Алексей Ксендзюк - Тайна Карлоса Кастанеды. Анализ магического знания дона Хуана: теория и практика
Можно сказать, в этом и заключается венец всех усилий по разрушению "описания мира": мы достигаем крайней точки доверия, обнажаем все и всяческие условности, и возвращаемся для продолжения своей работы в привычное сновидение уже не рабами его каторжных проектов, но свободными созерцателями, следующими по собственной дороге к Истине.
ГЛАВА 4. ПРОРЫВ К НАГУАЛЮ
Ухожу — не спрашивай больше куда…
Белые облака… Бездонная пропасть времен.
Ван Вэй1. Безмолвие
Доселе мы рассуждали лишь о методах разрушения, опровержения описания мира, о приемах, позволяющих дезавтоматизировать работу тоналя, и оказались теперь у решающего порога — перед прыжком в нагуаль.
Вот уж в самом деле невиданное предприятие! Возможно ли ограниченному человеческому существу объять каким бы то ни было (пусть даже сколь угодно необычным, превращенным, магическим!) способом саму Реальность — абсолютный Объект, если мы отказались от изготовленного мудрой природой аппарата сокращения, упрощения, приспособления внешнего сигнала к доступной нашему ничтожеству интерпретации? По сути, этот вопрос есть лишь перифраза вековечной проблемы, предмет сомнений и дерзаний мировой философии от начала времен.
Агностическая традиция в лице новейшего позитивизма прочно удерживает свое положение в нынешних научных воззрениях; более того, своею трезвостью, взвешенным подходом и практицизмом она может вызвать лишь понимание и симпатию. И еще больше: можно утверждать, что для науки такая гносеологическая установка является единственно приемлемой, в то время, как когнитивный максимализм (будь то материалистический или идеалистический) — штука пагубная, поскольку провозглашает реальность условного знака, заменяет мир символами, иероглифами, мечтой. Иной ситуации быть не может и не должно, ведь наука является полновесным и самым значимым плодом тоналя, описания мира; это его апофеоз, вершина продуктивного космоса человеческой мысли, неотъемлемая часть описания, вне его не существующая и невозможная. А значит, научный агностицизм прав: ибо в рамках тоналя нагуаль действительно непознаваем.
Однако научный взгляд, вполне уверенный в себе (что понятно), склонен игнорировать то, что в его аппарат не входит и внутри его модели не верифицируется. И связано это прежде всего с фундаментальным представлением о природе познания. Именно здесь всегда лежал камень преткновения, порождающий вражду между наукой и мистицизмом любого сорта, ибо мистики туманно вещают о каком-то невыразимом знании, а для науки невыразимое есть просто непознанное, т. е. существующее за пределами знания, вне научной Вселенной и (может быть) вне мира вообще. Для науки познание — это процесс превращения воспринимаемого сигнала в специфическую структуру смысловых единиц (что и подразумевает само слово информация), из которой можно извлечь разнообразные закономерности, соединяемые в модель согласно предложенному категориальному инструментарию. Очевидный тупик возникает, стоит нам вспомнить об ограниченности человеческой памяти, внимания, восприятия перед лицом ничем не ограниченного бытия. Мы не способны воспринять и сохранить объем информации, превышающий некоторый поставленный предел, тем более не способны оперировать этим объемом. Таковы неутешительные законы тоналя.
(Любопытно наблюдать, какими причудливыми и необоснованными приемами пользуются мистики, столкнувшись с этой гносеологической западней. Зная, что тупик непреодолим, они и не пытаются найти решение. Логика, как и любая форма рационалистского мышления, в других случаях используемая ими вполне беззастенчиво, здесь отметается даже с некоторым презрением. В ход идут слова возвышенные и неопределенные. Цепь рассуждений, доселе ясная, обрывается, и все мыслительное настроение изменяет тональность — вторгаются мощные аккорды религиозного чувства, которые, хотя и несут неоспоримую эстетическую ценность, но все же мало относятся к прямому исследованию когнитивной природы человека. По-видимому, никто из мистиков не избегает подобных «провалов» в мышлении. Даже такой маститый буддолог, как Д. Т. Судзуки, не побоявшийся откровенно поставить вопрос, искусно уходит от ответа, оставив читателя с рассуждениями о неизведанных глубинах психики и надеждой на так называемое Неосознанное. Вот пример его рассуждений из популярной монографии "Основы дзэн-буддизма": "Теперь возникают следующие практические вопросы: каким образом человеческий разум может постичь нуль, бесконечность, протяженность, не имеющую конца, непрерывные отрезки времени и пространства…; каким образом может маленькое «я», отрезанное от целого и ограниченное, когда-либо постичь и даже осознать высшее «я», неограниченное, целостное и бесконечное? <…> Я целиком и полностью согласен с утверждением Симоны Вейль: "Единственный путь к истине, то есть, к истине высшего «я», заключается в уничтожении себя в любом смысле. "Мы не можем не испытать чувства унижения, пока не опустимся в глубины Неосознанного, где пребывает высшее «я», а современный человек пока еще до этого не дошел <.. > Я имею в виду открытие высшего «я». (Д. Т. Судзуки. Основы дзэн-буддизма, сс. 364–365.) Вы заметили, как главный и действительно насущный вопрос как бы «снимается», утекает меж пальцев и тонет в общих рассуждениях? Мы нисколько не намерены спорить с давним оккультным утверждением, будто постижение Реальности происходит через "уничтожение себя в любом смысле", т. е. через остановку эго. Но нас интересует именно: почему? В чем заключена таинственная связь между механизмом эго и восприятием бесконечных объемов Реальности, Объекта, Бытия? Если вопрос ставится таким образом, то в ответ мы не услышим ничего, кроме более или менее поэтических метафор и аллегорий. Возможно, только концепция нагуаля проливает некоторый свет на вечные проблемы познания.)
