Олег Гор - Просветленные не берут кредитов
– Достаточно, – решил монах, когда около «Севен-элевена»[1] нам выдали по бутылке молока.
Мы прошли мимо установленного на берегу канала королевского портрета, миновали ворота в откровенно декоративной крепостной стене и устроились в ее тени на густой траве.
– Ну вот, теперь до вечера с голода не помрем, – сказал брат Пон, когда с трапезой оказалось покончено.
Похоже, что теперь я буду питаться несколько лучше, чем во время обучения в Тхам Пу – там меня кормили почти сплошь рисом с овощами, странствующему же монаху положено есть, что дают, и не отказываться даже от мяса.
– Помнишь, мы говорили о восьми сознаниях, которыми обладает каждый из нас? – спросил монах.
– Конечно, – отозвался я. – Зрительное, слуховое, обонятельное, вкусовое, осязательное… Потом ментальное, что просто регистрирует образы внутреннего мира, а еще ум, комбинирующий их с впечатлениями, приходящими снаружи… и восьмое, сокровищница.
– Именно так, – брат Пон удовлетворенно кивнул. – На санскрите «алая-виджняна». Именно она некоторым образом переходит из жизни в жизнь, определяя единство того потока, которым мы являемся.
– Так это тогда и есть душа?
– Нет, души не существует.
– А в чем отличие? – я нахмурился.
– Душа – это некая субстанция, нечто вечное, устойчивое, а сознание-сокровищница – набор состояний, каждый миг трансформирующийся, текучий, тот самый, грубым отражением коего являются остальные потоки – и мысли, и события, и эмоции, и даже телесные ощущения.
– Но если это сознание постоянно изменяется, то что тогда переходит из одного существования в другое?
– Некая энергия, потенциал, способ восприятия и порождения образов, – брат Пон наслаждался моим замешательством. – Вот смотри, если ты зажег одну свечу от другой, то разве пламя первой не воплотилось в огне второй?
– Ну, как бы да…
– Или еще, если наставник обучил тебя некоторому стихотворению, то что, это стихотворение не перешло к тебе от него? Ведь когда ты читаешь его, то это можно назвать новым воплощением тех же самых рифмованных строк, хотя они произносятся другим голосом и в другом месте перед иными слушателями.
– Ну да, перешло… – на миг показалось, что я уловил концепцию, понял, о чем толкует монах, но мысль задержалась в сознании всего на мгновение и тут же исчезла, как блеснувшая в водопаде рыбка.
– Не переживай, – брат Пон ободряюще улыбнулся. – Все, что можно выразить словами, не является истиной, а сама истина постижима лишь с помощью интуитивной мудрости. Когда придет время, ты постигнешь все до исходной глубины, сейчас же нас больше интересует практика.
Я подобрался.
– Тебе достаточно знать, что одна из целей обучения – перенести фокус внимания с седьмого сознания, ума, ответственного за формирование концепции личности, на восьмое, сокровищницу.
– И как это сделать?
– Медленно и без давления, – брат Пон потер ладони друг о друга. – Для начала… Необходимо научиться прислушиваться к тому тихому, почти неразличимому голосу, что принадлежит сознанию-сокровищнице и обычно находится далеко за пределами восприятия. А для этого ты должен постигнуть столь сложную для западного человека науку молчания.
Я удивленно заморгал.
– Да, с этого момента ты будешь изображать немого и использовать слова только после моего разрешения.
Сердце мое упало.
– Но как же я… Это что! Почему?.. Не получится… – от возмущения слова толпой полезли на язык, толкаясь и мешая друг другу. – Нельзя ли без этого обойтись? Глупости! Как же учиться тогда?
Монах выждал, пока запал мой пройдет, и только затем ответил:
– На те вопросы, ответ на которые тебе и в самом деле будет необходим, я отвечу без напоминания, шевелить же языком воздух по поводу того, что ты верно назвал «глупостями», смысла нет. А теперь все, гневайся про себя, поскольку для тебя настало время читать сутру молчания.
Я открыл рот, чтобы продолжить спор, но вовремя одумался.
Внутри стен, что отделяли старый город Чиангмая от более современной части, располагался настоящий лабиринт узких, до ужаса похожих друг на друга переулков, где сломал бы ногу даже черт, окажись он фарангом.
Куда и зачем мы идем, я не знал и спросить не мог, поскольку брат Пон велел мне молчать. Это распоряжение по-прежнему казалось мне бессмысленной прихотью – ну и что с того, что я не работаю языком, ведь мысли мои никуда не делись, а они звучат иногда ой как громко!
