Олег Гор - Просветленные не берут кредитов
Подобное зрелище меня расстроило, даже разозлило.
Я нахмурился, пытаясь силой мысли сделать все таким, каким оно было раньше, восстановить стершиеся линии, убрать трещины, заделать ямки и сколы, вернуть цвет туда, откуда он пропал.
– Не напрягайся, – сказал брат Пон. – Это не поможет.
Я открыл глаза и посмотрел на него изумленно.
– Если помнишь, мы говорили, что тебе нужно в числе прочего ослабить натяжение цепи взаимозависимого происхождения, той самой, что крепче железной приковывает тебя к обыденному существованию.
С этим я вынужден был согласиться.
– Ты преуспел во многих практиках, цепь ослабела, вот почему начал рушиться ее образ, содержащийся в твоей голове.
Это объяснение вызвало у меня острый приступ разочарования – это выходит, что я таращился на бхавачакру часами, пытаясь запомнить каждый штришок, и все для того, чтобы она вот так взяла и рассыпалась, превратилась в ничто?
– Ты можешь, конечно, попытаться мысленно восстановить ее… – брат Пон, как обычно, читал меня как открытую книгу. – Но только чего ты этим добьешься? Для чего?
Я обиженно шмыгнул носом.
Расставаться с колесом судьбы, пусть даже оно существует лишь внутри моей головы, мне не хотелось.
– Ты все так же привязан к результатам своих деяний, – монах осуждающе покачал головой. – Хотя ничего хорошего в этом нет… Смотри, вот один из древних мудрецов потратил много лет на написание труда, отражающего суть его учения. Но вышло так, что рукопись попала в руки его врагов, и те взяли и привязали ее к хвосту бродячей собаки.
Я хмыкнул – ситуация выглядела надуманной.
– Но мудрец сказал: подобно тому как эта собака пробежит по всем улицам, мое учение распространится по всему миру, – и брат Пон посмотрел на меня с таким торжеством, словно речь шла о нем самом.
Меня эта притча, честно говоря, мало тронула, и на привале, перед тем как заняться «движением против потока», я потратил некоторое время на то, чтобы «отреставрировать» бхавачакру.
Но ничего не добился, она упорно не желала становиться такой, как ранее.
Следующий день мы шли, шли и шли и не видели ничего интересного, кроме стаи гиббонов: черные самцы и серые самки наблюдали за нами, рассевшись на ветках огромного дерева, и вид у них был озадаченный.
Я зверски устал, но выспаться не смог, проснулся еще в темноте, дрожа от холода.
Так что когда вновь пустились в путь, я еле тащился, постоянно зевал и буквально засыпал на ходу. Брат Пон топал впереди, до отвращения бодрый, выбирал дорогу, а там, где заросли были гуще, фактически ее пробивал.
Когда монах резко остановился, я едва не налетел на него, затормозил в самый последний момент.
– А ну-ка иди сюда, – это оказалось сказано дрожащим от возбуждения голосом, и сонливость с меня мигом слетела. – Какая удача! Вот уж не думал, что мы найдем такое!
Брат Пон сделал шаг в сторону, и в первый момент я не понял, что за странная груда предметов лежит под деревом. Потом сообразил, что это труп, облаченный в широкие шорты, сандалии и гавайскую рубаху, в достаточной степени сгнивший, чтобы потерять человеческие черты, но сравнительно свежий, не пожранный до конца падальщиками и разложением.
Я нервно сглотнул, ожидая приступа тошноты, но его не последовало.
– Подойди ближе, – пригласил брат Пон. – Рассмотри эту груду плоти внимательно. Скоро ты сам будешь выглядеть так же.
Брат Пон сделал шаг в сторону… Что за странная груда предметов лежит под деревом?
Я поглядел на монаха с укором, но тот оставался серьезным.
– Подойди, – повторил он с нажимом. – Садись и созерцай. Запомни накрепко. Образ того, что делает с мясом время, должен отложиться в твоем сознании, оказаться рядом с теми картинками телесной красоты, что валяются там грудой, загораживают дорогу…
Под аккомпанемент его слов я сделал пару неровных шагов и опустился наземь. Вопросы зажужжали внутри черепа подобно сотне возбужденных пчел: как он тут очутился? отчего погиб? почему был один? и если не один, то куда исчезли спутники и почему бросили тело вот так?
– Не отвлекайся! – голос брата Пона хлестнул точно кнут. – Созерцай!
Тошнота все же появилась, благодаря тому, что я наконец ощутил трупный запах. Справиться с ней я сумел не сразу, но потом отбросил все мысли о том, что именно вижу, и стало легче.
Пусть это будет набор объектов разного цвета и формы, причудливое скопление кривых, а не человек.
