Фридрих Юргенсон - Радиоконтакт с потусторонним миром
Я заметил, что даже у моих друзья и коллег возникали трудности при прослушивании пленок, несмотря на их непредубежденное и положительное отношение к моим исследованиям. Большинство из них быстро уставали и теряли терпение, особенно если не могли понять текст сразу. Когда я подсказывал им, какие слова были произнесены, они казались им такими ясными и простыми, что они начинали злиться на себя за то, что не смогли сразу их узнать. Большинство не учитывало того, что у меня за спин ой были годы упорных тренировок, а этот факт имел решающее значение. Только очень громкие и четкие записи были понятны всем.
Однажды меня навестил один шведский писатель. Так как он отличался широтой взглядов и был чужд условностей, я решил провести сеанс записи в его присутствии. У меня никогда не было уверенности в том, выйдут ли мои друзья на той стороне на связь или нет. В этот раз контакт состоялся. Мы получили запись, которая имела действительно драматический эффект. Жена писателя, совершившая самоубийство, была пробуждена. Ее позвали по имени, и она проснулась с криком ужаса.
Я видел, какую боль и шок это вызвало у моего гостя. Мне не нужно было слов, потому что факты говорили сами за себя, реальные и неоспоримые.
От Гуго я долгое время не получал никаких известий, вместо этого я получил новости о нем.
«Гуго знает факты, у Гуго все отлично…Гуго изучает спутники Луны…Гуго совершает космические полеты» и наконец «Гуго изучает ядерную технику.»
В апреле у меня произошел короткий контакт с Гуго. Женский голос быстро позвал: «Гуго, установи контакт с Федерико!»
Вслед за чем Гуго выкрикнул свое характерное: «Идуууу!»
Появились и другие голоса, однако дальше дело не пошло. Мне показалось, что Гуго упустил радар. Прошло полгода, прежде его голос снова ясно раздался на пленке.
В последние годы стало заметно, что количество контактов подвержено периодическим колебаниям. Были недели, когда контактов почти не было, зато потом передачи шли одна за другой. Умершие называли это «квант». Я никогда не знал, когда эти «кванты» начнутся и когда закончатся.
Души появлялись по очереди, какие-то личности преобладали некоторое время, пока на первый план не выступали другие.
14 апреля мы с женой навестили доктора Бьеркхема. Так как его здоровье за последнее время ухудшилось, и он не мог водить машину, я решил прихватить с собой оборудование и несколько пленок, чего я обычно никогда не дела л.
Доктор Бьеркхем выглядел уставшим и измученным, но несмотря на это его интерес к записи был живым как никогда.
После того как я проиграл ему несколько пленок, мы попытались провести сеанс записи. Так как мы не смогли соединить радио непосредственно с магнитофоном, мы вели запись через микрофон. Для этих целей мы использовали два маленьких радиоприемника, и я даже помню, что один из них Моника держала на коленях.
Несмотря на неблагоприятные условия, мы получили несколько передач. Говорили знакомый мне женский голос и итальянец граф Чиано, заметивший, что „piccolaradio“ (маленькое радио) для приема лучше, чем более крупные модели. Немного позже мы уехали. Доктор Бьеркхем проводил нас до машины. Отъезжая, я еще какое-то время мог видеть его высокую фигуру. Казалось, он погружен в мысли.
Глава 39
Возвращение в 1918–1919 год. — Это был баритон Гитлера? — Показание Эрны Фальк. — Шедевр технологии четвертого измерения.
Весной и летом 1962 года передачи шли в большом количестве. Большинство записей содержало личные сообщения от друзей детства и знакомых. Среди них было одно очень интересное представление, которое было посвящено моей сестре Элли.
«Наконец-то у нас контакт с Элли», — такими словами началась передача. Большинство наших друзей мы смогли узнать по голосам. Песня, которую Элли будучи юной девушкой часто пела в кругу друзей, была исполнена на немецком и русском языке.
Сцены и картины, которые вызвало в памяти это представление, напомнили о событиях бурных 1918-19 годов, когда Одесса находилась под австрийской оккупацией. В то время город пережил короткий, но очень интенсивный экономический подъем. Казалось, что звуки венской музыки завоевали больше сердец одесситов, чем это когда-либо удавалось сделать с помощью оружия. Люди танцевали, пели, флиртовали, наслаждались жизнью, пока н е разверзся ад гражданской войны, и все веселье разом оборвалось.
