбинкой. Этого одного глаза было достаточно! Но изогнутый нос тоже прибавлял уродства этому лицу. И он был огромный! — семь футов — и весил, по крайней мере, четыреста фунтов, не меньше.
Деварадж, как эти люди игнорируют медицинские исследования? Двести килограмм, и он всегда был здоров. Он никогда не брал выходного, он никогда не ходил к врачу. По всему городу говорилось, что этот человек был сделан из стали. Возможно, так и было, но это была не очень хорошая сталь — может быть, сталь как на ржавой проволоке! Он был так уродлив, что я ничего не хочу о нем говорить, хотя мне придется немного о нем сказать, но, по крайней мере, не прямо о нем.
Он был моим первым мастером, я имею в виду учителем. Потому что в Индии школьные учителя называются мастерами; поэтому я сказал, что он был моим первым мастером. Даже сейчас, если бы я увидел этого человека, то начал бы дрожать. Он был не человеком вообще, он был лошадью!
Я сказал своему отцу: «Перед тем, как расписаться, посмотри па этого человека!»
Он сказал: «Что с ним не так? Он учил меня, он учил моего отца — он учил здесь на протяжении нескольких поколений».
Да, это было правдой. Поэтому никто не жаловался на него. Если вы жаловались, ваш отец сказал бы вам: «Я ничего не могу поделать, он был и моим учителем. Если я пойду к нему, он может даже наказать меня».
Поэтому мой отец сказал: «С ним все в порядке, все хорошо». И затем он подписал бумаги.
Я тогда сказал отцу: «Ты подписываешься под своими собственными бедами, поэтому не вини меня».
Он сказал: «Ты странный мальчик».
Я сказал: «Конечно, мы чужаки друг для друга. Я много лет прожил вдали от тебя, и я дружил с манговыми деревьями, соснами, горами, океанами и реками. Я не деловой человек, как ты. Для тебя деньги означают все; я же не могу даже сосчитать их».
Даже сегодня… Я не прикасался к деньгам много лет. Такой необходимости не появлялось. Это очень помогает мне, потому что я не знаю, как все происходит в мире экономики. Я иду своим собственным путем; за мной должны следовать. Я не следую, я не могу.
Я сказал своему отцу: «Ты понимаешь деньги, а я нет. Мы говорим на разных языках; и помни, ты помешал мне вернуться в деревню, поэтому если возникнет конфликт, не вини меня. Я понимаю то, что не понимаешь ты, а ты понимаешь то, что я не понимаю, и не хочу понимать. Мы несовместимы. Дада, мы не созданы друг для друга».
И ему потребовалась почти вся его жизнь, чтобы покрыть расстояние между нами, но, конечно, путешествовать пришлось ему. Вот, что я имею в виду, когда говорю, что я упрям. Я не подвинулся ни на дюйм, и все началось под «слоновьими воротами»
Первый учитель — я не знаю его настоящего имени, и никто в школе его также не знал, особенно дети; они просто называли его учитель Кантар. Кантар означает «одноглазый»; детям этого было достаточно, это также было осуждением человека. На хинди кантар означает не только «одноглазый», оно также используется как ругательство. Его никак нельзя перевести, потому что при переводе теряются нюансы. И все мы звали его учитель Кантар в его присутствии, а когда его не было рядом, мы называли его просто Кантар - одноглазый человек.
Он был не только уродливым; все, что он делал, было уродливо. И, конечно, в мой первый день что-то должно было произойти. Он обычно беспощадно наказывал детей. Я никогда не слышал, чтобы кто-то так поступал с детьми. Я знал многих, кто из-за него покинул школу, и они остались необразованными. Вы не поверите, что он мог такое сделать или что вообще человек был способен на это. Я объясню вам, что произошло со мной в тот самый первый день — и что за этим последовало.
Он преподавал арифметику. Я ее знал немного, потому что моя бабушка учила меня дома немного языку и арифметике. Я смотрел в окно на красивое дерево пинал, сверкающее на солнце. Нет другого дерева, которое так сияет на солнце, потому что каждый листочек танцует отдельно и все дерево превращается почти что в хор — тысячи сияющих танцоров вместе, но все по отдельности.
Это очень странное дерево, потому что все остальные деревья вдыхают двуокись карбона, а выдыхают кислород только днем… Если я ошибусь, вы можете исправить меня, потому что вы знаете, что я не химик и не ученый. Но это дерево выдыхает кислород двадцать четыре часа в день. Вы можете спать под этим деревом, но не под другими, потому что они, опасные для здоровья. Я смотрел на дерево, листья которого плясали на ветру, и солнце освещало каждый листочек, и сотни попугаев просто перепрыгивали с одной ветки на другую, наслаждаясь. Им ведь не надо было ходить в школу.
Я смотрел за окно, и учитель Кантар накинулся на меня.
Он сказал: «Лучше всего схватывать все с самого начала».
Я сказал: «Я совершенно с этим согласен. Я тоже хочу с самого начала организовать все так, как это должно быть».
Он сказал: «Почему ты смотрел в окно, когда я объяснил арифметику?»
Я сказал: «Арифметику надо слушать, а не видеть. Мне не надо видеть ваше прекрасное лицо. Я смотрел в окно, чтобы избежать этого. Что касается арифметики, вы можете задать мне вопрос; я слышал это и знаю это».
Он спросил меня, и это было начало очень длинной беды — не для меня, а для него. Беда была в том, что я ответил правильно. Он не мог поверить в это и сказал: «Прав ты или нет, я все равно накажу тебя, потому что неправильно смотреть в окно, когда учитель объясняет».
Меня вызвали к нему. Я слышал о способе наказания, он был таким же человеком, как маркиз де Сад. Со своего стола он взял коробку с карандашами. Я слышал ой этих знаменитых карандашах. Он вставлял один из карандашей между нашими пальцами, потом сжимал руки, спрашивая: «Хочешь еще? Надо еще?» маленьких детей! Он определенно был фашистам. Я говорю, чтобы это было записано: в людях, которые выбирают профессию учителей, есть что-то неправильное. Возможно, это желание господствовать или жажда власти; возможно, все они немного фашисты.
Я посмотрел на карандаши и сказал: «Я слышал об этих карандашах, но перед тем, как вы зажмете их между моими пальцами, помните, это будет вам дорого стоить, возможно, даже вашей работы».