– Нет, этим мы займемся в другой раз, – тут брат Пон похлопал меня по плечу. – Сейчас ты должен видеть в этом именно смерть, именно ту судьбу, что ждет всякого. Отождестви себя с ним, почувствуй, что твою плоть жрут черви, что это она выделяет воду и гной под палящим солнцем, что тебя объедают жуки и клюют птицы и мельчайшие существа устраивают пиры на том, чем ты недавно гордился.
Я содрогнулся от отвращения.
Вообразить себя такой вот смердящей колодой гнилого мяса?
– Но ты же смог сделаться деревом? – поинтересовался монах. – Стань трупом! Разницы никакой!
Тошнота понемногу улеглась, отвращение уступило место легкому раздражению. Оно постепенно рассеялось, когда мне удалось сосредоточить все внимание на лежащем под деревом мертвеце. Убрать догадки насчет того, что было с этим человеком ранее, мысли по поводу собственной смерти, оставить лишь настоящий момент, в котором находился лишь я сам и объект созерцания.
А потом сознание мое заколыхалось и поплыло, та граница, что обычно отделяет «я» от «не-я», стала зыбкой.
Уже я лежал на земле, раскинув руки, и полузакрытыми глазами разглядывал сидящего передо мной мужчину: обритая голова, монашеская одежда, загорелое, изнуренное лицо. Мне не было ни больно, ни страшно, хотя внутри своего тела я ощущал шевеление, там кто-то ползал и ворочался.
Я понимал, что распадаюсь, что не имею возможности двигаться, но это меня не беспокоило.
– Отлично, а теперь с этим настроем вернись в себя, – голос брата Пона я услышал как бы двумя парами ушей, и от этого он прозвучал искаженно.
Я сморгнул, пытаясь выполнить инструкции, и на миг словно размазался между двумя точками в пространстве, ощутил себя одновременно и собой, и тем мертвецом, что валялся под деревом.
Потом все стало более-менее как обычно… хотя нет, не совсем…
Внутри себя я даже не слышал, а скорее ощущал невероятную, нежную тишину – беспокойный хор мыслей, желаний и эмоций, сопровождающих нас при жизни, смолк. Тому, кто мертв, нечего хотеть, не о чем думать, и не существует такой вещи, что может его напугать.
– То, что надо, – радостно сказал брат Пон. – Надень это состояние как костюм. Носи, сколько сможешь.
Я поднялся осторожно, словно боялся расплескать воду из стоявшего на голове сосуда. Глянул на монаха и показал туда, где под деревом лежал объект моего созерцания.
– Ты полагаешь, нам стоит его похоронить?
Я кивнул: этот тип, кем бы он ни был, заслуживал того, чтобы его тело предали земле.
– Хорошо, почему нет? – и брат Пон широко улыбнулся.
Задача была не такой простой, ведь копать яму пришлось ветками, а земля оказалась каменистой. Но за все время, что мы работали, я ни разу не испытал сожаления по поводу принятого решения, желания бросить дело на полпути или раздражения насчет того, что приходится вкалывать непонятно ради чего.
Покой мертвеца продолжал владеть мной, и я лишь исполнял принятый на себя долг.
Слабый укол гадливости я испытал, когда мы укладывали труп в яму, но он быстро прошел, да и мало чем напоминал те волны отвращения, замешанные на тошноте, что одолевали меня раньше.
Насыпать сверху земли и воткнуть в холмик палку, отмечающую место упокоения, было уже плевым делом.
– Да возродится он в одном из благих миров, – сказал брат Пон, и мы пустились в дальнейший путь.
Примерно через час он неожиданно разрешил мне говорить, но воспользовался я этим правом не сразу.
– Я теперь понял, зачем нужна медитация с деревом, – проговорил я. – Убрать… снять противопоставление между тем, что я считаю «я», и тем, что я считаю «не-я»… Ведь так? И с мертвецом то же самое.
– Совершенно верно. Ведь все это… – монах обвел рукой лес, землю, небо, – является частью твоего сознания… не само по себе, а то, как ты его воспринимаешь. Поэтому фокус можно на самом деле перенести в любую точку, необязательно оставаться внутри тела. Этой скучной фиксацией мы обязаны работе ума и мощной энергии привычки.
На привал в этот день мы остановились пораньше, чтобы до темноты набрать хвороста для костра.
– Я-то обойдусь без обогрева, – сказал брат Пон насмешливо. – А вот ты вряд ли. Прошлой ночью я даже проснулся от стука твоих зубов. Иди, собирай ветки, и побольше!
Я топал через лес, высматривая сухие сучья, и не забывал хромать и кривиться набок – обязанности изображать убогого дурачка с меня никто не снял, и даже в горных джунглях можно встретить людей. Сумерки потихоньку густели, тени между деревьев уплотнялись, и я шагал по широкому кругу, чтобы не уходить слишком далеко от выбранной для ночлега полянки.