Обратившись к нагуалю, мы обнаруживаем некоторые сюрпризы. Прежде всего, восприятие, извлеченное из жерновов тоналя, оказывается совершенно безразличным к информации. Всякое воздействие совершается непосредственно и сводится, по сути, к целостному, ничем не искаженному «энергообмену» между Реальностью и субъектом. Если рассуждать в рамках описания, никакого познания, собственно говоря, не происходит. Обнажается природа того явления, что лежит в основе «тонального» познания — своего рода «резонанс», или слияние с любым избранным участком бесконечного спектра Реальности.
Практически это куда более эффективный процесс, чем интеллектуальное постижение внутри тоналя, поскольку позволяет напрямую оперировать интересующим нас полем безо всякого механизма, пользуясь лишь теми резонансными явлениями, что лежат в основе восприятия самого по себе. Формально же он не является познанием, если мы говорим о познании тоналя, так как невербализуем и, более того, не может быть описан принципиально: в тот же миг, как мы приступим к его описанию, процесс прекратится, и мы вернемся в исходную точку.
Это и есть "темное знание" мистиков, куда науке нет доступа. Сам мозг как предмет описания перестает в нагуале существовать; он не только не является больше хранилищем информации, поскольку нагуаль не знает никакой «информации», категорически протестуя против формы ("ин-форма-ция" — облечение в форму), — он исчезает как замкнутый на себе объект, как обиталище психического, что для мира тоналя всегда есть оппозиция внешнему, некая коробка, набитая мыслеформами, образами, идеями, т. е. той рефлексивной кашей, что называется "идеальным миром" человека. Противопоставления "субъект — объект", "внутреннее — внешнее" в нагуале не актуальны.
Как мы функционируем посредством описания? Сталкиваясь с внешним сигналом, мы закономерно обращаемся внутрь, силясь отыскать идеальные элементы, при помощи которых возможна интерпретация и адекватное ей действие. Такое положение неизменно чревато экзистенциальным конфликтом. Внешнее — всегда враг внутреннего, потенциальный противник, вызов, проверка на прочность и эффективность. В нагуале, где торжествует Реальность, миф об отделенности исчезает, как тень. Человек превращается в разомкнутую структуру, вещь и знание о ней абсолютно уравниваются друг с другом. Ничего не зная формально, мы в каждый момент располагаем абсолютным, исчерпывающим знанием о той области Реальности, с которой имеем дело. Наука здесь невозможна и не нужна, так как уже не информация оперирует информацией, но вещь — вещью, что и есть необусловленное действие, для которого нет пределов.
Таким образом, мы еще раз можем оценить смысл выражения дона Хуана "нагуаль там, где обитает сила". Способность к произвольной концентрации внимания (то поистине величайшее достижение Природы в человеческом существе, которое и породило сознание, личность, цивилизацию) в мире нагуаля обнажает заключенную в ней невообразимую мощь. Не это ли высшая самореализация Человека, открывающая совершенно иную перспективу для его бытия, иную гармонию, иной смысл? Выше мы говорили, что способ утилизации энергии бытия — прямое следствие способа восприятия объекта, так что тернистый путь человеческого развития в конце концов сводится к разработке такого описания мира, какое гарантировало бы нам максимальное разнообразие и оптимальность в методах данной утилизации. Мы видели, как подобный путь заставляет нас кружить вокруг да около, какого напряжения сил он требует для достижения частных и малоэффективных результатов, этих нелегких "побед над природой", о которых мы любим возвещать так помпезно. Мы догадываемся, насколько условны и искажены представления, составляющие фундамент нашей науки; мы сокрушаемся об этом, но не способны изменить общий ход своего развития, так как бесконечно увлечены инерцией культуры, преемственностью знаний и подходов. «Магия» дона Хуана подарила неожиданный шанс и невозможную ранее надежду.