Время от времени внутри лопались пузыри вялого раздражения.
– Тебе придется тяжело, – монах заговорил неожиданно, даже не повернув головы в мою сторону. – Ты не осознаешь, насколько жизнь обычного человека завязана на болтовне, на том, чтобы рассказывать всем вокруг о себе, о том, что с тобой происходит, чем ты являешься. Это одна из крепчайших опор той иллюзии, что известна под именем Личности и стремится поддержать свое существование всеми известными ей способами.
Эта мысль меня, честно говоря, мало обрадовала.
– Говорят, – продолжил брат Пон, не обратив внимания на мое угрюмое сопение, – что Будда не произнес ни слова между ночью Просветления и ночью ухода в нирвану. Сознание его, подобное ясному зеркалу, отражало проблемы, с которыми приходили к нему люди, и давало им безмолвный ответ, который всякий и понимал в меру разумения. Ага, вот мы пришли.
Мы свернули в очередной раз, и я замер, позабыв ухватить отвисшую челюсть.
На миг показалось, что я перенесся на другой континент, в Мексику, и что передо мной – святилище майя или ацтеков, храм, на вершине коего регулярно приносят в жертву людей и кровь течет потоками.
К блеклым небесам возносилась настоящая гора, обгрызенная временем, потрепанная бурями, но жуткая и величественная: серо-розовые стены пирамиды поднимались не на один десяток метров, а дальше, над широким карнизом вздымались вертикально к полуразрушенной вершине.
– Ступа Чеди Луанг, – сказал брат Пон.
Когда мы подошли ближе, я разглядел, что на карнизе, находившемся примерно на половине высоты, расположились каменные слоны, к вершине тянутся четыре широкие лестницы, охраняемые змеями-нагами, а в сумраке ниши на верхушке прячется золоченое изваяние Будды.
Вокруг бродили туристы с фотоаппаратами, у основания одной из лестниц покачивались висящие на железной раме колокола.
– Древние, построившие Чеди Луанг, создали не просто напоминание о Дхарме, – голос брата Пона стал торжественным. – Это мощное устройство, которое может помочь тому, кто ищет просветления, бодхи, да не одним способом.
Вопросы закипели внутри меня, точно забытый на огне суп, я даже ощутил физическое давление на череп изнутри и вынужден был буквально прикусить язык, чтобы не сорваться.
– Ступу можно назвать средоточием молчания, поскольку ум того, кто правильно созерцает Чеди Луанг, прекращает вечную болтовню. Годится термин «уничтожитель привязанностей», поскольку энергия, заключенная в ступе, подавляет силу влечений, свойственных любому обитателю чувственного мира, – к объектам, к процессу существования, к ложным воззрениям, к собственному «я». Тех влечений, что порождают бесстыдство, наглость, зависть, скупость, возбужденность, отчаяние, уныние и вялость… Справился ли ты с ними?
Голос брата Пона стал тише, словно его хозяин отошел куда-то в сторону, хотя я по-прежнему мог видеть монаха краем глаза. Затем рукотворная гора, украшенная каменными слонами, расплылась у меня перед глазами, превратилась в серо-розовое облако, внутри которого угадывались острые грани и выщерблины в кирпичных стенах.
Я глядел вроде на то же сооружение, но одновременно и на нечто совсем иное – слов, чтобы описать представший моим глазам объект, у меня не хватало, но я мог видеть движение, некую пульсацию и одновременно различить полное отсутствие всего, даже формы!
– Стоп, не увлекайся, – брат Пон взял меня за руку, слегка встряхнул, а затем повернул так, чтобы я глядел в сторону от Чеди Луанг.
Я моргнул, и наваждение исчезло.
– Очень хорошо, что ты это рассмотрел, – сказал монах. – Внутри ступы – Пустота. Конечно, она внутри всего, но именно тут ее проще всего увидеть и даже понять ее природу, не целиком, на что способны лишь величайшие, но хотя бы краешек…
Желание спросить жгло не хуже раскаленного железа, но я держался, только нервозно сжимал кулаки. Брат Пон, судя по хитрой усмешке, осознавал мое состояние, но не собирался облегчать мне жизнь.
– Для начала ты должен усвоить ту мысль, что Пустота, Шуньята, есть Татхата, Таковость, неотъемлемое свойство реальности, всего, что нас окружает. Что на самом деле все, начиная с Чеди Луанг и заканчивая твоим зудящим языком, не существует и возникает лишь благодаря твоему сознанию.
Я нахмурился, пытаясь осмыслить концепцию, вспомнить то, что брат Пон ранее говорил мне о Пустоте.