Однажды вечером я записал необычное соло. Голос, гулкий баритон, живо напомнил мне Гитлера. Он же мог иметь отношение и к тексту песни, который отражал его посмертное умонастроение. В то время я еще не знал, что в действительности у Гитлера был звучный баритон, и только весной 1963 года мне в руки попала интересная статья, написанная двумя венскими музыкантами, из которой я узнал, что в молодости Гитлер проходил прослушивание в Венской опере. Но поскольку у него не было фрака, ему не разрешили принять участие в генеральной репетиции. Так фрак мог бы изменить судьбу Европы — этими словами заканчивалась статья.
В начале августа внезапно умер мой друг в Италии. Острое воспаление легких оборвало его жизнь. Сначала его смерть показалась нам непостижимой, так как умер он во цвете лет. Он был очень терпеливым и трудолюбивым человеком, его личность излучала спокойствие и терпимость. Хотя он прошел через ужасы войны и концентрационных лагерей, в нем не было ни следа озлобленности и ненависти.
Поскольку речь пойдет об очень интересном контакте, за которым последовала целая серия загадочных явлений, мне необходимо дать некоторые пояснения, без которых описываемые события будут не совсем понятны. Я упомянул этот случай в статье в одной из шведских газет в январе 1964 года, однако из уважения к частной жизни вдовы умершего изменил его имя и фамилию. Перед тем как организовать вторую международную пресс-конференцию в июне 1964 года, я попросил вдову навестить нас в Нисунде, потому что подумал, что через два года после смерти мужа ее скорбь немного утихла, и я смогу проиграть ей пленку с его голосом.
То, что произошло, трудно описать. Волнение, оцепенение, исступленный восторг
- этих слов будет недостаточно. Нужно было видеть все это, чтобы почувствовать тот эффект освобождения и избавления, который производят такие записи. Вместе мы обнаружили целый ряд личных моментов и деталей, о которых я ничего не знал, но вдова поняла их сразу.
В конце она попросила разрешения прийти в качестве свидетеля на предстоящую пресс-конференцию. Кроме этого она позволила мне объявить ее имя и имя ее умершего мужа.
А теперь вернемся в август 1962 года, когда Эрна Фальк — так звали вдову — посетила нас в Нисунде вскоре после смерти своего мужа Арне. Она сообщила мне о странном звуковом явлении, которое произошло сразу после его смерти. У нее было ясное чувство, что он пытается войти с ней в контакт. Так как она была в глубокой скорби, я не стал предлагать ей провести сеанс записи, потому что знаю, что не все люди могут слушать голоса своих родных вскоре после их смерти.
После того, как госпожа Фальк уехала, я поставил новую пленку и включил радио.
Вскоре я услышал знакомый статический шум, который означал, что Лена выходит на связь, и включил пленку. Я был очень взволнован, потому что знал, что звук идет с частоты, которой пользуются мои друзья. В этот раз был слышен сопровождающий мелодичный тон, который, казалось, дрожал и производил ритмичное эхо.
Затем я услышал хорошо знакомый женский голос, который, чередуя пение с речитативом, передал мне личное сообщение. Голос пел и говорил по-русски и по-немецки.
Из содержания сообщения было ясно, что женщина знакома с моими личными семейными делами. Несмотря на то, что я часто слышал этот голос, и он живо напоминал мне кого-то из моего детства, я не мог понять, кто бы это мог быть.
К сожалению, до сих пор голос так и не назвал себя. Когда пение прекратилось, появился характерный шум радио. Мужской голос, напомнивший мне Черчилля, выкрикнул: «Есть контакт!…». Голос звучал как при междугородном разговоре или радарном сообщении.
И тут из акустической пустоты внезапно раздался спокойный мужской голос: «Фальк», — прошептал он. «Фальк», — снова повторил он теперь уже громче и яснее. «А вот и Фальк», — добавил он нараспев по-шведски.
«Черчилль, а вот и старый друг», — сказал он снова. Последние слова были произнесены по-шведски и по-немецки, а затем последовала многоязычная смесь.
